В. Василевская - Воспоминания (Катакомбы XX века)

• Название: Воспоминания (Катакомбы XX века)
• Автор: В. Василевская
• Издательство: Фонд имени Александра Меня
• Жанр: Публицистика
• Год: 2001
• ISBN: 5-89831-007-X

Предлагаемые воспоминания о `Катакомбной церкви` хотя и носят личный характер, однако сохраняют значение духовного свидетельства и исторического документа о трагической судьбе духовенства и верующих Русской Православной Церкви после революции, во времена гонений. В то же время мы встречаемся с просветленностью и глубиной старческого руководства в конкретных условиях `подпольного служения`.

---

В следующий раз, когда Зина приехала, наша решительная, воинственная Лида сурово ей сказала: "Больше к нам не приезжай". — "Что такое? Что случилось?" — Зина делала вид, что ничего не понимает, ничего не знает и страшно обижена. Но Лида стояла на своем: "Объяснять тебе ничего не буду, но только двери наши закрыты для тебя. Уходи и больше не приходи, чтобы чего хуже с тобой не было! Уходи подобру-поздорову". Уж если Лида разойдется, то, как говорится, будь здоров. Она была очень решительна и в достаточной степени бесстрашна.

Мы с Марен обреченно стали готовиться к тому, что нас арестуют. Теперь, когда Зина разоблачена, она, конечно, отомстит за все это. Так или иначе, мы были в ее руках. Матушка сказала: "Каждый день читайте канон Божией Матери "Многими содержимь напастьми". Божия Матерь защитит вас — ничего не будет". И мы читали, молились и все-таки готовились к аресту. Я как человек опытный и уже переживший и тюрьму, и ссылку, и лагерь сказала, что надо первым делом купить валенки с калошами — без них пропадем. Потому что, конечно, нас сошлют далеко-далеко. Да и в тюрьме без такой обуви никак не обойдешься. Все это мы сделали и буквально сидели на чемоданах. Но время шло, нас не трогали, и понемногу мы успокоились, и жизнь опять вошла в свою колею.

Матушка старалась ничего не делать без благословения своего старца, о. Ионы. Иногда она называла его просто "папой". Она рассказывала о нем очень редко, всегда понизив голос, как бы из страха, чтобы кто-нибудь не подслушал. По ее рассказам, он скрывался где-то около Волги, в маленькой деревне, в подземелье. Это была странная и удивительная история. Из немногих скупых слов матушки я могу только сказать, что о. Иона был священником. Я даже не знаю, был ли он архимандритом или просто иеромонахом. Во всяком случае, это был духовный руководитель матушки долгие годы, еще до революции, и, по-видимому, духовный наставник ее монастыря.

Когда после революции начались гонения на верующих, он скрылся, как и многие. Скрывался он в небольшой деревне, окруженной вишневыми садами, на берегу Волги. Эта местность была вся изрыта подземными ходами. Они были прорыты, не знаю когда, быть может, во время татаро-монгольского нашествия или еще раньше. Мне говорили, что они тянутся на десятки километров в разные стороны и настолько извилисты и причудливы, что без проводника человек, не знакомый с расположением этих ходов, может заблудиться и просто не выйти наружу.

В таком подземелье и было устроено более или менее удобное жилище с печкой, причем так хитроумно, что дым был выведен очень далеко, за несколько километров (я рассказываю это со слов матушки). Найти это скрытое жилье было невозможно.

Вначале в этом подземелье скрывались двое — о. Иона и еще один иеромонах, по-моему, о. Николай, потом присоединился третий. Матушка рассказывала: этот третий (по-моему, его звали о. Антоний) был заключенным в лагере. Однажды к нему подходит незнакомый человек и говорит: "Пойдем со мной". О. Антоний испугался: "Разве это возможно? Да нас часовой застрелит: мне же нельзя за проволоку выходить". — "Не бойся ничего, — говорит этот человек. — Идем со мной. Ничего не будет". Действительно, они спокойно вышли: часовой их не увидел. И незнакомец благополучно привез о. Антония в эту деревню, в тайное жилище о. Ионы. Кто он был, этот о. Антоний, и кто был о. Николай — этого я не знаю.

В первое время, в особенности вечерами и ночью, о. Иона еще выходил из своего подземелья наружу через маленький домик и гулял в вишневом саду, который его окружал. В этом домике жили двое: одна из духовных дочерей нашей матушки — схимонахиня Мария и послушница Маня.

Время шло, гонения усиливались. И вскоре о. Иона уже не приходил гулять в вишневом саду.

В домике, где жила мать Мария, была печка, которая через подземный ход сообщалась с подземельем старцев. Когда нужно было общаться, о. Иона подавал знак, что он придет, — мать Мария слышала звон колокольчика. Такие встречи происходили ночью, вдвоем — мать Мария отсылала ночевать свою послушницу в один из сарайчиков во дворе. Может быть, приходили еще его насельники, этого я не знаю. Матушка о них не упоминала. В общем, так осуществлялась связь старцев с внешним миром. Маня мне говорила, что сама она никогда не слышала звон колокольчика, — его слышала только мать Мария.

