Александр Ольшанский - Евангелие от Ивана

• Название: Евангелие от Ивана
• Автор: Александр Ольшанский
• Издательство: Голос-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7117-0121-5

Автор принадлежит к писателям, которые признают только один путь — свой. Четверть века назад талантливый критик Юрий Селезнев сказал Александру Ольшанскому:

— Представь картину: огромная толпа писателей, а за глубоким рвом — группа избранных. Тебе дано преодолеть ров — так преодолей же.

Дилогия «RRR», состоящая из романов «Стадия серых карликов» и «Евангелие от Ивана», и должна дать ответ: преодолел ли автор ров между литературой и Литературой.

Предпосылки к преодолению: масштабность содержания, необычность и основательность авторской позиции, своя эстетика и философия. Реализм уживается с мистикой и фантастикой, психологизм с юмором и сатирой. Дилогия информационна, оригинальна, насыщена ассоциациями, неприятием расхожих истин. Жанр — художническое исследование, прежде всего технологии осатанения общества. Ему уготована долгая жизнь — по нему тоже будут изучать наше время. Несомненно, дилогию растащат на фразы. Она — праздник для тех, кто «духовной жаждою томим».

---

Послесловие автора

Благодарю читателя за трудовое свершение — прочтение дилогии «RRR», которая за два десятка лет работы над нею мне самому порядком надоела. Каюсь: это не диванная литература, от которой можно получать удовольствие в горизонтальном положении. В двух романах нет даже загадочных убийств или ярких порнографических сцен, которые нынче так популярны среди публики и благодаря которым она еще не совсем разучилась читать.

Накануне перестройки московские писатели, сорвавшись с идеологической привязи, удивляли общество своими неординарными дискуссиями в Центральном доме литераторов. Странно, однако в те времена я задумался: а какой бы тип получился, если бы все бредни большевиков по созданию нового человека воплотились в ком-нибудь?

К тому времени у меня сложились самодельные взгляды и подходы к литературе и вообще к искусству. Когда персональные компьютеры заменяли перфокарты с краевой перфорацией и спицы, позаимствованные в кружках вязания, я познакомился с теорией информации, которая помогла мне увидеть изящную словесность и иное искусство в специфической ипостаси.

Информация оказалась всеобщей категорией, такой же, как время и пространство. В искусстве она образная по преимуществу, следовательно, всегда многоплановая и комплексная, действующая на органы чувств и вызывающая радости или печали, короче говоря, эмоции, а в науке — понятийная, абстрактная, то есть то, что вызывает головную боль и скуку. Все это подкинуло мне отступнический вывод: главная функция художественной литературы — исследовательская. Как и науки, которая оперирует в основном информацией в форме понятий, цифр, описаний процессов и т. д. Они равноправны, друг друга дополняют, недаром же одна половина нашего серого вещества заведует понятиями, а другая — образами. А воспитание масс в духе верности коммунистическим идеалам — вроде бы для нее вовсе не первоочередное дело.

Когда в России кто-то задумывается, то обязательно получается крамола. Если художественная литература суть исследование, а уж потом отражение и воспитание, убеждал я сам себя, то художник, если он корректно его проводит, не должен отвечать за результаты. В те времена пословица «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива» не входила в число призывов ЦК КПСС к первомайским праздникам. Чтобы не нарываться на неприятности, я со своими убеждениями благоразумно не высовывался.

В самом деле, что такое информация? К. Шеннон гениально сформулировал: то, что устраняет неопределенность. Что не информация, то шум. Уж этого добра у нас всегда было навалом, и не только в литературе. Информация по природе своей оригинальна, первична, а шум — вторичен, банален. Значит, информация в художественном произведении — это открытие, большое ли, маленькое, но открытие. Или отрытие из-под спуда глупостей. Но произведение не может состоять из одних открытий, между ними должен быть как бы воздух, желательно не затхлый.

Потом откуда-то появились сомнения в том, что главный постулат существования и развития нашего мира вовсе не противоречия, ведущие к разрушению и уничтожению, а асимметрия. Это еще одна всеобщая категория? Оказалось, что многие герои «RRR» почему-то получились асиметричными друг к другу, а Главный Московский Лукавый вдруг предстал в произведении великим диалектиком… На нашу беду, материализм с помощью отрицания отрицания, тезиса, антитезиса и синтеза, а уж о так называемом историческом материализме даже вспоминать неприлично, устроил такую разруху в отечественных головах, что его в российском варианте следовало бы присовокупить к таким нашим неизбывно-постоянным достижениям как дураки и дороги.

Вот так и сложились в моей голове что-то вроде информационно-исследовательских подходов к художественной литературе. Сам придумал — сам и пользуйся.

