Паскаль Киньяр - Вилла «Амалия»

• Название: Вилла «Амалия»
• Автор: Паскаль Киньяр
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-91181-265-2

Паскаль Киньяр – один из крупнейших современных писателей, лауреат Гонкуровской премии (2002), блистательный стилист, человек, обладающий колоссальной эрудицией, знаток античной культуры, а также музыки эпохи барокко.

После череды внушительных томов изысканной авторской эссеистики появление «Виллы „Амалия"», первого за последние семь лет романа Паскаля Киньяра, было радостно встречено французскими критиками. Эта книга сразу привлекла к себе читательское внимание, обогнав в продажах С. Кинга и М. Уэльбека. В центре повествования – судьба удивительной женщины-композитора, созданного ею эзотерического музыкального мира, прощание с красотой мира, очарование одиноких прогулок на заветном острове, освобождение от суеты и соблазнов во имя чистого творчества.

---

– Да, дочка, – отвечала Амалия. – Наш остров частенько накрывают облака, целиком, сверху донизу.

– И еще помню, что я тогда прислушивалась к скрипу песка под ногами, на шоссе, чтобы не сбиться с дороги в ночной темени.

– Ох господи!

– Как только этот скрип затихал и мои ноги погружались в мягкую траву или вдавливались в сырой песок, я знала, что сошла с узкой дороги, которая вела меня к дому. Но кругом был непроглядный мрак. И я возвращалась к шоссе на слух.

– Как же я вас полюбила, милая вы моя!

Огород перед ее домом превратился в сплошную пыль, из которой торчало несколько голых иссохших стеблей. Большая часть растений сгорела еще в прошлом месяце.

Глава X

Коробки с книгами и нотами уже лежали штабелем в гостиной, перед камином. Я вошел в кухню:

– Анна!

Она переворачивала в чугунной тушилке обжаренные баклажаны.

Повернула ко мне голову.

– Что? – прошептала она.

Но тут она увидела мое лицо и вскрикнула:

– Шарль, что случилось?

Она уже предчувствовала несчастье. Внезапно ее лицо приняло свирепое выражение, глаза расширились. Она швырнула ложку на газовую плиту.

Я обнял ее за плечи со словами:

– Твоя мама…

Стремительно, словно камень из пращи, она вырвалась из моих рук, из кухни, из сада и со всех ног помчалась в гору.

Я почти сразу оставил попытки догнать ее в гуще подлеска.

И вернулся к дому.

Еще не переступив порог, я почувствовал едкий запах гари.

Мне пришлось переставить в раковину тушилку с овощным рагу, превратившимся в угли.

* * *

Факс остался лежать на кухонном столе.

Его отправили на адрес отеля «Мавры».

На аптечном бланке жирным черным фломастером были написаны две строчки: «Твоя мама тихо скончалась вчера, в четверг вечером. Вероника».

Сверху значился номер факса аптеки.

* * *

Терраса заставлена большими глиняными горшками, но они пусты. Она сидит лицом к морю.

Она вошла в маленькую церковь порта Искьи. Села на стул с плетеным сиденьем перед низкой черной кованой решеткой, отделяющей неф от алтаря.

Потом она плывет на катере. Сидит на деревянной скамье на палубе.

Минует на катере Санчо-Каттолико, Аверне, Паусилиппе, виа Партенопе.

Минует виллы на берегу, с их огоньками, мерцающими в ночи.

И вот она сидит в маленькой бретонской церкви. Становится коленями на низенькую, ужасно твердую скамеечку, вытесанную из цельного куска дерева.

Кладет перед собой скрещенные руки.

Потом опускает на руки голову.

Погружается в размышления.

Погрузилась в дремоту.

И увидела свою мать, а следом, непонятно почему, множество вещей, которые не имели никакого отношения к матери. Увидела во сне свои сны, Джулию, жизнь на острове, будущую, снова одинокую жизнь.

И она помолилась за Магдалену Радницки и за Марту Хидельштеин, упокоившихся рядом в царстве мертвых.

* * *

Вери стоит перед ней – крикливая, желчная, раздраженная, злая.

– У нее был инсульт еще две недели назад!

– Так почему же ты мне не позвонила?

– Она не хотела, чтобы тебе сообщали! И вообще не могла говорить.

– Тогда как же она дала тебе понять, чтобы ты меня не вызывала?

– Слушай, хватит, очень тебя прошу! Твоя мама говорила, но очень плохо. Знаешь, она…

Казалось, она вот-вот взорвется от злости. Закатив глаза к потолку, тяжело дыша, она яростно кривила тонкие увядшие губы.

– Не надо, не рассказывай.

– Она как будто хотела крикнуть, выкрикнуть какое-то имя, но у нее не получалось…

– Не надо, Вери, не говори. И спасибо, спасибо тебе за все.

Она долго молчала.

Потом сжала руки Вери. И сказала ей, почти неслышно:

– В общем-то, я поступаю совсем как Лео в случае с Леной. Ничего не хочу знать.

* * *

Она сходила в дом престарелых, чтобы поблагодарить двух медсестер, которые ухаживали за матерью в последние дни ее жизни.

Дневная сестра сказала ей то же, что и ее подруга-аптекарша:

– Для нее так лучше. Ваша мать хотела умереть. Она лежала, запрокинув голову, с глазами, полными ужаса.

