Джон Брэйн - Жизнь наверху

• Название: Жизнь наверху
• Автор: Джон Брэйн
• Издательство: ИИЦ АО «Заволжье»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1993
• ISBN: 5—8280—0063—2

В романе английского писателя Джона Брэйна «Жизнь наверху» (1962 г.), продолжившем его «Путь наверх» (1957 г.), препарируется общественная жизнь Англии послевоенных лет.

Герой романа Джо Лэмптон, муниципальный служащий провинциального городка Уорли, работоспособностью и удачной женитьбой открыл себе путь в общество богатых и процветающих бизнесменов, разочаровавших его своей опустошенностью, духом стяжательства, равнодушием к людям и отсутствием высоких моральных качеств и идеалов.

---

— Не говори ничего больше, дорогой, — сказала Нора. — И не волнуйся обо мне. Никаких глупостей я не наделаю.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— И я тебя люблю, — сказала она. — От этого мне, конечно, не легче.

— Нора, — сказал я. — Я не хочу, чтобы наши отношения так кончились. Я позвоню сегодня вечером по телефону…

— Я же просила тебя не беспокоиться, — сказала она. — Я выхожу из игры. Я видела твое лицо, когда упомянула имя Барбары. Этого с меня довольно, мой дорогой. С этим соперничать я не могу.

Когда я налил коньяку в рюмки, она чокнулась со мной.

— Желаю тебе приятно провести время в Капуе, — сказала она.

— Я вернусь, — сказал я.

— Из Капуи не возвращаются, — сказала она.

26

— Если ты не объяснишь мне, в чем дело, зачем же мне было приезжать?

Я окинул взглядом комнату в поисках пепельницы и уже в пятый раз с девяти часов вечера потушил сигарету, раздавив ее каблуком.

— Лучше бы ты ушел, — сказал Гарри. И он натянул одеяло на голову.

— Это твоя комната, — сказал я.

Я неловко поерзал на стуле, который, садясь, придвинул к его кровати, и снова меня поразила мысль, что это самая неуютная комната в доме — пожалуй, не многим лучше той, где я жил мальчишкой. И кучка окурков на черном линолеуме никак не делала ее привлекательной. Я осторожно потянул за одеяло. Гарри отвернулся.

— Почему ты не можешь оставить меня в покое?

— Ты же сам просил, чтобы я приехал.

— Это было три дня назад.

— Не говори этого больше, прошу тебя, Гарри.

Он сел в постели.

— Я думал, что ты здесь, когда вернулся домой, — сказал он. — Никто не говорил мне, что ты уехал. Никто вообще мне ничего не говорит. А потом бабушка сказала, что собирается в Лондон, и я попросил ее передать тебе, чтобы ты приехал. А ты все не приезжал.

— Но ведь я же здесь, — сказал я.

Я хотел было взять его руку.

— Пусти меня, — сказал он. — Я знаю, почему ты не приезжал. — Лицо его сморщилось, словно ему стало больно от груза этих знаний, предназначенных для взрослых. — Я слышал, как мама говорила с бабушкой. Она сказала, что эта самая Хаксли схватила тебя и держит, как в тисках. Она сказала, что ты живешь с ней…

— Ты не должен слушать то, что не предназначается для твоих ушей, — сказал я.

— И потом, ты спал в моей комнате. Я спросил маму, правда это или нет, а она сказала — нет. Я спрашивал ее, когда был здесь на каникулах, и она сказала, что ты у меня не спал. А я знаю, что спал, потому что мой коврик прожжен сигаретой.

— Я куплю тебе другой, — сказал я, и мне стало так стыдно, словно я отобрал у него единственное его достояние и продал, чтобы добыть денег на выпивку.

— Не хочу я другого, — сказал он. — Ты все испортил. — Он принялся грызть ногти. — Почему ты спал у меня в комнате?

Я вынул его руку изо рта.

— На свете существуют вещи, которых тебе еще не понять, — сказал я. — Дело в том, что люди совершают ошибки. Я совершил ошибку, и твоя мама тоже.

— А дядя Марк тоже совершил ошибку? — спросил он, не отнимая у меня руки.

— Он совершил очень много ошибок.

— Ты мне делаешь больно, папа! Ты так сжал мне руку…

— Извини.

И вдруг я почувствовал, что не в силах больше видеть это выражение на лице Гарри — он выглядел таким одиноким. Упоминание имени Марка вызвало к жизни застарелую ненависть и жажду разрушения. Я никогда не избавлюсь от этой ненависти, но сейчас мне было не до того. Мой сын чувствует себя брошенным, покинутым, и на коврике у него дырка от сигареты. Я обнял его за плечи.

— Послушай, Гарри, ты считаешь, что я тебя бросил. А я вовсе не собирался отказываться от тебя, сынок. Мне стало трудно, и я сбежал. Взрослые ведь тоже убегают. А вернулся я потому, что ты, как мне казалось, нуждаешься во мне. Ты ведь мой сын. Если я тебе нужен, я всегда буду с тобой.

— Ты бы мне еще чего-нибудь пообещал! — фыркнул Гарри. — Ты же не приехал, когда я просил тебя. Ты даже не написал мне ничего. И ни разу не заехал в школу. Ты был слишком занят с этой миссис Хаксли. Я знаю, чем ты с ней занимался, только не скажу. Я сказал маме, а она дала мне пощечину…

— Можешь сказать, если тебе так хочется. Какое бы слово ты ни употребил, оно мне знакомо. Но делу-то ведь этим не поможешь, правда?

