Всеволод Иванов - Голубые пески

• Название: Голубые пески
• Автор: Всеволод Иванов
• Жанр: Детектив

---

Прапорщик, вдруг понимая, улыбнулся.

— Ступайте. Только не долго. Люди нужны.

Кирилл Михеич дополз до угла. Хотел остановиться и не мог, полз все дальше и дальше. Квартал уже от яров, другой начинается…

Здесь Кирилл Михеич сел на корточки и, оглянувшись, побежал вдоль забора на четвереньках.

За досками кто-то со слезами кричал:

— Не лезь, тебе говорят, не лезь! Ми-ша!.. Да-а…

Кирилл Михеич пробежал на четвереньках полквартала, потом вскочил, выпрямился и упал.

Другой стороной улицы подстрелили собаку и она, ерзая задом, скулила в разбитые стекла дома.

Так четвереньками добрался до своего угла Кирилл Михеич. Прошел полной ногой в мастерскую, закрылся одеялом и заплакал в подушку.

Поликарпыч тер ладони о колени, вздыхал, глядел в угол. Подставил к углу скамью. Влез и обтер покрытый пылью образ.

* * *

Под утро привезли эстафету; комиссар Запус из разгромленной им станицы Лебяжьей, прорвав казачью лаву, вместе с отрядом ускакал в поселки новоселов. Снизу и сверху — из Омска и Семипалатинска подходили пароходы Сибирской Областной Думы для захвата «Андрея Первозванного». Со степи с'езжались казаки и киргизы.

Всю эту ночь Горчишников не спал. Заседала Чрез-Тройка, вместо Запуса выбрали русина Трофима Круцю. Придумать ничего не могли. Ночь была темная, в два часа пароход зажег стоявшую у плотов баржу. Осветило реку, пристали и яры. Ударил в набат, по берегу поскакали пожарные лошади. Приказали остановить стрельбу, когда обоз подскакал, — рассмотрели — людей на обозе не было. Лошади, путая постромки, косились спокойно на пожар. Утром вновь начался обстрел города. Лошадей перебили. Убежала одна подвода, и размотавшийся пожарный рукав трепался по пыли, похожей на огромную возжу… Когда заседание кончилось, Горчишников присел к машинке и перепечатал написанное еще вчера постановление. Поставил печать и, сильно нажимая пером, вывел: «Емел Горчишников». Вынув из кобуры револьвер, спустился вниз.

У каютки с арестованными на куле дремал каменщик Иван Шабага.

Дежурные обстреливали улицы.

От толчка в грудь, Шабага проснулся — лицо у него мягкое с узенькими, как волосок, глазами.

— Поди, усни, — сказал Горчишников.

Шабага зевнул:

— Караулить кто будет?

— Не надо.

Шабага, забыв винтовку, переваливаясь, ушел.

Горчишников растворил дверь, оглядел арестованных и первым убил прапорщика Беленького.

Купец Мятлев прыгнул и с визгом полез под койку. Пуля раздробила ему затылок.

Матрен Евграфыч отошел от окна (оно было почему-то не заставлено мешками) — немного наклонился тучной грудью и сказал, кашлянув по средине фразы:

— Стреляй… балда. Сукины сыны.

Горчишников протянул к его груди револьвер. Мелькнуло (пока спускал гашетку) — решетчатое оконце в почте; «заказные» и много, целая тетрадь, марок. Зажмурился и выстрелил. Попал не в грудь, а метнул с лица мозгами и кровавой жижой на верхние койки.

Протоиерей, сгорбившись, сидел на койке. Виднелась жилистая, покрытая редким волосом, вздрагивающая шея. Горчишников выругался и, прыгнув, ударил рукоятью в висок. Перекинул револьвер из руки в руку. Одну за другой всадил в голову протоиерея три пули.

Запер каюту. Поднялся на-верх.

— Мы тебя ждем, — сказал Заботин, увидев его, — если нам в Омск уплыть и сдаться… Как ты думаешь?

Горчишников положил револьвер на стол и вяло проговорил:

— Арестованных убил. Всех. Четверых. Сейчас.

И хотя здесь защелкал пулемет, но крики двоих — Заботина и Трофима Круци — Горчишников разбирал явственно.

Он сел на стул и, устало раскинув ноги, вздохнул:

— К Омску вам не уехать, — помолчав, сказал он: — за такие дела в Омске вас не погладят тоже. Надо Запуса дожидать, либо…

Он вытер мокрые усы.

— Сами-то без него пароход-бы сдали. Я вас знаю. Ерепениться-то пьяные можете. Теперь, небось, не сдадите. Подписывайте приказ-то.

Он вынул из папки напечатанный приказ и сказал:

— Шпентель-то я поставил уж. Две подписи, тогда и вывесить можно.

Заботин дернул со стола револьвер и, вытирая языком быстро высыхающие губы, крикнул:

— Тебя надо за такие из этого… В лоб! в лоб!.. Какое ты имел право без тройки?.. И не жалко тебе было, стерва ты этакая, без суда… самосудник ты?.. Ну, как это ты… Емеля… да… постойте ребята, он врет!..