Вся эта история звучит как-то неправдоподобно и похожа на чудесные и удивительные рассказы о всяких явлениях и чудесах, которыми так охотно делились все гости, приезжавшие к матушке. Но старец Иона существовал реально. Матушка получала от него письма с наставлениями и указаниями, как поступать в том или ином случае. Она ничего не делала без его благословения и систематически посылала им вещи и продукты.

Однажды мать Мария приехала в Москву, в Загорск. Это была уже пожилая монахиня, украинка, приветливая, открытая, но молчаливая. Часто говорили, что живут они только чудесами, исключительно чудесами. Она гостила у матушки недели три, потом собралась ехать обратно. В то время ездить было очень трудно, и матушка сказала, что я должна сопровождать мать Марию. Я испугалась: вокзалы, поезда, трудные посадки" Но матушка распорядилась, и я стала готовиться к отъезду.

Мы ехали с перерывами. По пути мы должны были заехать в Саратов, где жила одна из духовных дочерей нашей матушки — сестрица Пашенька. После войны ездить было очень трудно, всюду царили разруха и голод. С большим страхом я села в вагон дальнего следования: это было мое первое путешествие после возвращения из заключения. Я всегда боялась внешнего мира, боялась жизни, а после заключения — особенно. А тут мне приходилось быть опорой и помощником матери Марии, которая никак не могла путешествовать одна.

Мы доехали до Саратова, где на окраине города жила сестрица Пашенька. Ехать нам пришлось довольно долго, пока мы добрались до нее. Это было что-то вроде пригорода с небольшими огородами и садами. В одном из таких домиков и жила Пашенька.

Нас приветливо встретили насельницы сестрицы Пашеньки. Их было несколько человек, и вся обстановка в доме была совсем как у нашей матушки. Насельницы эти были большей частью из мордвы. Они прекрасно говорили по-русски, так же, как и по-мордовски. И все-таки по характеру и по темпераменту они несколько отличались от русских. Начальницей этой небольшой обители была сестрица Пашенька.

После первых приветствий и восклицаний мы пошли здороваться с Пашенькой. При доме была небольшая пристройка, что-то вроде террасы, где лежала Пашенька. Там стояли кровать и стол со шкафчиком, на столе были колокольчик и несколько, очевидно, богослужебных, книг. Первой пошла к ней мать Мария. Была она там долго. После нее пошла я. Меня не предупредили, что Пашенька — полный инвалид. Я увидела перед собой урода, такого, какого я никогда еще в жизни не видела. Мне показалось, что тела почти совсем не было, — оно было маленьким, скрюченным и высохшим. И большая голова с громадными голубыми глазами. Первое мое чувство было ощущение страха и тошноты, которая подступает к горлу, когда видишь уж очень большое уродство. Но это было только первое мгновение. Потом все прошло, и я видела только громадные глаза, совершенно необычайные, которые внимательно смотрели на меня, — глаза, сияющие как два голубых солнца.

У нее была какая-то странная болезнь. Когда ей было лет пять, в деревне, где она жила, внезапно поднялся ужасный вихрь. Ветер был такой сильный, что с домов сносило крыши, а ее приподняло на воздух и с силой ударило о землю. С тех пор она заболела, вся высохла и ничего не могла есть: кормили ее жидкими кашицами. Зимой, мне рассказывали, она никогда не переходила в теплое помещение. Несмотря на суровые зимы, она оставалась тут, в нетопленой террасе, и обогревалась только маленькими подушечками, нагретыми на печке. Врачи удивлялись, каким образом она вообще живет. Тем не менее, она продолжала жить.

Пашенька протянула каким-то сдавленным голосом: "Ну, здра-а-авствуй" Что ты мне скажешь?" Голос звучал так, как будто исходил из глубины. Я растерянно помолчала, потом сказала неожиданно для себя: "Меня никто не любит", — и заплакала. Это признание, которое внезапно, со страшной силой, подступило к моему горлу, было неожиданным для меня самой. Слезы текли ручьями. Я чувствовала, что меня действительно никто не любит. Я ощутила такой недостаток любви — может, поэтому я становилась все дальше и дальше от Загорска? Быть может, в этом причина моего состояния, которое я называла "беглым монахом"?

"Никто не любит? — протянула Пашенька. — Как это так? Да ведь я тебя люблю". И глаза ее засияли еще сильней. Я действительно увидела любовь в ее глазах. "Я буду за тебя молиться, а ты молись за меня, — продолжала она. — А когда будешь молиться за меня, обязательно не забывай и моих родителей. Их зовут Авраамий и Анна. Сначала скажи: Авраамий и Анна, а потом меня. Ну, ступай, будь спокойна", — и она отпустила меня, перекрестив широким крестом.