Он отодвинулся от меня.

— Ну вот, скоро ты рассердишься, — сказал он. — На меня все сердятся. Скоро ты начнешь на меня кричать. Впрочем, ты всегда кричишь. Ничего я тебе не скажу. Никому из вас ничего не скажу, потому что все вы глупые и плохие, и никому я не нужен, даже Барбаре и той не нужен…

— Она ведь еще маленькая, — мягко заметил я.

— Я ей не нужен. Никому я не нужен. И ну вас всех к черту!

Он поглядел на меня, проверяя, какое это произвело впечатление. Я улыбнулся.

— Не кипятись, Гарри, — сказал я. — Ты не хочешь ничего мне рассказать, и я не настаиваю. Что бы там ни было, я всегда буду на твоей стороне. Запомни это. — Я поцеловал его. — А теперь постарайся заснуть.

Я встал. Когда я был уже у двери, он окликнул меня. Я улыбнулся ему.

— Завтра увидимся, — сказал я.

— Поди сюда, папа.

Я присел на край его постели.

— Правда, папа? Ты в самом деле будешь на моей стороне, чтобы я ни сделал?

— Правда, — сказал я.

Он вцепился мне в плечо.

— Значит, ты не рассердишься на меня? Ты обещал!

Право, было жаль, что такие большие голубые глаза и длинные темные ресницы достались мальчику, — так, во всяком случае, всегда говорила Сьюзен, да и все прочие. Пристально глядя ему в глаза впервые за последние два месяца, я подумал, что нетрудно догадаться, почему ему не сидится в школе. Уж очень он красивый малый — черты лица у него, если присмотреться, были куда тоньше, чем у Барбары. Я почувствовал, как во мне снова закипает злость, но на этот раз я злился на себя. Какую отчужденность допустил я между собой и собственным сыном!

— Послушай, Гарри. Что бы ты ни натворил, обещаю тебе: ты не услышишь от меня ни слова упрека. Все мы совершаем ошибки, мальчик. Но ошибка — это еще не конец света.

— Они объявили мне бойкот, — сказал он. — Я не мог этого вынести. И я так ненавижу эту проклятую школу.

— Ты мог бы сказать мне об этом, — заметил я. — Но сейчас это уже не имеет значения. Почему же они объявили тебе бойкот?

Он исподлобья посмотрел на меня.

— Ты не станешь со мной больше разговаривать, — сказал он. И вдруг громко всхлипнул. Я крепко прижал его к себе и вытер ему глаза. Он высморкался и вернул мне платок.

— Размазня я, — сказал он. — Вот уж и нюни распустил! — И он стряхнул с плеч мою руку.

— О господи, — сказал я. — Да плачь себе сколько влезет. Какой толк глотать слезы? К чему они тебя готовят в этой чертовой школе? К участи краснокожего?

— Меня хотели побелить известкой, — сказал он. — А я не дался. Это у них такой обычай — называется церемония посвящения: всех второклассников белят. — Он взял у меня платок и вытер себе глаза.

— Это довольно глупо звучит, — сказал я. — Правда, я никогда не был в таких условиях. Что это значит — побелить?

— Мажут известкой… ну… то самое, — сказал он. — Всем мажут.

— А учитель знает об этом?

— Конечно, не знает. — Он отнял от глаз платок. — Но ты ему не скажешь?

— Нет. Но не потому же тебе объявили бойкот, что ты не позволил произвести над собой этот обряд, если можно так выразиться. Что ты все-таки натворил?

— Их было десять человек, — сказал он.

— Прекрасно, пусть будет десять. И что же ты сделал этим десяти героям?

— Я полоснул одного из них ножом.

— И это все? Из-за этого и поднялся весь шум?

— Я полоснул его по руке. Но не сильно. У меня ведь был только перочинный ножик, который ты подарил мне.

— Надо было всадить ему этот ножик в живот, мерзавцу, — сказал я, улыбаясь с облегчением.

— Ты не сердишься, папа?

— Сержусь? А что тебе еще оставалось делать?

— Они сказали, что я убийца. Они сказали, что я не англичанин. — Слезы снова полились у него из глаз.

— Да черт с ними! Ты ведь правильно поступил, Гарри. Если кто-то вздумал тобой помыкать… — Я умолк, по его лицу я понял, что на сей раз он исчерпал весь запас мужества.

— Ты не отошлешь меня обратно, правда, папочка?

— Мы поговорим об этом утром, — сказал я. — И если ты не захочешь возвращаться туда, обещаю тебе, что ты не вернешься.

— Папочка! Твой платок! — И он протянул мне его.

— Ты уверен, что он тебе не понадобится?

— У меня же есть свой. — Он шмыгнул носом. — А этот очень уж пахнет, папочка.

Нора вчера вечером выстирала и выгладила мой платок, а утром, вставляя мне его в боковой кармашек, исполнила одну из своих причуд — надушила его одеколоном. На платке были вышиты мои инициалы, и, когда платок был воткнут в кармашек, буква «Д» сразу бросалась в глаза. И платок этот и одеколон были подарками Норы; мне не хотелось носить его ни в надушенном, ни в ненадушенном виде, но она настаивала. Я сунул платок в карман брюк.