Валентина Гончаренко - Чародей

• Название: Чародей
• Автор: Валентина Гончаренко
• Жанр: Современная проза

Чародей-это молодой учитель Юрий Николаевич Осачий, который мальчиком в 19лет был взят на фронт. Раненым попал в плен, бежал, служил разведчиком, после демобилизации преподовал в школе немецкий язык. Роман посвящен его после военной судьбе.

---

После ужина мы по заведенной привычке посидели на наших ступеньках.

Вспомнили разные романы между учителями, которые когда-то потрясали наше воображение. Юрий уехал учиться после седьмого класса, а самый драматически- скандальный роман закрутился на моих глазах между директором школы Николаем Петровичем и десятиклассницей Марией Котляровой. В восьмом классе ее заприметил брат Николая Петровича Саша, наш одноклассник, и они вместе учили уроки в директорской квартире при школе. В десятом классе Мария влюбилась в Николая Петровича, продолжая бывать в их доме, как подруга Саши. Весной на уроке физкультуры она потеряла сознание. Врач "скорой" обнаружил у нее пятимесячную беременность.

Кто говорил, что был сделан аборт, кто утверждал, что случился выкидыш, Маша две недели пролежала в больнице. Жена Николая Петровича, бросив трехлетнего сына, уехала к родным в Подмосковье. После больницы Маша поселилась в директорской квартире новой хозяйкой дома. Саша почернел от горя, перестал бывать дома, почти все время проводил в школьном интернате, там и спал и столовался. Мама работала там поварихой и очень жалела его. Николая Петровича сразу не сняли с работы: экзамены на носу. Летом его перевели директором затерянной в горах средней школы на севере республики. У Маши детей больше не было. Воспитывала пасынка. Саша, получив аттестат зрелости, поступил в военное училище и погиб в первый год войны. Николай Петрович был женат, полюбил свою ученицу, но их не разлучили, перевели подальше и оставили в покое. Наш грех намного меньше, есть надежда, что и нас не разлучат. Юрий повеселел. Вдвоем вспомнили песни, что певали в школьные годы. "Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов". "Кто привык за победу бороться, с нами вместе пускай запоет. Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет!"

Утром Юрий уехал в город в облоно, к инспектору, руководившему проверкой нашей школы в марте. Они с Василием Федоровичем долго просидели в ресторане, который днем работает как столовая. Юрий с трудом поверил, что нам крепко напакостили Софья Натановна и Василий Спиридонович, сообщившие заведующему облоно Михаилу Соломоновичу некие грязные сведения о наших антисемитских настроениях и открытом разврате, место которому в борделе. Комнату, где жила Софья Натановна, мы, дескать, превратили в такой бордель. Василий Федорович отсоветовал Юрию проситься на прием к Михаилу Соломоновичу. При слове антисемит он багровеет и становится невменяемым. К тому же Софья Натановна, племянница его жены, два года проработала в школе только для того, чтобы иметь педагогический стаж, открывающий дорогу в аспирантуру. К стажу требовалась еще характеристика с места работы с похвалой высоким профессиональным качествам будущей аспирантки. И проверка школы была организована тоже ради такой же характеристики уже на уровне облоно. Увы, уроки Софьи Натановны оказались весьма слабыми, поэтому в справке по результатам проверки о ней не упомянули, и разговор о хвалебной характеристике отпал сам собой. Михаил Соломонович не верил своим глазам: в справке о Софочке ни слова, аспирантура покрывается туманом… Замечу к слову, что в аспирантуру она поступила, значит характеристику сфабриковали или в районо, или в самом облоно. По словам Василия Федоровича, мы допустили большой промах: нужно было аферу Софьи Натановны с экзаменационными билетами обсудить на педсовете, вынести ей выговор и зафиксировать это решение в протоколе, тогда ее лоббисты притихли бы…

Юрий в общих чертах рассказал инспектору о моем разговоре с Андреем Игнатьевичем. Это его обрадовало. Они тут же позвонили в райком, там сказали, что секретарь в городе, в обкоме. Андрея Игнатьевича удалось перехватить буквально перед его отбытием в район. Снова засели в столовой — ресторане… От Юрия потребовали повторить повесть о Тамаре, Лидии и обо мне…. Обстановка подталкивала к полной откровенности, и Юрий был откровенен до конца. Он готов был хватить себя кулаком по лбу за беспечность перед страшной пропастью, куда помогли ему заглянуть собеседники. Их сблизило фронтовое прошлое и офицерская боевая солидарность.

Втроем детально обсудили возможные варианты выхода из трагической ситуации. Подключили четвертого фронтовика — Петра Ильича Рюмина, директора вновь образованной мужской школы в шахтерском поселке Ак-Булак. Разговаривал с ним по телефону Василий Федорович. Лучшим вариантом признали следующий: меня берет в свою школу Петр Ильич, член бюро обкома, человек авторитетный и недосягаемый даже для Михаила Соломоновича, а Юрий по рекомендации районо получает направление на учебу в пединститут на очное отделение.

