Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя

• Название: Ликуя и скорбя
• Автор: Федор Шахмагонов
• Издательство: Советский фонд милосердия и здоровья
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1990
• ISBN: 978-5-9533-1722-1, 5-9533-1722-0

Исторический роман Федора Шахмагонова «Ликуя и скорбя» посвящен важнейшему периоду в истории Руси — периоду правления великого князя Дмитрия Ивановича, разгромившего татаро-монгольских завоевателей на Куликовском поле.

В чем смысл великой и кровопролитной битвы, произошедшей много веков назад на Куликовом поле? Стала ли она важнейшей вехой в борьбе Московской Руси за политическую независимость от Орды? Нет, отвечает в своем романе Ф. Шахмагонов, убедительно и ярко воссоздающий предысторию битвы и саму картину сражения: ценой колоссальных лишений и жертв Русь не просто отстояла для себя право самостоятельно развиваться, но, по сути дела, спасла европейскую цивилизацию. Тщательно изучив сохранившиеся письменные памятники Куликовского цикла, автор выстроил на их основе высокохудожественный ряд сильных, запоминающихся образов великих воителей и подвижников, сохранивших для потомков Русскую землю, Святую Русь.

---

— Я не супротив! — сказал Капица.— Плавить железо и сделать оружие из своего железа — дело громадное! Где люди?

— Ты дело бери, а люди — моя забота! — заключил Дмитрий.

Иеромонах Троицкой обители, старец Афанасий, записал в летописи:

«Того же лета князь великий Дмитрей Иванович заложил град Москву каменный и начаша делать беспрестанно. И всех князей русских привожаше под свою волю, а которые не повиновахуся воле его и на тех нача посягати».

Еще записал иеромонах, что идут на Москву людишки со всех удельных княжеств, идут под благословение иегумена Сергия, а Сергий, благословя, шлет их в Углич, на Белоозеро, на Устюжну. В тех далеких землях людишки собирают железную руду на болотах, долбят кайлой на Каменном поясе, куют железо.

Сергий каждый понедельник после заутрени прочитывал записанное иеромонахом. Наткнулся на строчки в летописи о людишках и затер эти строчки пшеничной мукой.

— Разве то неправда?— спросил Афанасий.

— Монастырь не крепость, и Орда рядом,— ответил Сергий.— Если эта запись попадает на глаза супостату, что произойдет? Не тот славен, кто кричит, что одержит победу, а тот славен, кто молча победил!

Оспорить Сергия иеромонах не смел. Заносил в летопись сообщения о битвах, о витязях, павших в битвах, рассказывал о воинских подвигах, переписывал древние рукописи, где говорилось о славных походах первых русских князей. Ведома была иеромонаху непроходящая слава ратного подвига, умел он отличить выход воина на поле боя по обязанности от порыва ратников заступиться за русскую землю.. Мгновение, и вот он рождается, воинский подвиг, он виден, слух о нем идет по всей русской земле. А о том, кто ковал меч русскому воину, кто закаливал наконечник для его стрелы, кто мастерил разрывчатый лук и плел из стальных колец кольчугу, о тех нет слова в подвиге...

Бывал Афанасий в монастырях на Устюжне. Закинутые в глухие и непроходимые леса обители. Церковь, трапезная, рубленый дом для монашеских келий — вот и весь монастырь.

Настоятелями в тех монастырях ученики Сергия.

— Молитва не в церкви доходит до господа!— наставлял их Сергий.— Всякому злу начало — праздность. Когда проводим жизнь в лености и спим праздною мыслью, враг древний, лютосердый, браннолюбивый враг и разбойник нападает на небрежных и мало-помалу лишает их добродетели. Он не перестает пускать злобные стрелы и возмущать тело смирения нашего, уязвляя нас страстями, чтобы отвести от назначеного нам дела, чести и благодати.

Учил Сергий, что в поте лица своего, распахивая под посевы землю, собирая урожай, выпекая хлеб, человек возносит молитву более доходчиво, чем во время церковной службы. Уходя на Устюжну, на Белоозеро, в угличские леса, монахи раскорчевывали лес, рубили своими руками кельи, ставили церкви, а потом приходили к ним кузнецы и рудознатцы. Вокруг монастыря раскидывались селения, миряне мешались с монахами. Монах редко, только по большим службам в праздники, облачался в свое одеяние.

Рудознатцы, посланные Сергием на Устюжну, собирали руду по болотам. Железо веками накапливалось на торфяных заберегах, бродили люди и собирали красные осадки, из них плавилось железо, а потом уже ложилось на наковальню. Собирали трудно, собирали в глухих нетронутых озерах. Мало. Пошли на Каменный пояс. Слух шел давно, что там руду можно выбивать из земли кайлой. Нашли руду. А как ее доставить с Каменного пояса на Устюжну? Зимой везли на санях, сбивая обозы по тридцать, по сорок подвод. Каждый подводчик — сам воин, оружие своей работы. Самострел со стальным луком, в колчане железные стрелы. Копье, щит, меч и топор. Обучены строю, обучены не рассыпаться в рукопашную, а стоять стеной перед наскоком врага и разить железными стрелами. Дальний путь лежал лесами мимо городов и сел. На привалы становились в лесных сторожках. Оберегали сторожки, клали запасы овса для лошадей, мясо для подвозчиков. Летом путь по сухому закрывался, гнали лодии и ушкуи по реке Белой, по Каме и Ветлуге, тащили волоком.

