Адольфо Биой Касарес - Ad porcos

• Название: Ad porcos
• Автор: Адольфо Биой Касарес
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-89091-106-6

Имя Адольфо Биой Касареса (1914 – 1999) в аргентинской – и в мировой! – литературе стоит рядом с именами Борхеса и Кортасара. «Борхес завораживает, Кортасар убеждает, Биой Касарес тревожит» – это краткая и точная характеристика, данная французским критиком Юбером Жюэном наиболее значительным прозаикам современной Аргентины. Действительнось, окружавшая Биой Касареса, вызывала у писателя тревогу. И эта тревога явственно звучит в психолого-фантастических романах «План побега», «Сон о героях», «Спящие на солнце», упрочивших всемирную известность автора «Изобретения Мореля».

Помимо романов, в настоящее издание включены избранные рассказы разных лет. Все произведения публикуются на русском языке впервые.

---

Тем не менее в первый раз я пожал не только лавры: одна крохотная заноза еще долго мучила меня. Она таилась в небрежно брошенной фразе:

– Женщина тебе понравилась, так зачем было ее бросать?

Ясно, что росариец[8] страдал пороком, присущим всем знатокам своего дела или мнящим себя знатоками: получив урок от профана, они оставляют за собой последнее слово, возражая по мелочам. Вопрос, пожалуй, имел вид запрещенного приема. Я испытал немалое смущение, но, к счастью, быстро припомнил одно из выражений, созданных для оправдания любых поступков. И моментально перешел в контратаку:

– Разве испанцы не говорят, что в любви побеждает тот, кто уходит?

Разъяснение вызвало у меня приступ ярости.

– Нужно довести женщину до вершины наслаждения – вершины, на которой почти невозможно удержаться. Иначе она не дает всего, на что способна. Согласен, что, когда доходит до этого, уйти очень трудно; но если этого не узнать, то лучше и не начинать. Говорю как человек опытный: ваш испанец понимал в женщинах меньше, чем я.

Может быть, он сказал «поменьше, чем я»? Так или иначе, последнее слово осталось за мельником: под предлогом атаки на испанца он уязвил меня. К счастью, я быстро оправляюсь, что и продемонстрировал тем же вечером. Другой испанец – торговец мясом и костями, – увидев заказанный мной «фернет» с бутербродами, рассказал какую-то вульгарную байку о голоде в деревушке, окруженной во время гражданской войны. Повысив свой и без того резкий голос, я заявил:

– Ах, что за голод, что за голод испытал я этой ночью в Монтевидео.

Последовала история с Перлой. Оттуда я поехал в клуб, чтобы принять душ. Под струями воды голые люди вели беседу о спортивной ходьбе. Один из древних старичков – завсегдатаев спортивного клуба (где они выглядят совершенно не на своем месте) выдал следующее:

– Если не ошибаюсь, самый быстрый в мире человек жил в мое время: это Пэддок.

– Голову даю на отсечение, что вы имеете в виду Ботафого и Олдмэна, – вмешался другой.

Я, в свою очередь, прервал спорщиков:

– А вот я поставил рекорд быстроты вчера в Монтевидео.

И пустился в описание той ночи. Постепенно я оттачивал мастерство, выделяя все перипетии, подчеркивая комические эффекты. Странно: чем дальше, тем меньше я настаивал на кратковременности случившегося. Объясняю, что если это и было искажением истины, то ненамеренным. И желание хотя бы немного обелить Перлу здесь было совершенно ни при чем. Просто после нескольких часов удовольствия мне уже казалось, что все продолжалось больше одной ночи. Кто-то возразит, что мои воспоминания касались только двух мест – театра «Солис» и отеля затем – и для игры воображения оставалось не так много места. Должно быть, подсознательно, или во сне, я начал как бы раздвигать случившееся, делая тем самым нашу идиллию – по крайней мере, в глазах слушателей – более совершенной. В сущности, это обычное дело. Один вечер в отеле «Хардин» в Лобосе,[9] превращается в три-четыре дня; тенор поет «когда я жил в Асуле», и мы вспоминаем неделю, проведенную там. Но по-настоящему любопытно вот что. Одобрение собеседников окружило меня чем-то вроде ореола, однако счастливым я себя не чувствовал. Глубоко засевшее беспокойство не покидало меня. Достойный зависти смельчак, то есть я, не превратится ли он в самого несчастного из смертных? Делая из образа Перлы карикатуру, не вредил ли я себе самому? Если бы тогда мне задали прямой вопрос, я бы ответил коротким «нет». Позднее я утратил былую самоуверенность и рассказывал историю уже через силу, как бы под влиянием постыдной привычки. Каждый смешок моих слушателей – бесценная награда для любого на моем месте – отдавался болью в сердце и еще долго звенел во мне язвительным эхом. Но никто не способен долго отдаваться нелюбимому делу, и после полудюжины экспериментов я перестал выносить на суд других мою связь с Перлой. Сейчас одна мысль об этом заставляет меня вздрагивать; кажется, прошла вечность с тех пор, как ее имя не слетало с моих губ. Такое каменное молчание никак не связано с забвением. Перла осталась в моей памяти как святыня, и я – раскаявшийся, стенающий, влюбленный грешник – каждый день отправлялся на поклонение ей. О том, чтобы отправиться на Восточный Берег[10] найти ее там, я и не помышлял: правительство запретило поездки. При диктатуре весь народ выглядит немного глупо – послушные школьники в страхе перед указкой учителя…

Однажды ночью, пять лет спустя, я был с друзьями в «Охотничьем рожке». Кажется, мы сравнивали Буэнос-Айрес в прошлом и в настоящем, когда чьи-то прохладные пальцы закрыли мне глаза. Я обернулся и увидел Сесилию. Мы поцеловались почти машинально, и слова женщины – прозвучавшие совсем некстати – отдавали неизбежностью:

– Куда пойдем?

