Александра Маринина - Жизнь после жизни

• Название: Жизнь после жизни
• Автор: Александра Маринина
• Жанр: Детектив
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-43678-1

Разбитое зеркальце на груди, сережка, вырванная из уха — своеобразная «визитная карточка» убийцы. Кто убил этих двух почтенных женщин — маньяк, одержимый мрачноватыми легендами рода Вяземских, или его изощренный имитатор? Все версии неизменно заходят в тупик. Бизнесмен, чьи начинания в связи с этими преступлениями находятся под угрозой, решил прибегнуть к помощи частного детектива. Так Анастасия Каменская оказалась в провинциальном Томилине. Да-да, полковник милиции в отставке Каменская теперь работает в частном детективном агентстве, и это расследование — ее дебют на данном поприще. Теперь за ее спиной нет могущественного и влиятельного ведомства, и это как-то непривычно. Но от Насти по-прежнему требуется ее умение разговаривать и слушать, систематизировать факты, интуитивно — а это есть вершина ее «сыскного таланта» — выбирать верное направление поисков. Словом, открывать все двери, которые встречаются на ее пути. Ведь за одной из них находится истина. Она-то неподвластна никаким переменам.

---

— Но это ее, конечно, не спасло, — продолжала свою горестную повесть Елена Станиславовна, — даже с новой стрижкой она выглядела чудовищно, если вы понимаете, что я имею в виду. Ну вы только представьте себе мордастую, грудастую бабищу, крупную, с огромной задницей, горластую. Это же ужас какой-то! А прическа? Это она назло мне сделала стрижку и укладку, а так-то она ходила с сединой, волосы не красила, заколет их на затылке пластмассовой гребенкой — и вперед. Пластмассовой гребенкой! И где она только ее откопала, по-моему, эти гребенки носили во времена наших бабушек. А как она одевалась? Пиджаки с юбками и блузками, вы можете себе представить? И совершенно ужасные туфли, больше похожие на галоши.

— Может быть, у нее болели ноги? — осторожно предположила Настя, желая хоть чем-то защитить несчастную, безжалостно убитую женщину.

— А у кого они не болят в нашем возрасте? — возразила Муравьева. — И у меня болят. Но я все-таки соблюдаю приличия и слежу за собой, в отличие от Гали, которая считала, что советской женщине не пристало следить за внешним видом, она должна следить за моральным обликом, как за своим, так и за чужим.

Что же касается Аиды Борисовны Павловой, то тут рассказ Елены Станиславовны оказался не в пример более скупым1. Видимо, ничего плохого она поведать не могла, а говорить хорошо о сопернице, пусть и мнимой, не умела. Настя поняла только то, что Аида Борисовна «была высокомерной, слишком много о себе понимала, одевалась не по возрасту и задирала нос». Муравьева ненавидела Аиду Борисовну куда сильнее, чем Корягину, и это было очень заметно.

— Вы так много говорили о Валерии Васильевиче, что мне не терпится с ним познакомиться, — сказала Настя. — Похоже, это и в самом деле очень интересный человек.

— Он изумительный, — горячо подхватила Муравьева. — Вы сами увидите. Он вам непременно понравится. Пойдемте, я вас представлю и побегу, мне пора на репетицию. Сколько вы пробудете у нас?

— Это зависит от многих обстоятельств, — уклончиво ответила Настя. — Я собираю материал для научного исследования, и никогда не знаешь, сколько времени это займет.

— Ну, если вы задержитесь у нас подольше, то как раз попадете на спектакль. Мы ставим «Странную миссис Сэвидж», уже костюмы почти готовы.

— С удовольствием приду, если сложится, — пообещала Настя.

Муравьева неожиданно легким для ее комплекции шагом пошла по коридору, ведя за собой Настю. Они миновали холл, вошли в противоположный коридор, и Елена Станиславовна толкнула дверь комнаты, которую Тамара накануне назвала библиотекой. Это действительно была библиотека, только не в том виде, в каком Настя привыкла видеть общедоступные культпросветучреждения, а в другом, классическом. Высокие, под потолок, застекленные книжные шкафы, уставленные разнокалиберными томами и томиками, мягкие кресла и низкие столики на фигурных ножках. Множество светильников, а два окна задрапированы тяжелыми темными гардинами.

В двух креслах сидели дамы, одна читала, другая листала журнал, а возле одного из шкафов возился, починяя дверцу, невысокий крепкий мужчина с темными с проседью волосами и грубоватым простым лицом.

