Татьяна Шишова - Статьи за 10 лет о молодёжи, семье и психологии

• Название: Статьи за 10 лет о молодёжи, семье и психологии
• Автор: Татьяна Шишова
• Жанр: Религия: прочее

---

А вот говоря о душе ребенка, которой он, по учению святых отцов, обладает с момента зачатия, и помня, что, по заповедям блаженства, только чистые сердцем Бога узрят (см.: Мф. 5: 8), мы можем подойти к пониманию сути вопроса. Младенческая чистота приближает ребенка к духовному миру, дает возможность видеть и чувствовать то, что от взрослых уже закрыто. Отец Александр Ельчанинов сравнивает душу ребенка с той, которая была у Адама до грехопадения. (Особенно, вероятно, это высказывание справедливо по отношению к детской душе, просвещенной святым крещением.)

Как мы знаем из Священного Писания, Адам в раю нарекал имена животным. Причем имена эти давались не абы как, а со смыслом, отражая сущность каждой птицы, зверя и прочих тварей. «Подумай о том, какая нужна была мудрость, чтобы дать имена стольким породам птиц, гадов, зверей и прочих бессловесных… всем им дать имена и притом имена собственные и соответствующие каждой породе», — пишет святитель Иоанн Златоуст в «Беседах на книгу Бытия» (XIV, 5). А для этого необходимо было постичь некий внутренний образ каждого живого существа.

Но животными дело не ограничилось. «Звери полевые и птицы небесные, приведенные ко Адаму, суть наши неразумные чувства, потому что звери и животные представляют различные страсти тела, равно и более сильного, и более умеренного характера, — учит святитель Амвросий Медиоланский. — Бог даровал тебе власть быть способным отличать при пособии трезвого рассуждения вид всех без исключения предметов, чтобы побудить тебя составить суждение о всех них».

Конечно, полного тождества души ребенка с душой Адама быть не может, поскольку грехопадение повредило человеческую природу, сделало ее удобопреклонной ко греху. Но в раннем детстве грех еще не успевает прилепиться, приразиться к душе. Это потом страсти начинают обуревать душу и, как черные тучи, закрывают ее внутреннее око. «У души, — писал митрополит Вениамин (Федченков), — есть свой, более глубокий разум, истинный разум, интуиция, внутреннее восприятие истины». И пока ребенок чист и невинен, он, не обладая жизненным опытом и логикой, многое постигает именно этим «истинным разумом». Особенно то, что тесно связано с духовным миром. «Ты утаил от мудрых и разумных и открыл младенцам», — говорится в Евангелии (см.: Мф. 11: 25). Сколько взрослых годами (а то и до конца жизни!) бывает не в состоянии уразуметь то, что ребенок понимает без долгих объяснений, чуть ли не с полуслова. Понимает, конечно, по-своему, по-детски, но понимает — и это главное!

Года в два с половиной — три моя дочь боялась трансформаторной будки, издававшей грозное, на ее взгляд, гудение. Увидев будку в первый раз, она спросила, кто там живет. Я что-то сказала про ток, про электричество, показала на провода. А когда мы на другой день опять проходили мимо, я узнала, что в будке, оказывается, обитает «злой дух». О чем мне было сообщено таинственным шепотом, с массой уморительно-«страшных» гримасок. Не Бармалей, про которого Кристинка все знала наизусть, или Карабас — Барабас, хорошо знакомый по картинкам, — а именно «злой дух». Хотя ни в одной сказке, которые мы с ней читали, никаких злых духов не было. Мультфильмов или компьютерных игр с соответствующей тематикой — тоже. До Карлсона, изображавшего, укутавшись простыней, «маленькое привидение из Вазастана», Кристинка тогда еще не доросла. Разговоры о духовности в массовом масштабе в первой половине 1980–х, когда происходили описываемые события, еще не начинались. Подавляющее большинство взрослых про духов не думало и не говорило, и увидев, к примеру, название фильма Ф. Феллини «Джульетта и духи» (который могла в те годы посмотреть разве что узкая прослойка творческой интеллигенции), решило бы, что речь идет о духах. Максимум, что могла слышать малышка, это идиоматическое выражение типа «в тебя вселился злой дух». Но никакого объяснения ей на эту тему не давалось, да она и не спрашивала. Однако образ, стоявший за словами, был правильным, причем ухвачена была суть: дух, как и ток, невидим. Но, в отличие от тока, для ребенка это не абстракция. Ну, а поскольку он пугает, то, естественно, «злой».

