Ахэнне - Virgo Regina

• Название: Virgo Regina
• Автор: Ахэнне
• Жанр: Фэнтези

Фантастическая повесть о мире, где властвуют женщины во главе с мистичной и ужасной Королевой, о мужчинах — их рабах и верных (верных ли?) слугах и о любви. Немного.

---

Да-да, понятно, и все-таки, куда идти?

Статус госпожи обязывает ее держать не менее тысячи рабов; далеко не каждому находится дело.

Сон разума рождает чудовищ, тоскливое безделье — жестокость.

Правда, порой о нем не вспоминают неделями, но сегодня… а еще вчера, позавчера… плохой день. Плохие времена.

Потрескивали лампочки, отчего полутемный коридор-туннель казался обитаемым. Кем-то вроде мифологических чудищ, исполинских змеев и живых мертвецов. Доминик невольно ускорял шаг, оглядывался.

В чудовищ он не верил, зато верил в любителей сыграть в кошки-мышки с одним лузером. У 'кошек' и ноги длиннее, и бегают лучше, поэтому стоит поскорее найти безопасное место; черт подери, должно же быть хоть одно безопасное место…

Доминик остановился около лифта. Прищурился, рассматривая щиток.

Итак?

Хоть бы просто не заметили.

Лифт медленно пополз вниз к блоку автоматики. Механизированный дворец не обходится без человеческого фактора, около сотни похожих на муравьев-альбиносов рабочих поддерживают функционирование систем.

Внизу его встретил мерный гул, будто внутри гигантского колокола, а еще мигание разноцветных датчиков и мониторов. Полутемное помещение, чем-то похожее на ангар с коридором, только усеянное рычагами, экранами и проводами, как дорогое колье — бриллиантами. Оно внушало смесь страха и уважения.

Пахло горячим железом и чем-то едким. Доминик невольно закрыл ладонью рот и нос, хотелось зажать и уши и глаза… как техники выдерживают это?

Не выдерживают.

Техники редко живут больше тридцати-тридцати пяти лет, а умирают в агонии; разрушенный вибрацией и ядовитыми испарениями организм растекается в лужу, будто кусок мяса после недели на жаре. Характерные белые язвы, напоминающие грибковые колонии, появляются на коже техников за год-два до смерти.

Камилл никогда не снимает комбинезона с длинными рукавами, вспомнил Доминик. Сглотнул, замедляя шаг и убирая руки от переносицы; запах почти терпим минут через десять. Головная боль вечером обеспечена — не страшно…

Потом он подумал, что предпочел бы прожить пять-семь лет техником, чем… так.

Люди-муравьи сновали, игнорируя Доминика. Он улыбнулся — тем лучше. Облюбовал массивный железный блок, вроде бы менее нашпигованный проводами. Махина в три человеческих роста дергалась как отбойный молоток и соответственно гремела, но это лучшее…

Доминик опасливо покосился на заголенный жгут проводов — бело-синие искры так и шныряли по нему, аккуратно переступил опасное место. Теперь не тронут. Несколько часов покоя, до вечера.

Хорошо.

Ко всему можно привыкнуть. К гулу и вони тоже. Ко всему… кроме боли.

… Но боль вернулась. Всполохом в исцарапанном плече, ярким и пронзительным; Доминику почудилось — удар током, проклятый жгут все-таки поджарил его. Он заорал, срываясь на визг, а обрывки сознания отмечали с печальной бесстрастностью: доигрался. Допрятался. Все заканчивается, верно? Недолго ждать…

'Я еще жив. Странно'.

Он заставил себя распахнуть веки. Он застонал. Лучше бы ток. Наверное.

— Вот ты где, — по слогам протянул вкрадчивый бархатный голос; Доминик почти не слышал слов — ужас и растерянность обрубили восприятие.

— Пожалуйста… не надо, — прохныкал он.

— Вытащите его, — скомандовал владелец голоса. Доминика грубо сцапали за шкирку, точно нашкодившего щенка. Кинули к ногам главного мучителя.

Их не так и много, мучителей. Большинству нет дела.

Но хватает и нескольких.

— Эдвин, прошу тебя, не надо…снова… — Доминик вжался лицом в прохладный скользкий пол. Пинком его перевернули на спину.

Эдвин. Снова он. Миниатюрное создание, похожее скорее на произведение скульптора, чем на живого человека. Смуглая кожа, длинные роскошные волосы и обсидианового цвета глаза. Казалось, Эдвин достоин зваться 'элитником', никак не 'третьесортным'.

Он ведь так красив, отмечал Доминик невольно, и к страху — привычному, точно мигрень, присоединялось преклонение. Жертва обожествляет хищника. Недаром, вся колония обожествляет и страшится Королеву…

Кощунственные мысли. Ужас разбивает рамки приличий.

Эдвин наклонился к своей добыче:

— Я, кажется, не разрешал тебе уходить. Ты сбежал. Ты знаешь, что за это полагается?