Брели людишки с южных окраин из-под Орды на север: и зимой, и летом, и днем, и ночью не иссякал поток. Готовили в тишине, в великой тайне великое дело. Слава о них забудет, пройдет мимо, слава останется с теми, кого они вооружат. Град каменный Москва поднимается на глазах, всем виден, о болотных рудознатцах, о кузнецах и оружейниках, что денно и нощно стоят у раскаленных горнов, кому ведомо? А без них не быть началу всего дела, без них не с чем выйти на битву с Ордой.

14

Василий Михайлович сложил крестное целование Михаилу тверскому и прибежал со своей женой княгиней Еленой в Москву. Бил челом Дмитрию Ивановичу на Михаила тверского: гонит, дескать, из Кашина. Князь Дмитрий призвал митрополита.

— Кто более нужен Москве? Князь Михаил непокорный в Твери или наш близкий князь Василий?

Митрополит ответил:

— Князь Василий!

— Почему же владыка тверской отправил Михаила, а не Василия?

— Владыка тверской крестил Михаила, то его крестник!

— А слушает ли епископ тверской митрополита всея Руси?

Митрополит улыбнулся.

— Князь, то нехитрая загадка! Епископ слушает митрополита, когда князь московский того захочет!

Дмитрий отправил боярина Морозова с хитрым наказом в Тверь.

— Скажи моему брату Михаилу: обидно Москве, что в Твери два князя! Князь Василий Михайлович кашинский идет в мой удел. Хочет ли брат Михаил мира с Василием и с Москвой или отдает миром Кашинский удел Москве? Зовет его митрополит и заверяет, что суд будет праведным. Пусть и владыка Василий сопроводит в Москву тверского князя!

Михаил задумался над приглашением московского князя. Ехать или не ехать? Не ехать, стало быть, отказаться от Кашина в пользу Москвы. Михаил собрал бояр, позвал в Москву владыку Василия.

Шли три дня. Князь и бояре верхом, владыка Василий в возке. Возок сверкал золотыми узорами. Бояре, дабы не возгордились москвичи над тверичанами, не глядя на жаркое время, в турских шубах и горлатных шапках. Шубы шиты золотом и серебром, воротники бобровые, застежки золотые. Сверкая роскошью и золотом, вошли тверичане в ворота, где Спас на бору, к красному крыльцу шли неспешно, не роняя величия. В гридницу вошли, не кланяясь, как равные к равным.

Князь Дмитрий Иванович сидел на отцовском кресле, по правую руку от него митрополит всея Руси Алексей, по левую — великая княгиня Евдокия, дочь суздальского князя.

Князь Михаил Александрович остановился посреди гридницы. Бояре московские не встали. Князь Михаил сделал еще один шаг к Дмитрию, как бы вызывая его на середину гридницы, но Дмитрий не шевельнулся. Раздался его голос:

— Здравствуй, брат! Спаси тебя бог! Мы рады, что ты пришел к нам на суд!

Государь так встречает своего вассала, так Ольгерд принимает во дворе своих подручных князей и польских шляхтичей. Михаилу нестерпимо величие Дмитрия, нет за ним славы и могущества Ольгерда. Если же подражает величию ордынского хана, то смеху достойно. Первым порывом было повернуться и уйти, не послушался порыва, взяло верх любопытство узнать, что замыслили в Москве на Тверь. Владыка Василий подошел под благословение митрополита.

Василий сделал два шага к Дмитрию, Дмитрий встал принять благословение тверского владыки. Михаил подошел к митрополиту. Принял благословение, поцеловал крест, но к Дмитрию шага не сделал, остался около митрополита, как бы подчеркивая, что пришел к святителю русской церкви, а не к князю московскому.

Дмитрий сказал:

— Нам бил челом великий тверской князь Василий Михайлович за обиды князя микулинского.

— Брат Дмитрий!— перебил резко Михаил. — Ты ошибся! Великий князь тверской я, у меня ханский ярлык, и ты говоришь против великого хана!

— Ярлык на великое княжение имеет и князь Василий! Василий получил ярлык от великого хана Бер-дибека, и с тех пор нет в Орде великого хана, а есть трое-ханство. Будет у тебя ярлык от великого хана, и мы склоним перед тобой голову, князь микулинский.

Нет, не думал Михаил так легко ставить себя на суд московскому князю. Не оговорено, не поряжено, кто судит и о чем судит. Воспалился сердцем, и в голубых глазах может вспыхнуть ярость до белого каления. Нет, не на братский суд позвал его Дмитрий, тут хоть соловьем заливайся, хоть ястребом кричи, приговор вынесен заранее.

— Когда мой отец бил Шевкала, сына Дедюни, что Русь разорял и поганил, что рать навел, от которой стон шел по русской земле, твой дед, Иван Данилыч, привел Орду на Тверь! Ты млад, Дмитрий, неведома тебе правда! Шевкала прислал в Тверь хан Узбек! Чьими молитвами напустил хан Узбек разорителя и грабежника?

Митрополит встал и перекрестил Михаила.

— Утишь ярость свою, князь! Ярость не советчик, а наваждение нечистого! Сказано святым Петром, основателем нашего митрополичьего престола, что возложит Москва свои руки на плечи всех городов русских, соберет их воедино, как в горсть, в том будет сила земли русской!