Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя

• Название: Ликуя и скорбя
• Автор: Федор Шахмагонов
• Издательство: Советский фонд милосердия и здоровья
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1990
• ISBN: 978-5-9533-1722-1, 5-9533-1722-0

Исторический роман Федора Шахмагонова «Ликуя и скорбя» посвящен важнейшему периоду в истории Руси — периоду правления великого князя Дмитрия Ивановича, разгромившего татаро-монгольских завоевателей на Куликовском поле.

В чем смысл великой и кровопролитной битвы, произошедшей много веков назад на Куликовом поле? Стала ли она важнейшей вехой в борьбе Московской Руси за политическую независимость от Орды? Нет, отвечает в своем романе Ф. Шахмагонов, убедительно и ярко воссоздающий предысторию битвы и саму картину сражения: ценой колоссальных лишений и жертв Русь не просто отстояла для себя право самостоятельно развиваться, но, по сути дела, спасла европейскую цивилизацию. Тщательно изучив сохранившиеся письменные памятники Куликовского цикла, автор выстроил на их основе высокохудожественный ряд сильных, запоминающихся образов великих воителей и подвижников, сохранивших для потомков Русскую землю, Святую Русь.

---

Тогай в подмогу правому крылу двинул свои главные силы. Того и надо Титу козельскому. Он ввел запасные сотни, опрокинул ордынских стрелков, рвался к Тогаю.

Но и левое крыло Тогаевой орды знало, что делать, когда поколеблено правое крыло, когда рушится центр. В охлест, в обход мчались всадники левого крыла, чтобы со спины ударить на козельцев и закружить их. Но для этого надо обратить фланг к лесу, а потом повернуться к лесу спиной. Не любили лес ордынцы, не проникнет ястребиный глаз в лесные глубины, не видно, что таится в его зеленой и непроницаемой тьме.

Обошли, закружили козельцев, теперь не страшны рязанцы на правом крыле. Сейчас рассеются козельцы, и нечем будет рязанцам отразить удар во фланг. Но лишь только повернули спину ордынцы к лесу, как из леса тесным строем на грунях вынеслись всадники, закованные в железо. То дружина Владимира пронского дождалась своей минуты.

Не спасли правое крыло от ярости рязанцев сотни Тогая, брошенные им из главных сил. Будто бы каждый рязанец о двух головах, будто на глазах удваивалась их сила. Падали с коня раненные, подрубали ноги ордынским коням, зубами впивались в спешенных ордынцев, душили железными перчатками. И вот прорубились, вышли к чистому полю на холмик, с которого обозревал битву хан Тогай. Не сразу все. Один рязанец вырвался на чистое на золотистом аргамаке, то не князь ли рязанский? За ним редкой цепочкой просочились рязанцы, цепочка растет, на глазах выстраивается в лаву, доспевают дружинники за великим князем рязанским. А в это время откатываются под ударами тяжелых мечей ордынцы, что должны были бы держать центр.

Есть еще у Тогая силы, есть воины, чтобы остановить нарастающую лаву рязанцев, но нет на это у воинов духа, бьют, бьют во весь поход. Никто из воинов не скажет о своем страхе хану, но хан чувствует, как и сам наливается страхом. Стегнул коня и поскакал прочь, в обход клубка сражающихся, в поле, в побег. А за ним его воины, кого конь быстрее, тот и впереди. У хана и у его телохранителей быстрые кони. Они впереди. Рязанцы не отстают, гонят, рубят. Есть и у русов быстрые кони. Растянулась погоня, впереди на золотистом аргамаке Олег. За ним ближние дружинники.

Тогай боится леса, скачет в обход. И некому сзади остановить неистовых в ярости рязанских витязей.

Стрелы их, что ли, не берут? Возьмут стрелы. Руки от страха неловко посылают стрелы. Там, сзади, идут схватки, рубятся те, кто догоняет, и те, кого догоняют, и уже нет никого между Тогаем, его телохранителями и рязанским князем, и его ближними дружинниками.

Тогай сделал знак рукой своим богатурам. Они знали, что делать, как остановить всадника на золотистом аргамаке. Двое пали с седел и присели на поле, будто бы целясь из лука. Не видно преследователям, что протянут аркан от одного ордынца к другому. Промеж них направил своего коня рязанский князь. Ему не с руки заниматься воинами, догнать бы хана. Воины ханской охраны подняли веревку в уровень конской груди. Конь в прыжок, но ногами задел аркан. Падая головой вперед, Олег успел вырвать ноги из стремян, бросил меч, оттолкнулся обеими руками от седла и перескочил через голову коня. На ногах не устоял, упал на колени, но тут же вскочил. Меча нет, за поясом боевой топор. Некогда охватить руку паворозой, бегут к нему два ордынца, а свои еще далеко, нет у них таких быстрых коней. Но и топор — оружие грозное, а еще грознее ярость.

Ордынцы сбегаются с двух сторон. Олег бросился навстречу одному из них. И так страшен его вид, так ужасен взмах топора, что ордынец, вместо того чтобы поднять лук, загородился щитом. Топор выбил щит и опрокинул ордынца. А второй удар разбил мисюрку. Обернулся князь — не успеть отвести удар второго ордынца. Ордынец замахнулся кривым мечом, но опустить меч ему не было дано. Взмахнув руками, опрокинулся на спину, как от удара копьем. Пришла ему в спину неведомо откуда тяжелая железная стрела, ударила, как копьем.