Да, да. Доминик знает. Снова боль и унижение, но ко-всему-можно-привыкнуть-кроме…

— Пожалуйста, — хнычет он. Готов целовать ботинки Эдвина. Готов на все. — Не делай мне больно… прошу тебя, не…

— Вот как? — зубы хищника, неестественно белые на фоне бронзовой кожи.

Да. Именно так. Оставьте меня в покое.

Сам Эдвин вряд ли был бы опасен. Доминик не отличается ни физической силой, ни способностью к самообороне, но сумел бы справиться с этим маленьким существом.

У Эдвина есть власть. Неофициальная — оттого и крепче.

Пять или шесть рослых парней, по фактуре пригодных в элитники, но непривлекальных внешне, бракованных — обступают Доминика, повинуясь негласной команде.

— Вот как?

Слова растекаются по полу, вырисовываются кровавой кляксой. Кровь течет по губам Доминика.

Мне разбили губы, соображает он. Констатирует медленно и заторможено, захлебываясь болью-трясиной.

Эдвин наклоняется к нему. Между пальцев с округлыми гладкими ногтями — лезвие… нет, это кусок провода.

'Хочет убить?'

Доминик заворожено следит за проводом. Гипнотически мерцает провод. Страшно.

— Как насчет взбодриться немного? — раздвоенный на манер змеиного языка провод касается подбородка влажного от слюны и крови.

Он кричит.

— Эй, напряжение всего двадцать вольт, — смеется Эдвин. Кажется, пинает. Доминик не уверен.

В чем уверен, так это…

Ох, нет, пожалуйстапожалуйстапожалуйста…

Эдвин усмехается, но лицо и глаза его статичны, будто кто-то надел маску, приварил золотистый металл к коже. Он кивает своим 'ребятам', и те хватают Доминика в охапку, ставят на колени, пригнув голову к полу.

— Так-то лучше, — Эдвин дотрагивается до плеч. Доминик всхлипывает. Прикосновение… о боги, о Королева… прикосновение, драгоценный цветок в саду кошмаров. Сигнал 'старт!'

'Я никогда не привыкну к боли', думает Доминик и это неожиданно спокойная мысль.

Двое держат его, пятерни с грязными обломанными когтями похожи на лапы стервятников, они вспарывают темные пятна синяков и царапин, тонкая пленка недо-кожи рвется с коротким выдохом.

Горячо. Ужасно горячо, подвальная прохлада пола не спасает. Жар в вывернутых суставах, в набухших от крика сосудах на лбу.

'Никогда не привыкну'.

Доминик будто наблюдает со стороны. Распят. Недостает гвоздей в запястьях, но Эдвин доставит иное…

Удовольствие. Эдвин растягивает это слово, слог за слогом капают на расцарапанную спину жертвы. Будто воск.

У-до-воль-стви-е.

Если Эдвин и насмехается, то это невозможно определить. Доминику не до психологических тонкостей. Он повис на чужих руках-распятьях куском поролона.

Может, Эдвин не заинтересуется таким. И отпустит.

'Зря надеешься', всплывает очередная мысль, искристая и колючая, точно застрявший в разбитой губе проводок.

Никогда не отпускал.

Эдвин не тратит время на раздевание, свое или жертвы. Драгоценные секунды стоит вложить в иной банк, имя которому пытка. Провод и еще что-то пластиковое, Доминик вжат лбом в чьи-то ботинки, не видит, но чувствует.

Мокрицы, думает Доминик, тысячи ядовитых мокриц под кожей, прорастают из позвоночника.

Забавно, он не воспринимает насилие как сексуальный акт. Вторжением.

Мокрицами.

Хотелось бы взглянуть на лицо Эдвина в подобный момент.

У-до-воль-ствие? Или обыкновенный выплеск энергии, жестокости на удобном объекте.

Доминик пытается отстраниться. От вывороченных суставов, подрагивающих в пазухах с намерением лопнуть, точно яйцо в кипятке. От ударов импровизированным хлыстом, брызг кожи и яркой капиллярной крови. От вторжения, да, это труднее всего, потому что несмотря на почти пограничную агонию, тело ведет себя против всякой логики.

— Тебе это нравится. Ничтожество, — голос Эдвина где-то в высоте, недосягаемый, точно солнце.

Во рту Доминика слишком солено, чтобы отвечать. Да и не нужен ответ.

Когда-нибудь закончится, повторяет спокойная часть разума. Та самая, которая регулирует эмоции смирение и страх, переключая их, будто реле в морозильной камере. Достаточно пары. Больше — роскошь.

Боль плывет концентрическими кругами, боль и тошнота. Доминик отсчитывает секунды.

Когда-нибудь закончится…

— Эй, какого дьявола здесь твориться? — выкрик перечеркивает дыхание Эдвина, перечеркивает грубые удары-фрикции.

Камилл. Как вовремя.

'И увидит меня в таком виде', добавляет Доминик. И отвечает себе: и что?