Пэлем Вудхауз - Том 2. Лорд Тилбури и другие

• Название: Том 2. Лорд Тилбури и другие
• Автор: Пэлем Вудхауз
• Издательство: Остожье
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-86095-121-3

В этот том вошли романы П. Г. Вудхауза, написанные в разные годы: трилогия о прославленном издателе лорде Тилбери и роман «Летняя блажь», самый длинный у писателя.

В светлом мире П. Г. Вудхауза нет безвыходных положений, любящие непременно соединяются, зло непременно наказывается и все желания исполняются.

---

Ему пришлось остановиться, чтоб овладеть чувствами, и тут в мозгу у него полыхнула мысль, настолько причудливая и фантастическая, что он ошалело поперхнулся. Оцепенев, Табби растерянно складывал два и два. Потом в парализованную оболочку вернулась жизнь, на дрожащие губы — речь:

— Доехало! Так это Булпит!

— Не понимаю!

— Ты с ним… Ты любишь этого толстого… этого пошлого…

— Что за неле-эпость!

— Ну, нет! Так ты не отделаешься! «Что за неле-эпость!» Он тот самый тип. Он нас поссорил. Он послал тебе драгоценности. Да? Ну, давай, признавайся! Вот теперь-то мы и раскрутим эти ювелирные делишки! Он? Он? Он?

— Я отказываюсь обсуждать эту пробле-эму!

— Отказываешься? Вот как?

Табби быстро повернулся, мисс Виттекер испустила пронзительный вскрик.

— Откройте две-эрь!

— Ни за что!

— Миста Ва-анрингэм, немедленно выпустите меня!

— Как бы не так! Нет уж, разберемся! Проясним все! Не выйдешь, пока не признаешься. И позволь заметить, если уж ты… это… ну, это… — Табби знал, что есть термин, обозначающий точно то, что он хочет сказать, но припомнил позже слова «упорно запираешься». Вернувшись вспять, он перекроил фразу: — И позволь заметить, если ты не признаешься, я… я тебе ка-ак врежу!

Подобный метод уже приходил ему на ум с начала их встречи и соблазнял все больше и больше. В случае с Пиком, напомнил он себе, угроза сотворила чудо; кто знает, не окажется ли она эффективной и теперь? Кроме того, действие это быстро перерастает в привычку. Стоит разок попробовать — и ты превращаешься в тигра, отведавшего крови. В точности, как этот тигр, Табби не соглашался на замену. Ему хотелось врезать каждому, без различия возраста и пола.

Стойкая Пруденс дрогнула. Кенсингтон здорово школит своих дочерей, отправляя их в мир; они готовы ко всему — но есть и границы. Данный случай требовал самообладания, которое даже Кенсингтон не в состоянии взрастить. Посудите сами, можно ли сохранять хладнокровие, оказавшись с пещерным человеком в запертой комнате? Пруденс владела элементарными навыками джиу-джитсу, умела укрощать бандитов, но против такой угрозы почувствовала себя беспомощной.

— Теодор! — воскликнула она. Ей лично еще никто не врезал, но она видела, как это делают в кино.

Табби остался холодно-стальным.

— Никаких «Теодоров»! Выкладывай, выкладывай! Давно с ним знакома? Где познакомились?

— Я с ним незнакома!

— Ха!

— Правда, правда!

— Тогда чего он тебе драгоценности шлет?

— Да не присылал он ничего!

— Присылал!

— Нет!

— Да? — рявкнул Табби. — Упорно запираешься?

Наступила тишина. Грудь у Табби выгнулась под полотенцем, она напрягал мускулы рук. Все эти явления, а также блеск глаз и раздувание щек указывали, что он разводит пары и вот-вот приступит к действиям. И Пруденс сломалась. Жалобно вскрикнув, она кинулась на кровать, захлебываясь слезами.

На Табби слезы оказали незамедлительный эффект. Самый крепкий орешек мужского пола превращается в воск в присутствии плачущей женщины. Он бросил надувать щеки и неуверенно взглянул на страдалицу.

— Ну вот, нате вам! — неуверенно выговорил он. Рыдания продолжались. Замешательство его росло. Он быстро продвигался к точке полного таяния, когда взгляд его, беспокойно мечущийся по комнате, упал на брюки, валявшиеся на полу. Он поднял их, натянул и мигом почувствовал заметное улучшение.

— Ну вот, нате вам! — уже потверже повторил он. Табби подошел к шкафу, достал рубашку и галстук. Через несколько минут, полностью одевшись, он обрел прежнюю суровость.

— Ну вот, нате вам! — сказал он как сильный, властный мужчина. — Все вы одинаковые! Считаете, стоит вам заплакать, и добьетесь своего!

Бормотания и невнятные упреки донеслись до него сквозь всхлипы. Он резко обернулся.

— Что такое?

Оказалось, что мисс Виттекер упрекает его за жестокость. Он воспринял упреки с энергичностью, какой ему ни за что не удалось бы обрести, оставайся он во флаге и полотенце.

— А каким мне еще быть? Добрым, что ли? Любимая девушка тебя надувает! Да у меня сердце чуть не разорвалось, когда я все понял! Нет, это надо же! Позволила какому-то парню посылать тебе драгоценности! Да еще Булпиту!

