Андрей Губин - Молоко волчицы

• Название: Молоко волчицы
• Автор: Андрей Губин
• Жанр: История

---

- Назад! Не оглядываться!

Пришлось леснику поворачивать коня. Крепкий, в шитой по талии шубе, Игнат оглянулся, но Спиридона и след простыл - шмыгнул в яр балки, под заиндевелые кустарники. Метель кружила белую карусель. Лесник поскакал в станицу.

Выслушав Игната, Михей расспросил его: не видел ли он раньше людей в лесах. Нет, давно не видел. Стало быть, Спиридон появился в одиночестве, от силы с ним два-три казака. Позвонили Быкову. Решили прочесать леса и балки. Понятно, Михей Васильевич вызвался быть в экспедиции. Чекисты пойдут небольшим числом, человек десять. Зато призвали все население на облаву, как для отстрела бешеных собак.

Станица вышла воскресным днем, с собаками, ружьями, свистками. Больше молодежь и солдаты расформировавшегося здесь батальона. Они ожидали отправки по домам, но Михей Васильевич умышленно затягивал время, видя, что красноармейцы приживаются в станице. Сначала они ласкали хозяйских ребятишек на постое, баловали пайковым сахаром, помогали бабам по хозяйству и, не видя конца ожиданию, осели, стали мужьями и отцами вместо убитых на войне. Почти каждый вечер Михею приходилось бывать на свадьбах, и он радовался прибавлению рабочих рук в станице.

Особняком от всех шла, задыхаясь, Прасковья Харитоновна с красно-белыми волосами, с крестом, выпущенным поверх шубы. Шла спасать сыновей - Михей не утерпел, сказал ей, что Спиридон объявился неподалеку и его идут ловить, чтобы предать смерти за контрреволюцию.

Больше шума, чем дела. Стреляли дробью по зайцам и воронам, перекуривали, жгли костры, аукались и к вечеру потянулись домой. Днем вытащили из копны двоих неизвестных, в мешках барахло, видно, краденое. Привели субчиков в милицию, которая существовала пока при ЧК. Один Гришка Очаков, но его не узнали, отпустили.

Отряд Быкова стал на ночь привалом в Чугуевой балке. Решили не возвращаться в станицу, не взяв Спиридона. Пошел снег. Побелели кони, шинели, фургон. Чекисты выставили караулы, поставили палатку, калили жестяную печурку, сушились, ели всухомятку.

В уголке на соломе примостились молодожены Васнецов и Горепекина. Фроня уже оставила суровую службу и военный наряд, пекла милому пышки, стирала портянки, шила, готовясь, пеленки. Тусклые с ржавчиной глаза влажно потемнели добром, приветом. Ночами ей еще снились расстрелянные враги - генералы, атаманы, казаки. Но дни наполнялись сладкой домашней суетой - опара, куры, ожидание мужа в обед и вечером. Васнецов согласился осесть в станице, но попросил отпуск съездить на родину, на реку Каму, что течет в пермских лесах. Горепекина собралась ехать с ним, представиться свекрухе. В последней операции от мужа Фроня не отстала, хотя донашивала последний месяц.

В палатку втиснулся начальник с котелком снега. От матроса в Быкове остался уголок тельника под расстегнутой гимнастеркой. Быков поставил котелок на огонь, тронул за плечо Васнецова:

- Толя, дай трофейную.

- Хороша? - заулыбался Васнецов, роясь в сумке.

- Век бы брился! Ведь что бритва? Вторая жена! Иная, как сучка, по волосам прыгает, а эту будто медом намазали, не оторвешь!

- Потому германская, золинген, самоправка, у беляка взятая! - гордо оглядел бойцов владелец чудесной бритвы.

- Как это - у беляка? - жестко спросил Сучков, огромный казак-чекист с забинтованным горлом. - Мародерствуешь, Васнецов?

- Это под Астраханью было, - тихо говорит Васнецов. - Сначала тот беляк пулю мне загнал под кожу, а потом я его достал пулей. А бритва и выпала у него из кармана. Лезвие у нее в золоте.

- Ага! В золоте! Как же ты мог не сдать драгоценность? привязывается Сучков.

- Сколько тут золота, - должно, миллиграмм какой!

- Все равно золото, и оно принадлежит народу!

- Ты что, Сучков? - спросил Быков. - Чего мелешь языком? Нашел мародера! Бриться и нам надо!

- А у него борода растет? - уколол Сучков в самое больное - Васнецову двадцать один год, а борода никак не вылезает, только что слава - бритву имеет!

- А у тебя и спина в шерсти! - нашелся Васнецов.

- Скоро придется тебе сдать бритву!

- Куда? - деланно поинтересовался Васнецов.

- В коммуну, все будет общим.

Васнецов нахмурился, хотел возразить, опустил голову. Сучков, радуясь, что досадил человеку, просветлел лицом. Васнецов посмотрел на товарищей, честно сказал:

- Для коммуны сдам!

Быков приспособил осколок зеркала, намылился от руки и бреется в свете рыжих лисиц, пляшущих от огня в палатке. Отставил ногу в шевровом, стертом донельзя сапоге. Васнецов смотрит на сапог и начинает канючить не в первый раз:

- Дело говорю, товарищ начальник, давай меняться!