Андрей Игнатьевич подскажет заведующему районо написать такую рекомендацию, со ссылкой на справку облоновской проверки. Нужно это провернуть в ближайшие дни и поставить Михаила Соломоновича перед совершившимся фактом. Зачеркнуть содеянное он не сможет: нет у него козырей — ни заявления Лиды, ни осуждающего решения общего собрания сотрудников школы и детского дома. Вот до собрания и нужно успеть. Андрей Игнатьевич довез Юрия в райкомовской машине до поселка с наказом, что завтра же мы поднимемся в Ак-Булак и встретимся с Петром Ильичом. Я слушала Юрия, вытянувшегося на лежбище, и ласкала лежащую на моих коленях его голову, расчесывая пальцами светлые выгоревшие на солнце и отросшие за лето волосы любимого.

Жутко становилось от мысли, что наша разлука неизбежна, и мучило предчувствие возвращающегося одиночества, теперь уж навсегда. Но это предчувствие слегка маячило где-то на краю сознания, а мы активно обсуждали, как организуем мой переезд, как через год я с сыном перееду к нему, устроившись на работу в пригороде республиканской столицы. Это очень хорошо, что он едет учиться по направлению, стипендия будет обеспечена даже при тройках, появления которых он, конечно, не допустит. Он то головой, то рукой прикасался к моему животу, будто прислушиваясь, что там делает наш сынок. Участие трех обладающих властью умных мужчин поддерживало надежду на лучшее будущее.

— А теперь, голубка, скажи, — огорченно проговорил Юрий, — что ты насочиняла обо мне Андрею Игнатьевичу? Он, посмеиваясь, взглядывал на меня и отводил глаза, а когда вернулись в поселок, вдруг сообщил, что скоро подыщет помещение для музея Мужского совершенства и выставит там только один экспонат. А экскурсоводом назначит тебя… Со всей, дескать, области будут съезжаться экскурсии, чтобы послушать, как, тыкая указкой, ты будешь читать лекцию о достоинствах настоящего мужчины. Не знал, не то двинуть ему под дых, не то провалиться сквозь землю! Признавайся, что ты ему наговорила! Знаешь же, нельзя распускать язык…

— Знаю. Завтра же пойду в райком и попрошу его подыскать помещение для музея Совершенного шалопая и выставить там тебя экспонатом номер один, а меня под номером вторым. Экскурсоводом назначить Верку. Народ повалит толпами. Захочешь провалиться — не получится. Я не пущу. Буду страдать рядом с тобой, а в преисподнюю не желаю проваливаться. Жить хочу и постоянно слышать, как ты дышишь, как смеешься, как ругаешься и как называешь меня лебедушкой… Сейчас, правда, и голубкой ласкаешь.

— Нет, для наказания отрывать ушки — это мало. Тебе нужно язычок отрезать.

— Вот обрадовал! Отрезай! Я онемею, как рыба, а ты будешь говорить за меня, отвечать на мамины вопросы, давать за меня уроки… И чувствовать себя виноватым, стараться развлечь и развеселить меня, бедняжку. Песни будешь петь, стихи читать, байки рассказывать и анекдотами смешить. Не жизнь у меня будет, а рай. Ты же исстрадаешься, зачахнешь, будешь ходить, высунув язык и волоча ноги…. Не выдержишь такой пытки и захочешь поставить мой язык на место. А я не дамся, сцеплю зубы и не открою рот. Тогда ты свалишься на колени и взмолишься, чтобы я открыла свой ротик. Я соглашусь при условии, что буду говорить, когда хочу, с кем хочу, где хочу, о чем хочу и о ком хочу… Ты, конечно, немедленно согласишься, я открою ротик, язык станет на место, и для меня наступит полная свобода хвастаться своим совершенным чародеем, где хочу, когда хочу и перед кем хочу. На Андрея Игнатьевича не сердись. Он хороший мужик. Сказал тогда, что завидует тебе. Его жена не умеет так восхищаться им, как умею я восхищаться тобой. А что, пусть открывает такой музей, я расскажу о тебе волшебную сказку, все небо засияет огнями восхищения!

— А я тебе тут же уши надеру за такую сказку.

— Сказка ложь, да в ней намек — добрым молодцам урок.

— И красным девицам тоже. Не перестаю тебе удивляться. Умеешь успокоить. Если крикнет рать святая: "Брось жену, живи в раю!" Я скажу: "Не надо рая, дайте милую жену!" Почему я так скажу?

— Почему?

— Потому что с милой женой рай даже в гиблом шалаше. Ждать не надо. Рай прямо здесь, прямо сейчас, в эту минуту.