— Не врет, — сказал Круця. — За убийство мы судить будем. После. Сейчас умирать можно с пароходом, подписывай.

Он взял перо и подписался по-русски. Заботин, пачкая чернилами пальцы, тыкал рукой.

— Я подпишу. Вы думаете, я трушу. Чорт с вами! А с тобой, Емельян, я руки больше не жму. Очень просто. Грабительство…

Утром, город ухнул. Далеко за пароходом, к левому берегу, в воду упал снаряд.

Горчишников сказал:

— Говорил — трехдюймовку привезти надо. Выкатят к берегу и начнут жарить.

Он посмотрел на еще упавший ближе снаряд.

— Из казарм лупят. Заняли, значит.

Просидевший всю ночь у рупора капитан прокричал:

— Тихий… вперед. Стоп!.. Полный!

В полдень над тремя островами поднялся синий дымок. Взлетал высоко и словно высматривал.

Красногвардейцы, сталкивавшие трупы в трюм, выбежали на палубу.

— Пароход! Из Омска! Наши идут.

А потом столпились внизу, пулеметы замолчали. Тихо переговоривались у машинного отделения.

Пороховой дым разнесло, запахло машинным маслом. Пароход вздрагивал.

Машинист Никифоров, вытирая о сапоги ладони, медленно говорил:

— Все люди братья!.. Стервы, а не братья. Домой я хочу. Кабы красный пароход был, белые-б нас обстреливали. Давно-б удрали. У меня — дети, трафило-б вас, я за что страдать буду!

Из улиц, совсем недалеко рванулось к пароходу орудие. Брызгнул где-то недалеко столб воды.

Делегация красногвардейцев заседала с Чрез-Тройкой.

На полных парах бешено вертелся под выстрелами пароход. Часть красногвардейцев стреляла, другие митинговали. С куля говорил Заботин:

— Товарищи! Выхода нет. Надо прорваться к Омску. Запус, повидимому, убит. Идут белые пароходы. К Омску!

Подняли оттянутые стрельбой руки: к Омску, прорваться. Стрелять прекратили.

Тут вверху Иртыша расцвел над тальниками еще клуб дыма.

— Идет… еще…

«Андрей Первозванный» завернул. Капитан крикнул в рупор:

— Полный ход вперед.

Из-за поворота яров, снизу, подымались навстречу связанные цепями, преграждая Иртыш, — три парохода под бело-зеленым флагом.

Горчишников выхватил револьвер. Капитан в рупор:

— Стой. На-азад. Стой.

«Андрей Первозванный» опять повернулся и под пулеметную и орудийную стрельбу ворвался в проток Иртыша — Старицу. Подымая широкий, заливающий кустарники, вал пробежал с ревом мимо пристаней с солью, мимо пароходных зимовок и, уткнувшись в камыши, остановился.

Красногвардейцы выскочили на палубу.

Машинист Никифоров закричал:

— Снимай красный. Белый подымай. Белый!..

Пока подымали белый, к берегу из тальников выехал казачий офицер; подымаясь на стременах, приставил руку ко рту и громко спросил:

— Сдаетесь?

Никифоров кинулся к борту; махая фуражкой, плакал и говорил:

— Господа!.. Гражданин Трубычев… господин капитан!.. Дети… да разве мы… их-ты, сами знаете…

Офицер опять приставил руку и резко крикнул:

— Связать Чрез-Тройку! Исполком Совдепа! Живо!

-------

Разбудил Кирилла Михеича пасхальный перезвон. Застегивая штаны, в сапогах на босу ногу, выскочил он за ворота. Генеральша Саженова без шали поцеловала его, басом выкрикнув:

— Христос Воскресе!..

Кирилл Михеич протер глаза. Застегнул сюртук и, чувствуя гвозди в сапоге, — спросил:

— Что такое значит?

Варвара целовала забинтованную руку Шмуро. Архитектор подымал брови и, шаркая ногой, вырывал руку.

Варвара взяла Кирилла Михеича за плечи и, поцеловав, сказала:

— Христос Воскресе! Большевиков выгнали. Сейчас к пароходу пойдем, расстрелянных выносить. Капитан Трубычев приехал.

Шмуро поправил повязку и, сдвинув шлем на ухо, сказал снисходительно Кириллу Михеичу:

— Большое достоинство русского народа перед западом, это, по общему выводу, — добродушие, отзывчивость и какая-то бешеная отвага. В то время, как запад — например, англичанин — холоден, методичен и расчетлив… Или, например, колокольный звон — широкая, добродушная и веселая музыка, проникшая во все уголки нашего отечества… Сколько в германскую войну русские понесли убитыми, а запад?.. Гражданин Качанов!..

— У меня жены нету, — сказал Кирилл Михеич.

Варвара погрозила мизинцем и, распуская палевый зонтик, сказала капризно:

— Возьмите меня, Шмуро, здоровой рукой… А вы, Кирилл Михеич, маму.

Маму Кирилл Михеич под руку не взял, а пойти пошел.