А закрытую, полуразрушенную церковь в Тропарево, мимо которой мы часто тогда проезжали, Кристинка называла «Богин дом». И опять — таки, я не вела с ней тогда каких-то специальных «просветительских» разговоров о Боге. Детская Библия с картинками, воскресная школа — все это появилось в ее жизни позже (хотя бы потому, что в 1985 году воскресных школ в Москве просто не было). В храме она была только в годик, когда ее крестили, так что это не отложилось в ее сознательной памяти. Конечно, про то, что церковь — дом Божий, она услышала от меня. И, может быть (точно не помню), я когда-нибудь сказала, что Бог живет на небе. Но я точно помню, что не рассказывала трехлетнему ребенку ни про то, что Господь всемогущий, ни про то, что Он все сотворил, ни даже про Его доброту. Но ребенок откуда-то знал, что Бог добрый и самый главный. И так радовался, показывая на церковь, рвался к Нему «в гости», говорил как о любимом, близком, родном человеке… Хотя о вочеловечении Христа никогда не слышал, икон у нас дома на тот момент не имелось. Изображения Бога — Отца, которое можно увидеть в храмах, Кристина тоже не видела. Почему, спрашивается, она вообще представляла Его в человеческом обличье, а не, скажем, в образе солнца, которое как раз и «жило» на небе, освещая и согревая все вокруг? Каким-то непостижимым образом, душой маленький ребенок уловил суть. Фактически без объяснений и даже без молчаливых подсказок «видеоряда» он правильно понял новое для него слово «Бог».

Немало подобных примеров можно привести и из наблюдений за другими детьми. Конечно, среда, близкое и дальнее окружение ребенка, национальный уклад, в котором он живет, культурно-исторический «воздух», которым он дышит, интенсивно формируют его представления о мире. Но душа по отношению ко всему этому первична. Стало быть, первичен и «внутренний разум, внутреннее восприятие истины», и он охотно откликается на внешние «позывные», легко воспринимает и усваивает их, не требуя пространных «лекций на тему» и верно улавливая суть многих вещей на уровне образа.

Образ и прообраз

Каков же он, идеальный образ матери? Историки, литературоведы, культурологи, социологи, исследующие этот вопрос, отмечают его удивительную устойчивость. «Основные характеристики и эталонные черты социокультурного образа женщины — матери со времен античности фактически не изменились, — пишет, со ссылкой на многочисленные исследования других авторов, в своей монографии „Женский образ в социокультурной рефлексии“ Т.Г. Киселева. — Это женщина, обладающая неординарным жизненным опытом и даром интуитивного предвидения наиболее вероятных путей развития событий (особенно связанных с ее детьми); отличающаяся редкой добротой, чувством сострадания и умением понять своих детей и их решения; женщина, одаренная от природы неординарными способностями к воспитанию и убеждению; человек по природе необыкновенно стойкий, верный интересам своих детей и безоговорочно принимающий во имя их (или вместо них) любые испытания судьбы и т.п. Разумеется, в соответствии с культурными традициями разных народов, этот набор характеристик мог в большей или меньшей степени варьироваться, но в целом он остается относительно типовым в культурах большинства цивилизованных (постпервобытных) сообществ».

Ну, а что касается прообраза идеальной матери, то для христианского мира, как нетрудно догадаться, его являет Собой Богородица. Жертвенная любовь, чистота и нежность, кротость и в то же время нравственная стойкость — эти ассоциации возникают при упоминании о Пресвятой Деве даже у людей, далеких от Церкви. И в недавние времена позднесоветского гос.атеизма именно с Ней, а не с какой-нибудь языческой богиней плодородия сравнивали матерей, если хотели выразиться возвышенно-поэтически (правда, называли обычно на католический лад — Мадонной, видимо, вспоминая картины мастеров Возрождения, которых тогда было принято знать и любить, или хрестоматийное стихотворение Пушкина, посвященное Наталье Гончаровой, которое тогда тоже многие знали наизусть). Хотя, конечно, советская власть, сделавшая огромный рывок на пути женской эмансипации, усиленно прославляла женщин — борцов за народное счастье: революционерок, участниц войны и тружениц, подразумевая под этим словом профессионалок в самых разных отраслях, а вовсе не домохозяек. Как будто они не трудились! (Впрочем, и тут все было неоднозначно: существовало звание «матери — героини», но его получали немногие — женщины, родившие и воспитавшие минимум десять детей.) И все же образ «просто матери» остался важнейшим образом культуры, не претерпев кардинальных изменений. Доминанты были традиционными: самоотверженность и нравственная высота. В этом смысле преемственность не прерывалась.