Он обут в мягкие яловичные ботинки со скрипом. Быков скосоротился, губу выбривает, молчит. Невзначай сдул соломинку с голенища и нехотя посмотрел на толстокожие ботинки с двойными подошвами, свинченными железом.

- Меняться люблю - медом не корми. Но тут факт. Я, моряк, комендор башни, буду, как Дунька, в обмотках топать.

- Посмотри, ботинки какие! - просит молодой чекист. - Понимаешь, я бы не приставал, если бы не в отпуск. Ну приеду в свою деревню. Где воевал? На Кавказе. А чтобы верили, вот они, казацкие сапоги!

- Пехота, не пыли!

- Тебе их только выкинуть, сапоги, - разгорался Васнецов. - А я сапожник, у меня и кожа есть, пол-листа. Я, брат, с мальства привык в сапогах, натура такая.

- Натура дура! - желчно сказал забинтованный Сучков. - Мужики в сапогах не ходили, лаптежники!

- А я ходил! - со слезой доказывает Васнецов.

- Ну и дурак. Сапоги формой были! Теперь революцией всем разрешено! гневался чекист-мизантроп.

- Казаки все контры! - выпалил Васнецов.

- Чего ты сказал? - поднимается Сучков, загораживая свет.

- Ну, петухи! - строго прикрикнул Быков. - На гауптвахту захотелось? Что за политическая близорукость, Васнецов! И ты, Сучков, хорош, поедом ест парня, а за что, и сам не знает...

- Дак как, Андрей Владимирович? - просит Васнецов. - Уезжаю ведь на днях.

- Чудак-человек! Неделю проходу не дает! К тому же учти; хоть мы и красные бойцы, но субординация есть. Представь себе такую картину: комэска предложит комбригу или начдиву сапогами меняться! Какая же это армия? У морских пиратов и то была дисциплина на их летучих кораблях!

- Так я не по службе, - запинается Васнецов.

- Вот я и говорю: припрется рядовой к командиру - давай шинелями или там конями махнемся!

- И между прочим, эти ботинки мне дал комиссар дивизии Денис Иванович Коршак!

- Дал - не поменял!

- Придачи дай, - посоветовал Васнецову Михей Васильевич. - Не устоит! Он ведь эти сапоги у Антона Синенкина выменял на шинель! Самые что ни яа есть сапоги казачьи, офицерские!

- То была братская мена, - смутился Быков. - От души, ради дружбы менялись, чтобы побрататься.

- Хочешь бритву? - выскочило у Васнецова, сам испугался - хоть борода не росла, но бритву держал из гордости - хорошая вещь дураку не достанется.

- Бритву? Вот репей пристал!

- Бери, начальник! - оживился отряд.

- Дети будут бриться! - вновь запылал Васнецов. - Память обо мне останется. Вернешься к себе в Ростов-Дон, станешь бриться и вспомнишь: мол, был такой боец Васнецов, службу нес исправно, от пули не бегая, за Советскую власть стоял насмерть, как тогда под Астраханью или под Ставрополем...

Нежилым холодом повеяло на бойцов - Васнецов говорил о себе в прошедшем времени. Все смолкли. Васнецов поскучнел:

- Как хочешь, начальник.

А Быков уже опустил бритву в нагрудный карман:

- Раздеваешь ты меня, Толя, меняться люблю, проклятый!

Снял сапоги - вместо подошв фанера. Отдал и портянки - куски бархатных портьер. Чертыхаясь, надел ботинки, смотрит с видом обворованного.

Васнецов спрятал ноги под себя, достал из сумки сапожный припас, засветил свой огарок и к утру поставил сапоги на новый ход. Фроня прикорнула за спиной.

ДОБЫТ ПОД ПЕСНЮ

Дорого стоили мне старинные казачьи песни, много потратил я вина трезвый казак ни за что не запоет, слов не помнит, а выпьет чарочку-другую - и слова на волю запросятся. Я собирал их в тускнеющей памяти старых песенниц, былых запевал, чудом уцелевших в бурях времени. Разыскивал в пепле прошлого, как стершиеся и растерявшиеся золотые монеты, - не видно уже изображений царей, знамен, орлов, но звенит золото и во тьме пламенеет.

Главные песни казачества - военные. Но не чужды казакам и исторические воспоминания, как и бытовые, обрядные. Много песен начинается "с гор темных" и "лесов дремучих" - рядом они, горы и леса. Нередки начала с "белой зари" - рано начинался казачий день. Длинные, с повторами и возвращениями, тягучие, как скрип колеса арбы, - долго едет казак, и надо, чтобы песни хватило на всю дорогу.

Я сказал: трезвый казак не запоет ни за какие деньги - ему и стыдно петь без пирушки. Но, случалось, и вино не брало. И тогда спасала песня и пели так, что деревья роняли листья, а воины опускали оружие.

После встречи с лесником Спиридон приказал уподобиться волкам ходить бесшумно, бесследно, забыть голос, стать в снежном лесу привидениями, тающими при первой опасности. И все-таки сам опять напоролся на человека, опять на казака своей сотни и опять у воды. Пил лежа у ручья - хрустнула веточка. В тот же миг на хруст поднял наган.