Александр Еременко - Горизонтальная страна: Стихотворения

• Название: Горизонтальная страна: Стихотворения
• Автор: Александр Еременко
• Издательство: Пушкинский фонд
• Жанр: Поэзия
• Год: 1999
• ISBN: 5-85767-012-1

---

«Человек похож на термопару…»

Человек похож на термопару:
если слева чуточку нагреть,
развернется справа для удара…
Дальше не положено смотреть.
Даже если все переиначить —
то нагнется к твоему плечу
в позе, приспособленной для плача…
Дальше тоже видеть не хочу.

«Природа антисоциальна…»

Природа антисоциальна.
В природе все наоборот.
Она пуста и идеальна,
и застывает идиот

у разведенного моста,
когда он крикнет разведенно,
и звук летит до горизонта
и сохраняет форму рта.

«Процесс сокращенья дробей…»

Процесс сокращенья дробей
16/8 8/4 4/2 2/1
сегодня настолько подробен,
что лес (он под корень подрублен)
кричит вдоль дороги: — Добей!

Опять же проблема корней.
И сумрачный куб корневища.
И косо стучат топорища,
и с каждым ударом слабей.

И не достигают корней.
И тут еще просятся брови…
Но все-таки в самой основе —
Бог знает каких степеней.

А мы? Пробиваясь сквозь тьму
и чувствуя что-то под нами,
срастаемся где-то корнями —
нож — в ножны,
«один к одному».
1/1

«Колю дрова…»

Колю дрова
напротив бензоколонки.
Меня смущает столь откровенное сопоставление
полена, поставленного на попа,
и «кола» в «колонке».
Я пытаюсь вогнать между ними клин,
я весь горю,
размахиваюсь,
химичу:
— Дровоколонка! —
Но с каждым ударом меня сносит влево,
и я становлюсь все дровее и дровее.

«Мне нравятся два слова…»

Мне нравятся два слова:
«панорама» и «гальванопластика».
Ты остришь по этому поводу
и, листая телепрограмму,
попадаешь в расставленную мною ловушку.
И пачка «Беломора»,
поставленная на попа,
снова напоминает гальванометр,
и ты остришь без всякого повода,
что можно плыть и без помощи расчески
из коммунальной ванной
до созвездия Волосы Вероники.

Ярмарка

Взлетает косолапый самолетик
и вертится в спортивных небесах.
То замолчит, как стрелка на весах,
то запоет, как пуля на излете.

Пропеллер — маг и косточка в компоте,
и крепдешин, разорванный в ушах.
Ушли на дно. Туда, где вечный шах;
в себя, как вечный двигатель в работе.

Упали друг на друга. Без рубах.
В пространстве между костью и собакой
вселенная — не больше бензобака
и теплая, как море или пах.

«Благословенно воскресение…»

Благословенно воскресение,
когда за сдвоенными рамами
начнется медленное трение
над подсыхающими ранами.
Разноименные поверхности.
Как два вихляющихся поезда.
На вираже для достоверности
как бы согнувшиеся в поясе.
И ветки движутся серьезные,
как будто в кровь артериальную
преображается венозная,
пройдя сосуды вертикальные,
и междометия прилежные,
как будто профили медальные,
и окончания падежные,
вдохнув пространства минимальные.
Как по касательным сомнительным,
как по сомнительным касательным,
внезапно вздрогнут в именительном,
уже притянутые дательным…
Ах, металлическим числительным
по направляющим старательным,
что время снова станет длительным
и обязательным…

«Урок естествознания лежал…»

Урок естествознания лежал,
подробно уничтоженный на карте,
а для других отверстий в коридоре
большие окончания несли.

Был весь процесс продуман до конца,
и мы сидели, умные, как греки,
за рисованьем шло чистописанье,
а на труду лепили огурцы…

А вечером уборщицы в тиши
переставляли рамки междометий,
и старческие ахи или вздохи
слышны были
на разных полюсах…

«Был педагог медлительный и старый…»

Был педагог медлительный и старый.
А по утрам старательный и хмурый.
Принес два новых перпендикуляра,
и это называлось физкультурой.

Физической культурой.
Теплый день
был назван «всесоюзною линейкой».
За рисованьем шло чистописанье,
а на труду — лепили огурцы.

«В простой оберточной бумаге…»

В простой оберточной бумаге,
обыкновенной бандеролью,
где за ночь вымокшие флаги
висят отвесно и небольно.
И звуки, мыслящие в шаге,
придавят в тягостном веселье
шероховатости бумаги
невозмутимой нонпарелью.
Мы этот голос не сломали.
И по-другому не умели.
.
.

«Косыми щитами дождей…»

Косыми щитами дождей
заставлены лица людей,
больница и зданье райкома,
где снизу деревьев оскома,
а сверху — портреты вождей

заставленыплотнымщитом
каквинныйотделгастронома
икакпредисловиектому
«Всемирнойистории» том

заставлен, заброшен, забыт,
и воет, как сброшенный с крыши
вчерашний, зажравшийся, пышный
и бешеный палеолит.