Она зашла к ночной сестре, которая, слава богу, просто обняла ее и ничего не сказала.

Проходя мимо портовой гостиницы, она наткнулась на растерянного Жоржа: он все-таки преодолел свои страхи. И, набравшись мужества, приехал в Бретань на похороны.

Жорж превратился в скелет. Он был одет в черный, приличествующий случаю костюм, на голове – черная кожаная шляпа.

– Ну-ка, иди забирай отсюда свои вещи, – скомандовала она.

– Нет.

– Будешь ночевать у меня дома, – сказала она ему.

– Нет. Ты даже представить себе не можешь. Я и без того в полном расстройстве… снова оказаться здесь, в нашей деревне…

– Жорж, перебирайся ко мне.

Но он упрямо мотал головой, тихо плача.

Анна Хидден подошла ближе. Взяла его за руку и прошептала:

– Друг мой, вот сейчас ты мне очень нужен.

И он пошел в отель за своим чемоданом.

* * *

– Томас был на похоронах.

– Кто же это ему сообщил?

– Я, – сказала Вери. – Он спал со мной. Когда ты исчезла, он много раз сюда приезжал. Ты не думай, между нами ничего серьезного не было…

– А несерьезного?

– Он приезжал сюда плакать.

– Так я и думала.

– Ты на меня сердишься?

– Мне тебя жалко.

– Честно говоря, мне самой себя жалко.

* * *

Камешки в море – темно-серого цвета. Вода, которая вымывает их из песка и разметывает в разные стороны, – желтого. Близится ночь. А море по-прежнему волнуется и неумолчно ревет. Морской ветер захлопывает ставни окон, выходящих на пляж.

Она спускается. Хочет поздороваться с Жоржем. Он расположился внизу, в гостиной, на кровати ее матери. Смотрит телевизор.

– Все в порядке?

– Просто идеально!

В руке у него стакан виски. Он лежит в пижаме, под одеялами, ему тепло.

Он блаженно улыбается.

– Ну, держись там, – говорит он ей.

* * *

Уже совсем стемнело.

Она выходит из дому, надев резиновые сапоги, просторный желтый дождевик и широкий мохеровый шарф, некогда связанный Мартой Хидельштейн.

Идет к порту по кромке пляжа.

Направляется к ресторану.

Юркий злой ветер со свистом шныряет у ее ног.

Она еще издали видит его на пристани. Он уже тут – ходит взад-вперед в темноте.

Черные неосвещенные лодки сталкиваются в воде.

Они не обнимаются. Она идет впереди. И думает, шагая впереди него: «Вот он, этот человек, который внезапно умер для меня однажды, январским вечером, в Шуази-ле-Руа». Но вслух она говорит:

– Очень холодно. Тебе следовало зайти в ресторан.

– Я же не знал, чего ты хочешь…

– Ну, тебе ведь тоже не возбраняется хотеть.

Они садятся за столик у окна. Он не спрашивает, что она будет заказывать.

Берет себе мидии и морской язык. Просит принести сидр.

Она выбирает крабов. И хочет выпить белого вина.

Он сказал, что ему необходимо поговорить с ней.

И заговорил.

Его речь вылилась в нескончаемо долгую жалобу, которую она пропускала мимо ушей, как невнятное журчание.

И ни единым словом не возразила на это журчание.

Она думала: «Да и нужно ли ему, чтобы я отвечала? Чтобы я вникала в его речь? Чтобы я жила на свете? Чтобы я хоть что-то объяснила?»

А Томас все говорил и говорил:

– Ни одного сообщения на мой мобильник. Твой был вообще недоступен.

Одна только посылка у меня в офисе, вот и все! Даже моя кожаная куртка, даже мое пальто, и костюмы, и рубашки – все куда-то сгинуло. Я и представить себе не мог, что ты способна на такое. Все, что мы пережили вместе, для тебя ничего не значило. Ровно ничего! Растаяло быстрей, чем дым в небе. Не могу выразить, как это было оскорбительно… Я вскрыл посылку, а там даже записки от тебя нет. Вот это меня совсем доконало. Я пытался работать, но у меня все валилось из рук. Помчался в твое издательство. Когда Ролан объявил мне, что ты у него не работаешь с начала января, я сразу понял, что все кончено. Пошел и напился. Ты только пойми состояние человека, который больше ничего не значит. Никогда ничего не значил. Просто не существовал. В такой ситуации чувствуешь себя как рыба, выброшенная на берег. Начинаешь задыхаться, не понимая, что происходит. Умираешь медленной мучительной смертью, потому что не хватает воздуха. Каждый день я околевал в этом вакууме, лишаясь последних сил. Каждый час отнимал у меня еще один глоток воздуха. Каждая ночь насылала все более сильную тоску. Всё – дом, женщина, которую я любил больше шестнадцати лет, будущее, на которое я так доверчиво уповал, сложившиеся привычки, вечера с тобой – исчезло, как и не существовало… Исчезло бесследно, не оставив ни одного свидетельства, что все это когда-то было… Я, конечно, не мог подать официальную жалобу. А ведь я оплачивал домработницу, оплачивал покупки, поставки на дом, наши путешествия. Но когда я появился в твоей жизни, дом уже принадлежал тебе.

Томас с удовольствием слушал собственную обвинительную речь.