Юрий Божич - Пенза-5

• Название: Пенза-5
• Автор: Юрий Божич
• Жанр: Современная проза

---

Первый наряд по столовой запомнился сломанной картофелечисткой. Почти всю картошку строгали вручную. Иванов, похожий не утрированного попугая, рубил ее кубиками. Для скорости. Вовка Горячев поправлял дымчатые очки и возмущался действиями Иванова. Вовка был медалист, из хорошей семьи. Без очков он походил, извините, на Гитлера. Без очков все на него походят. Я даже в себе не уверен… Иванов дразнил Вовку двустишьем:

А сейчас курсант Горячев

Нам чечетку захуячит!

При этом Иванов закатывал глаза и принимался хлопать в ладоши, приговаривая:

- Попросим, товарищи?

Странно, но Иванова даже любили. В раздолбаях всегда бездна обаяния. Чего не скажешь о праведниках.

Утром в амбразуру мойки летели тарелки. Старшекурсники почему-то считали, что посуда плохо помыта.

— Наряд? — кричали они. Выразительность их глаз, очевидно, апеллировала к эпохе немого кино. Наряд сдавали долго. Я слинял рано. Брат забрал. Подошел к второкурснику и спросил:

— Ты у него принимаешь? Ну все — он сдал.

И мы пошли в «чипок» — пить молоко с пирожным «картошка». После столовой хотелось перекусить.

Че там говорить — в здравом смысле не откажешь.

Новый год в казарме… Сессия… Зимний отпуск… Фотография у подъезда. Я в тулупе, веки сомкнуты — моргнул. По бокам Гэс и Генка Мазур — одноклассники… Марина на лавочке в детском саду. Попытка обнять… Я у Тейкиной. Она сидит в кресле, я перед ней на корточках, хочу погладить ее щеку. Она, смеясь отталкивает меня. Я перекатываюсь на спину… Ночью бессонница и мысли о любви. Какие-то тропические картины перед глазами. Я спасаю ее от бандитов. Сам ранен. Она рыдает у мой постели: это я, я во всем виновата!..Глупее меня влюбленного только я больной. Тогда я способен довести мои мысленные страдания до похорон. Причем в гробу выгляжу приличней, чем в жизни. Даже нос — по Евклиду, а не по Лобачевскому… На похоронах в меня, естественно, кто-то влюбляется. Но поздно. От безысходности приходятся стричься в монашки.

В общем, тема требует развития…

После отпуска стою как-то во внутреннем наряде с Лехой Акутиным. У него детская полнота лица. Едва наметившиеся круги под глазами. Сами глаза умные и грустные. Как он сюда попал, думаю, — в эту бурсу?..

Леха выходит на лестничную площадку. Облокатясь о перила. Смотрит вниз. В казарме пусто. Уют и отдохновение по-армейски…

Я подхожу к Акутину.

— Эх, — говорит он, — ностальгия.

— Чего?

— Ностальгия, бля, — тоске по родине…

И я вдруг понимаю, что и у меня — то же самое. Смежишь веки и — миф о вечном возвращении…Отец. Мать. Теплый дом, семейный очаг. Библейская, в общем, тема. Нечто даже эпическое, если б не девочки. А то двойное зло: отвергли, а теперь снятся. Иногда очень неприлично, типа — Вирсавия за туалетом. Кому это нужно, думаю?

К концу апреля в моей жизни появилась Надя. Собственно я не сразу это заметил. Тут у меня некоторые провалы. Помню я уже с пакетом, возле западного КПП. В пакете пирожки. Кажется с творогом. И бутылка компота. Да, думаю, чтобы рыба клевала, надо её прикармливать…

— Ты, — говорю, — зачем дневальному сказала, что сестра? У меня сестры ближе Харькова не сыщешь. И та двоюродная. Да еще живет на улице Тимуровцев

- Неудобно как-то, — отвечает, — Что я скажу знакомая?

Действительно перебор получится. Я — то ее, считай не знаю. Как познакомились — помню смутно. Какой-то вечер, полутьма, танцы… Чьи-то волосы щекочут нос.

Невозможный сладковатый запах французских духов. Упругий мячик девичьей груди у тебя под ложечкой. Наверное грудь была все-таки Надина. Обнять ее, думаю, что ли? Лицо хорошее…

— Пошли, — говорю, — отойдем отсюда.

— А тебя ругать не будут?

— Кому я нужен…

На этой фразе она деликатно покраснела. Отошли, присели на бревно. Училище вообще хорошо расположено. Выскочишь — кругом дубы. Савин говорит: это чтоб перепада давлений не было. С одной стороны забора дубы, с другой… Армейская гармония. По утрам здесь хорошо пробежаться. Вечером удобно возвращаться из самохода. Многофункциональные такие дубы. Опять же с девушкой встретишься…

Сидим укрытые от чужих глаз редкой листвой и кустами. Я ем пирожки, прихлебывая компотом. Мысли какие-то странные: где-то я ее видел…

Черт бы побрал мою память не лица! Был случай: с одним мужиком раз двадцать здоровался, прежде чем познакомился. Оказалось, путал его с другим. Однажды увидел их рядом в очереди за молоком — непохожи! Как мог спутать — неясно. После третьего пирожка я глубоко и сыто вздохнул.