Художническое исследование нового человека шло невероятно трудно, но мою задачу значительно облегчила горбачевская «катастройка», давшая богатейший материал для иронии и сарказма, и я в 1989 году закончил роман, назвав его не без претензии — «Стадия белых карликов». Писал как роман-предупреждение. Но вышел он к моему шестидесятилетию в издательстве «Московский писатель» лишь в 2000-м году, да еще с сотнями ошибок. Главным образом, в таких словах как «проза», «плюрализм», «высокообразованнейший»… Пришлось прятать тираж от критиков под кроватью, а если дарить книгу, то после нескольких часов напряженной борьбы с текстом.

Шли годы, а задумываться я так и не разучился, хотя это стало делом не коммерческим и даже весьма убыточным. Наблюдая над тем, что происходит в России, вообще в постсоветской ойкумене, я начал задаваться вопросом: а дилогия «RRR» так уж и не имеет никакого отношения к жанру воспоминаний о будущем?

Исследование фантомного нового человека привело меня к исследованию весьма бурного процесса осатанения общества. Созидание нового человека обернулось расплодом пресловутых новых русских, для которых «RRR» весьма раздражающее зеркало. Художник не в ответе за результаты своего исследования! Не претендую на читательскую любовь, более того, боюсь ее, поскольку она является начальной стадией разочарования. Я сразу мечтаю о ненависти. Особенно со стороны тех, кто узнает себя в персонажах романа. Ненависть более действенное чувство, чем любовь. Если угодно, тщу себя надеждой, как говаривали в позапрошлом веке, что дилогия имеет все-таки отношение к литературе хотя бы вызова, неприятия нынешней всепродажности, вседозволенности, чудовищного интеллектуального, нравственного и духовного падения и растления. К литературе, которая сродни черному хлебу, без которого нашему народу жить можно, но при этом во рту непривычно сладит и почему-то напиться хочется.

Кто читал роман, отмечали его своеобразие. Или вообще не понимали. Пытались сравнивать с произведениями Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Булгакова. Процесс чтения так же оригинален, как, скажем, лечение радикулита подручными средствами. Повар натирает свою поясницу жгучим перцем, сапожник — клеем, тракторист прилаживает компрессы с соляркой… И самое поразительное: всем помогает. А читатель непременно усматривает в книге то, что ему хотелось бы в ней увидеть.

Если как на духу, то меня коробит от сравнений типа «третий Рим», «кузбасская Швейцария» и подобных испражнений трафаретного, примитивно-сравнительного или противопоставительного мышления. В том числе, когда писателей сравнивают друг с другом. Этим занимались так называемые руководители литературного процесса, чтобы изящную словесность представлять начальству в качестве вполне управляемой ими отрасли.

Сравнениями с романом «Мастер и Маргарита» меня, грубо говоря, достали. М. А. Булгаков — большой писатель, но его роман не произвел на меня модного впечатления еще в те далекие годы, когда печатался в журнале «Москва». Более того, во многом раздражал. Видимо, по той причине, что характер у меня не сахарный. В отличие от диабета. Вообще писатели — разнесчастные люди в том смысле, что крайне редко получают читательское удовольствие от литературных произведений. Вероятно, это раздражение, как и от произведений других писателей, сознательно или подсознательно сказалось в работе над дилогией.

Когда она была закончена, я перечитал булгаковское произведение и комментарии к нему в пятитомнике писателя. Увы, мнение мое не изменилось, но я стал догадываться, что меня в «Мастере и Маргарите» раздражало. Должно быть, то, что одним из рабочих названий романа было «Евангелие от Воланда», следовательно, от Сатаны. До самого последнего времени я об этом, признаюсь в невежестве, не знал, но, тем не менее, второй роман дилогии получил название «Евангелие от Ивана». В комментариях меня удивило то, что 13 февраля 1940 года смертельно больной Булгаков последний раз пытался работать над текстом романа, а я родился, стало быть, обрел душу, несколькими часами раньше. Стало быть, факт переселения души никто не припишет, никакой я не последователь и не оппонент Булгакова. Он — сам по себе, надеюсь, что я — тоже.

Почему дилогия называется «RRR»? Это и метафора арии Зверя, число которого 666, и начальные буквы в названиях явлений, которые принесли нам столько захватывающе интересного — революции, реформы, радикализм… А латиница по той причине, что немало в наших бедах и страданиях от любви к чужебесию. Слишком много в нашей жизни всевозможных «R», и не только в начале слов. Когда я это понял, то подумал: да какие наши карлики белые, они серые! И назвал первый роман — «Стадия серых карликов».

Что же касается грифа, то я честно предостерег любителей чтива: не извольте беспокоиться, это для шевелящей извилинами России, думающих друзей нашей Большой Родины.

Дилогия, повторяю, «Только для Homo sapiens!» Но, если хочется вчитаться и вдуматься, то кто мешает прочитать дилогию, скажем, дважды? В этом нет ничего предосудительного: чтобы вжиться в «Войну и мир», приобщиться к авторским чувствам и мыслям, я читал эпопею Л. Толстого четыре раза подряд. Для того чтобы стать Хомо сапиенсом, надо, увы, немало трудиться, но еще больше — чтобы остаться им.