— Он не посылал. Никто не посылал!

— Я видел, как принесли пакет.

— Там не драгоценности были. Там… там было другое.

— Тогда отчего ты не дала мне посмотреть?

— Я не хотела, чтоб ты видел!

— Х-ха!

Даже не такая отважная девушка, как Пруденс Виттекер, обиделась бы на это «Х-ха!». Прибавьте каркающий хохот, и вы ничуть не удивитесь, что она оборвала рыдания и села.

— Если ты и правда желаешь знать, — сказала она с холодным вызовом, — это носовой прибор.

С самых трех часов дня, когда, остановившись у второго камня, Табби кое-как воспроизвел песенку коноплянки (учтите, он никогда не занимался имитацией птичьего пения), он находился в жестоком душевном напряжении. Возможно, сейчас оно сказалось. Что такое за носовой прибор? Он потребовал разъяснений.

Пруденс осунулась на глазах. Она решилась открыть секрет, который надеялась сохранить от мира; секрет, который вытянуть из нее могли только дикие лошади, — и мучилась непереносимо. Однако выговорила:

— Прибор, который меняет форму носа.

— Что?!

— Я увидела в журнале рекламу, — тихо продолжала она. — Исправляются некрасивые носы всех форм. Надо надевать, пока спишь. Они просили заполнить купон и приложить десять шиллингов. Я заполнила и приложила. Прибор принесли, как раз когда мы с тобой ссорились. Разве я могла признаться? — Голос у нее сорвался, глаза стали плавиться слезами. — Я считала, что ты доверяешь мне…

Упрек этот бил наповал; в другое время Табби непременно пошатнулся бы под его тяжестью. Но теперь он слишком растерялся, и стрела пролетела мимо.

— Зачем тебе понадобилось исправлять нос?

Пруденс, отвернувшись, принялась пощипывать покрывало.

— Он вздернутый, — еле слышно пролепетала она.

Табби глядел на нее в полном обалдении.

— Это же красиво!

Пруденс быстро, недоверчиво взглянула на него, в глазах у нее зажегся свет.

— Красиво?

— Еще бы! Замечательно!

— О-о, Теодор!

— Да носик у тебя — высший класс! Обалденный носик! Не смей к нему прикасаться. Оставь как есть. Нет, это надо же! Нос! В пакете только это и было?

Табби пошел к тому месту, где сидела Пруденс, спотыкаясь, будто слепой. Снова принялся он раздувать щеки, но теперь — в другом смысле.

— Ах ты, черт! Какой же я кретин!

— Нет!

— Кретин!

— Ты не виноват!

— Виноват!

— Нет. Нужно было объяснить сразу.

— Не нужно.

— Нужно.

— Нет и нет! Я должен тебе доверять. Должен знать, что ты ни за что… О, Пру, я так мучился!

Голова ее склонилась к нему на плечо, он зарылся лицом в ее волосы. Они прижались друг к другу, и в мозгу его что-то щелкнуло. Возникло ощущение, будто он забыл что-то, не выполнил какого-то дела.

Поцеловать ее? Нет, не то. Он как раз ее целовал.

Приласкать? Опять нет; этим он и занимался.

И тут он вспомнил! Адриан Пик так и томится в шкафу у сэра Бакстона, ждет, пока он принесет ему одежду.

Табби колебался. Вокруг его шеи скользнула рука, и он отбросил колебания. Стоит ли портить золотой миг мыслями об Адриане? Ничего с ним не случится. Ну, ждет — и ждет! Попозже времени будет навалом, можно о нем позаботиться.

— Пру, слушай! Я больше никогда не буду говорить «Ну!», «Ага» и «А то!».

Именно этого недоставало ей для полноты счастья. Как бы пылко она его ни любила, ее коробило при мысли, что на фразу «Берешь ли ты, Теодор, в жены эту Пруденс?» он ответит одним из этих слов. Она подняла к нему прекрасное лицо, думая о том, что наступит день, когда она убедит его есть яйца ложечкой, а не взбивать их в рюмке.

— Когда мне подадут мясо, — продолжал Табби, — я буду отрезать его по кусочку.

Внезапная дрожь снова пронзила Табби: от этих слов разогнался поезд мыслей, точно желудок был Спящей Красавицей, а фраза эта — поцелуем, разбудившим ее к жизни. В том, что желудок пробудился, сомневаться не приходилось. Он пробудился и даже кричал. До сей минуты Табби, в сущности, был чистым духом и отмахивался от частых жалоб, которые упомянутый орган посылал наверх, но теперь контакт наладился. По-прежнему обнимая Пруденс, он отчасти мечтал о том, чтобы она была бифштексом.

Тем временем она уютно привалилась к нему, закрыв глаза, с блаженной улыбкой на устах.

— Я могла бы, — вздохнула она, — сидеть так вечно!

— Я тоже! — отозвался Табби. — Только вот есть хочется. С самого ленча ни крошки не проглотил.

— Что?

— Ни крошечки. Забежал в плавучий дом в полтретьего — в половине третьего, — и с тех самых пор…

Пруденс была мечтательницей, но, когда требовалось, умела стать и практичной.