— Не понравились? — робко спросила Надя.

— Я, в принципе, не много ем, — соврал я.

Она пожала плечами и улыбнулась:

— Я старалась.

И тут я вспомнил. Вернее — понял: она похожа на актрису Ольгу Остроумову. Только фигурка у нее была скромнее. Худенькие руки, распятье ключиц… Трогательная незащищенность. На фоне таких девушек острее всего желание погусарить. Афоризм «в женщине мы ценим слабость» мною вообще понимался буквально: вот лежит она и помирает… Когда в школе, мне начала намекать на чувства толстушка Рита, я оскорбился. Это было слишком? И потом, чем с ней может кончиться размолвка?..

Я положил руку Наде на плечо. Это был поступок. Не исключено, что возбуждающе подействовали пирожки. Мало ли что там в начинке — обычно после еды меня клонит в сон.

Надя повернула голову и счастливо улыбнулась. Я подумал: это не мне. И закрыл глаза. В решающие минуты я, как правило, ничего не решаю. То, что мы поцеловались, зависело от меня так же мало, как собственное зачатие! В трусости везде присутствует нечто фатальное. Как и в любви, кстати.

Вообще целоваться после пирожков, естественнее, чем уплетать пирожки перед поцелуями. Как-то сытнее.

Я открыл глаза. Рука Нади гладила мои шею и затылок. Я подосадовал на свой не очень свежий подворотничок. Кто ж знал, что до такого дойдет?.. Я даже подумал, что портянки и нижнее белье тоже хорошо бы сменить. Это была смелая мысль — смелее, чем ее неопытный автор.

Надя что-то шептала. Прислушался — мое имя.

— Юр-ка, — сказала она раздельно, — а ты не похож на свое имя.

— Это оно на меня не похоже.

— Тебе бы пошло «Владимир».

У меня так дядьку зовут. А деда — Ефим. Может, — говорю, — мне б «Ефим» пошло?

Она улыбнулась одними губами и покачала головой.

В каждом ее жесте я неожиданно начал угадывать нечто сексуальное. Бром, который нам кидали в котел, не помогал!.. Могу себе представить, как бы я рассвирепел, если бы он помог.

Я закинул ногу на ногу и попросил пирожок. Думаю, поем, отвлекусь…Поел — не отвлекся.

Надя смотрела на меня так, будто между нами уже все состоялось.

— Ладно, — говорю, — мне пора.

Мы встали.

— Нет, это ты здорово придумала — Наденька, Володенька… Когда г’еволюцию делать будем?

Она засмеялась. Я прижалась ее губы к своим. Грудь ее, между прочим, умещалась в моей ладони. После родов, наверное, уже не уместиться, подумал я. Странные мысли приходят в голову.

Один пирожок, кстати, я донес до казармы. Скормил его Ваське Федулаеву.

— Юрка, женись! — сказал Васька с энтузиазмом. Последний, крупный, глоток выдавил из него слезу.

— Только не из-за харчей, — ответил я.

Юношеский максимализм все-таки давал себя знать.

Связи с женщинами всегда складываются несколько сейсмически. Лично меня это удручает — неясно даже какой темп выбрать.

— Ты главное на шаг не переходи, — учил меня Игорь Сушков, — вбежал, трахнулся и сразу выбегай.

Практичная голова Сушкова напоминала топор. Анфас не просматривался — все ушло в профиль. Я даже удивлялся: как это у него на лице умещаются два глаза! Самое главное — для чего? Если хозяин почти все время спит. Пробуждение для Сушкова означало самоволку. Или наоборот.

Дед этого наследного пензяка был в то время, кажется, замминистра внешней торговли Союза. Своих сыновей он называл былинно — Руслан, Рагдай, Ратмир. Творил, что называется, на уровне Александра Сергеевича. Не исключительно, что отчеты о международных конференциях он начинал словами «Я помню чудное мгновенье». Собственно, это было бы справедливо… Потом, на заре перестройки, его вроде бы разоблачили. Дача, если верить газетам, была завалена импортными шмотками. Многое оставалось даже не распакованным. Налет девственности и пыли вызвал обморочное чихание у работников органов.

Сушков показывал нам цветные фотографии деда. Ласковое солнце Адриатики щурило его глаза. Рядом с яхтой, в броне курортного загара он держал коктейль, из стакана торчала розовая соломинка. Ожидать в таких условиях подвижнической работы во благо какой-то там внешней политики, по-моему, нонсенс. Все равно, что из рекламы выдаивать Достоевского.

Почему Ратмир, отец Игоря Сушкова, пошел в военные, а не в дипломаты, было более-менее понятно. Деда тогда еще фотографировали в позе мореплавателя. По поводу Игоря мы плебейски недоумевали — верный шанс, МГИМО, карьера, Острова зеленого мыса. На худой конец…