Для женщины не существует никаких отговорок и никаких препятствий. Все, что есть в мире, – это пара, половину которой составляет она сама. Вопрос Сесилии, хотя и неизбежный, застал меня врасплох. В таком состоянии у людей моментально портится настроение, и я готов был сопротивляться. Что скажет метрдотель? Что станет с моим жарким? Кто его съест? Кто заплатит? Что я скажу своим товарищам? Однако за соседним столиком я обнаружил мужа Сесилии, чья идиотская улыбка была адресована мне, и заменил всю заготовленную обойму слов на один уважительный вопрос:

– А как же он?

– Мой муж понимает все, – гордо ответила Сесилия.

Все пропало, осталось вести себя как подобает джентльмену. С элегантной прямотой я объявил приятелям, пребывавшим в полном недоумении:

– Сеньоры, завтра разберемся с деньгами.

Проходя мимо мужа, я отвесил ему вежливый – слишком вежливый – поклон. «Бедняга не сознает, – подумал я, – что, желая его высмеять, я изображаю сочувствие? Ну и пусть».

Сесилия между тем повторила:

– Куда пойдем?

– Домой, – отчеканил я.

Этим вечером я был прямолинеен.

– К тебе домой? – переспросила она обескураженно.

– Да. В такой час нечего шататься туда-сюда.

– Ладно.

Похоже, она подавила улыбку. Отважно шагая, я рассуждал с необычайной ясностью: «Говорить немного: подавали тунца, значит, может остаться запах. Затем моя комната. На женский взгляд, бедлам, но все же не такой, как обычно».

Мы пришли. Я предложил ей рюмку виски, завел пластинку и скрылся в ванной, где вымыл руки, шею, лицо, почистил зубы, наконец, облился одеколоном. Только из уважения к Сесилии я не разделся полностью, облачившись в легкий и просторный халат, с рукавами-крыльями и разноцветными драконами на черном фоне. Мой душевный покой нарушила лишь внезапная мысль о том, что женщинам не нравятся мужчины, пахнущие зубной пастой. Подышав в ладонь, я убедился в правильности моих подозрений и, отложив атаку, приступил к легкой болтовне. Речь шла о том о сем, пока Сесилия вдруг не сказала:

– В Праге я познакомилась с твоей подругой. Угадай, с кем? С Перлой.

Лишь только я услышал это имя, как испытал болезненное ощущение, будто мне сделали прививку тропической лихорадки. Спокойный вид Сесилии заставил меня измениться в лице, задрожать, едва не упасть в обморок. Несмотря ни на что, я попытался сохранить видимость спокойствия: не могу судить, удалось мне это или нет. Сесилия продолжала:

– Мы встретились на коктейле. Весь вечер она была рядом со мной.

Беседовать с другой женщиной о Перле было бы недопустимым святотатством. Сдерживая себя, я произнес:

– Наверное, ты ей понравилась.

– О нет. Бедняжка только и знала, что говорить о себе и о тебе.

Она явно не собиралась плохо отзываться о Перле, и я посмотрел на нее с признательностью. «Я не ошибся в Сесилии, – мелькнула у меня мысль. – Сколько благородства, сколько понимания!» И в очередной раз я удивился, что мог принять ее когда-то за женщину моей жизни. Верный друг, она была непостижимо далека моему сердцу. Итак, я перешел к той, которая была близка:

– Перла все еще в Праге?

– Да, и не может вернуться сюда. За ней наблюдают и не выпускают из страны. Стало известно, что она принадлежит к революционной организации. Ее взяли, допрашивали, пытали конечно же, но она утверждает, что никого не выдала. Потом ее выпустили. Возможно, ее считают незначительной фигурой или хотят проследить за ней, чтобы выйти на руководителей тайного общества. Несчастная знает: один неверный шаг, и она пропала. Приехать сюда – об этом нет и речи.

– А если я поеду к ней?

– Эта женщина живет воспоминанием о тебе. Я бы сказала даже, что она с безразличием относится к происходящему. Словно ей достаточно было одной встречи с тобой.

– Ты полагаешь, что я все-таки должен решиться и поехать?

– Я услышала от нее какую-то фантастическую историю. Вы были знакомы до вашего знакомства: ты ей приснился. Во сне она полюбила тебя, а когда увидела наяву, то не удивилась, потому что ждала этого все время. Объяснять что-то не было необходимости. Почему она не могла влюбиться в одно мгновение? Достойная женщина, встречающая настоящую любовь, не прибегает к уловкам и уверткам: такие игры не для нее. Уверяю тебя, что мужчина – если только он не безмозглый чурбан – чувствует это. Каждый дурак слышал о любви с первого взгляда и знает, что влюбленные всегда докажут: то, что с ними случилось, должно было случиться.