Уставишься втеодолит
урвавсреди ночикусочек —
ондышитбуш уетклокочет
клокочетбу шуеткипит

…мы ждем на седьмых скоростях…
…в баранку вцепившись ногтями…
…и вдруг отключается память…
…на чьих-то тяжелых костях…

Я вздрогну и спрыгну с коня,
и гляну на правую руку,
когда, улыбаясь, как сука,
ОПРИЧНИК ПОЙДЕТ НА МЕНЯ.

«На Бога, погруженного в материю…»

В. Д.

На Бога, погруженного в материю,
действует выталкивающая сила,
равная крику зарезанных младенцев.

Хокку

Я окна открыл.
Пусть ветер гуляет по комнатам,
как центробежный насос.

Хокку

Жаркий полдень.
Бутылку вина
ворую в универсаме.

«Зачем ты рискуешь магазином и душистой папироской…»

Зачем ты рискуешь магазином и душистой папироской,
искришь на солнце, как голубая вожжа,
остришь, как на точильном круге стальная полоска,
приближающаяся по форме к форме стального ножа?
Зачем ты заигрываешь с большевиками?
Как собака обнюхивает забор, обнюхиваешь тибетский гороскоп.
Руки свои, вцепившиеся в ворот рубашки,
отрываешь другими своими руками,
заглядываешь в револьверное дуло,
как в калейдоскоп.
Уже доказана теорема Эйлера.
Поверхностное натяжение стягивает пространство
в холерные бунты,
складывается складками на мундире ефрейтора.
Втыкаются в кладбище пикирующие кресты.
И тебе не спится в астральных твоих сферах,
потому что совесть — это не вектор, а перпендикуляр,
восставленный к вектору…
И тебя притягивает «Елисеевский»,
гостиница «Советская» — бывший ресторан «Яр».

«И рация во сне, и греки в Фермопилах…»

И рация во сне, и греки в Фермопилах,
подробный пересказ, помноженный кнутом,
в винительных кустах,
в сомнительных стропилах,
в снежинке за окном.

Так трескается лед, смерзаются и длятся
охапки хвороста и вертикальные углы —
в компасе не живут, и у Декарта злятся,
летят из-под пилы…

Дума

(ненидерландские пословицы)

Лимон — сейсмограф солнечной системы.
Поля в припадке бешеной клубники.
Дрожит пчела, пробитая навылет,
и яблоко осеннее кислит.

Свет отдыхает в глубине дилеммы,
через скакалку прыгает на стыке
валентных связей, сбитых на коленках,
и со стыда, как бабочка, горит.

И по сварному шву инвариантов
пчела бредет в гремящей стратосфере,
завязывает бантиком пространство,
на вход и выход ставит часовых.

Она на вкус разводит дуэлянтов,
косит в арифметическом примере
и взадпятки не сходится с ответом,
копя остаток в кольцах поршневых.

Она нектаром смазана и маслом.
Ее ни дождь не сносит и ни ветер.
Она в бутылку лезет без бутылки
и раскрывает ножик без ножа.

И с головой в критическую массу
она уходит, складывая веер,
она берет копилку из копилки,
с ежом петлю готовит на ужа.

И на боку в Декартовой модели
лежит на полосатеньком матрасе,
она не ставит крестик или нолик,
но крест и ноль рисует на траве.

Она семь тел выстраивает в теле,
ее каркас подвешен на каркасе,
и роль ее — ни шарик и ни ролик,
ей можно кол тесать на голове.

Она не может сесть в чужие санки,
хватается за бабку и за дедку,
она хоть зубы покладет на полку,
но любит всех до глубины души.

Как говорил какой-то Встанька Ваньке,
сегодня хрен намного слаще редьки,
в колеса палкам можно ставить елки,
а ушки на макушке хороши.

Вселенная, разъятая на части,
не оставляет места для вопроса.
Две девственницы схожи, как две капли,
а жизнь и смерть — как масло и вода.

В метро пустом, как выпитая чаша,
уже наган прирос к бедру матроса,
и, собирая речь свою по капле,
я повторяю, словно провода:

какой бы раб ни вышел на галеру,
какую бы с нас шкуру ни спускали,
какое бы здесь время ни взбесилось,
какой бы мне портвейн ни поднесли,

какую бы ни выдумали веру,
какие бы посуды ни летали
и сколько бы их там ни уместилось
на кончике останкинской иглы,

в пространстве между пробкой и бутылкой,
в пространстве между костью и собакой,
еще вполне достаточно пространства
в пространстве между ниткой и иглой,

в зазоре между пулей и затылком,
в просторе между телом и рубахой,
где человек идет по косогору,
укушенный змеей, пчелой…

«Процесс приближенья к столу…»