Пот заливал глаза, дышать тяжело, Олег поднял прилбицу. Скачут по полю всадники, не его всадники, скачут не шибко, и пускают стрелы из  самострелов.  Москва!

Тихой рысью наезжает всадник, неведомый московский воевода. То Боброк. Он спрыгнул с коня.

— Здравствуй, князь Олег, на костях врагов твоих и наших!

— Кто стрелу пустил?— спросил Олег. Боброк указал на Ослябю.

— Не гневись, князь!— молвил Боброк.— Твоя победа! Мы следом шли.

Боброк не хотел отнимать победу у рязанцев. Сегодня они без Москвы поднялись на ордынцев, а завтра будут готовы идти на Орду с Москвой.

— Надо хана догнать!— крикнул Олег.

— Не надо!— обронил Боброк.— Его свои догонят! Пусть слава гремит по всей Орде, что великий князь рязанский поразил хана Тогая!

Собрались вокруг рязанцы, козельцы, пронцы. Прискакали Тит и Владимир. Трубили победу на ордынских костях. Первую рязанскую победу над Ордой.

9

Крещенские морозы весело погуляли но земле и прилегли отдохнуть. Пока дремали после ярой пляски, но лесам, но долинам, по одетым льдом рекам подкрались метели, укрыли землю теплой шубой, одели деревья в лесу горлатными шапками, платно и зипунами.

Искрится ископыть на дороге, скачут всадники, заиндевели их железные шишаки и медяные шапки, сверкают копья, горят червленые щиты на ярком морозном солнце. За всадниками нарядные кони тянут княжеские и боярские возки.

В Михайловой слободе, что раскинула свой осадный острог на Бронницком холме над Москвой-рекой, гуляние. У Игната Огородникова крестины. Гости Игната высыпали к острогу поглядеть на богатый московский поезд. Кто-то крикнул:

— Князь едет!

Из Бронниц навстречу княжескому поезду скакал с гриднями боярин Родион Нестерович.

Слободяне побежали к дороге взглянуть на князя. Знали, что молодой у них князь, юноша. А бабенкам-то любопытно взглянуть, а хорош ли собой, выдался ли красивым юный князь? Боярин стал при дороге, снял горлатную шапку.

На князе кунья шапка, на плечах поверх шубы горностаевая приволока. Князь осадил коня возле боярина.

— Бог тебе в помощь на твоем пути! — молвил боярин.

— Спаси бог, Родион Нестерович! Что за праздник у вас в слободе? Не свадьбу ли справляют?

— Крестины, князь! У Игната рязанца, пришлого огородника и бортника, сын родился! А велел я его женке Матрене в год по сыну приносить московскому князю за все милости к людям пришлым!

— Заказ труден, боярин! А ежели девки будут прибывать?

— И девка бабой будет, и она сынов народит!

— Где рязанский Игнат?— спросил князь и глазами поискал. Озорно поблескивали черные глаза из-под куньей шапки.

Игнат ступил вперед, но его легко отстранила Матрена.

— Пожалуй, князь батюшка, за здоровье твоего нового воина Андрея чашу медовухи выпить!

Боярин сердито зыркнул на Матрену. Но на нее нельзя было сердиться, только глянуть, как взгляд мягчал, больно уж ядрена была баба, так и веяло от нее бабьей силой да красотой. И князь улыбнулся на ее зов. Тронул коня к слободе.

— Отведаем медовухи у бортника! Дикий мед, он слаще садового!

За князем его воеводы и воины: Боброк, Акинфовичи, Александр Иванович, Пересвет, Капуста, Родион и Железный. Подошли к избе и стали у двери. Дверь узка, а изба тесна для таких гостей. Дмитрий с интересом осматривал избу. Нехитро, просто ее убранство. Огромная печь, врытая в землю, узкие полоски окон, затянутых слюдой, Еровепь с плечами. Дубовый строганый стол, у стола лавки. Полати на печи. На столе снедь. Выставил хозяин битую в лесу дичь: тетерку и кабанятину, глиняные миски наполнены кислой капустой, хрустящей и розоватой от моркови. Фаршированные зайчатиной тыквы, каравай ржаного хлеба, глиняные крынки с желтым топленым молоком.

— Счастлив день твоего сына! — сказал князь Матрене.— Считай меня крестным отцом.

Дмитрий опустил руку в калиту у пояса и извлек оттуда серебряный рубль. Подошел к люльке с крещеным и положил на грудку мальчику свой дар.

— Неведомо тебе, князь,— сказал Родион Нестерович,— хозяйка знатная ворожея! Не хочешь ли погадать?

— Это правда?— спросил Дмитрий.

Не застеснялась, с вызовом глядели ее синие глаза в глаза князю.

— Правда!

Дмитрий усмехнулся.

— Погадай сначала моему воеводе. А я погляжу!

— Гадать можно. О чем гадать?

— Нельзя загадывать о жизни и смерти!— сказал Дмитрий.

— Протяни, боярин, мне руку! — попросила Матрена, подойдя к Боброку.

Не боярская рука у Боброка. Широкая шершавая ладонь, жилы крепки, как тетива тугого лука. У Матрены руки не слабее, тож в мозолях, знали цену труду, держали косу, серп, мотыгу и лопату. Да вот не зашершавили так-то, как у боярина. Боброк тихо посмеивался. Гладили руки Матрены шершавую ладонь боярина. Так то ж не ладонь боярина, то ж и не руки воина, натружены они не в ратных делах. Где же мог боярин так их натрудить?