— А вот и наш Валерий Васильевич, — весело и звонко произнесла Муравьева. — Прошу любить и жаловать. Валерочка, познакомься, это Настя, она социолог, хочет с тобой побеседовать. Ты уж ответь на ее вопросы, будь так добр.

Полосухин разогнулся, машинально положив ладонь на поясницу, и приветливо кивнул.

— Здравствуйте.

— Если вы заняты, то я попозже… — торопливо начала было Настя, но Полосухин перебил ее:

— Дверь не убежит, она деревянная. Я с удовольствием сделаю перерыв. Только давайте пройдем в гостиную, чтобы не мешать нашим гостьям читать.

Читающие дамы как по команде подняли головы и дружно произнесли:

— Что вы, вы нам совсем не помешаете.

Их желание поприсутствовать при разговоре и послушать было таким очевидным, что Настя невольно улыбнулась.

Муравьева умчалась на репетицию спектакля, а Настя и Валерий Васильевич прошли в гостиную, которую Тамара назвала «зеленой». Здесь народу было куда больше, чем в библиотеке, но Насте и Полосухину удалось занять целый уголок, состоящий из диванчика, двух кресел, столика и торшера. Настя еще раз пропела песню о социологическом исследовании проблем адаптации пенсионеров и попросила Валерия Васильевича рассказать о своей жизни после выхода на пенсию.

Рассказ Полосухина был краток и горек. Жили с женой в Германии, она — этническая немка, оба пенсионеры, жили на социальное пособие, оно достаточно большое, чтобы не работать и вполне прилично жить. Жена очень болела желудком, ей нужна была строгая диета, но она уж так любила покушать, уж так любила, просто сердце радовалось смотреть, как она кушает. Прожили они в Германии восемь лет, и жена умерла. А куда Валерию Васильевичу одному деваться? Язык он не выучил, ему было вполне достаточно того, что немецким прекрасно владеет жена, и если нужно было решать какие-то вопросы с чиновниками, то они шли вместе, и жена все объясняла и переводила. А без нее он даже в магазин сходить не может — не понимает ничего. По телевизору Полосухин смотрел одни лишь российские каналы, он не только говорить по-немецки не научился, но даже на слух простейшие фразы не понимал. Друзей в Германии они не завели, родственников не было. Вот он и вернулся. А с женой они хорошо жили, целыми днями дома сидели, он вышивать любит, она телевизор смотрела, гулять ходили в лесок, квартиру-то они снимали подешевле, на самой окраине города, вышел из подъезда — и сразу лес, жалко только, что в нем наши русские грибы не растут, уж он так любил всю жизнь грибы собирать, уж так любил…

— Сколько лет вы прожили со своей женой? — сочувственно спросила Настя.

— Так восемь же, — с каким-то детским удивлением ответил Полосухин. — Как поженились — так сразу и уехали.

— Это ваш первый брак?

— Первый. Знаете, в молодости как-то не собрался жениться, в тридцать лет влюбился в замужнюю женщину и долго-долго с ней встречался, все ждал, что дети у нее вырастут и она бросит своего мужа. А потом как-то не сложилось. Вот я Эльзу встретил и женился.

— А чем вы занимались, когда жили в России? Кем работали?

— Да ничего особенного, — Полосухин смущенно пожал плечами, — слесарил, в автосервисе работал. У меня жизнь простая, как три копейки.

— А как вы нашли клуб «Золотой век»? Как вернулись?

— А это меня старый приятель сосватал, — улыбнулся Валерий Васильевич. — У нас же в России ничего не осталось, мы с женой все продали, когда уезжали, и жилье, естественно, тоже. В Германии мне плохо, а в Россию возвращаться — куда? Жить-то негде, а вернуться очень хотелось, я как Эльзу похоронил, так сразу стал о возвращении думать. И тут приятель мой давний мне по телефону говорит: у нас, мол, в городе открылся клуб, благотворительный, там можно жить и работать за жилье. Я списался с ними, все обсудил и решился. Мне здесь комнату дали, во флигеле, видели там два флигеля? В одном начальство живет, в другом работники вроде меня. Я у Сашки Белякова, нашего завхоза, на подхвате, сантехником или прибить что, починить, руки-то у меня как надо приделаны. Ну и кружок веду.

— Какой кружок?

Полосухин порозовел и опустил глаза, потом поднял их, и Настя увидела на его лице вызов.

— Вышивание. Я же говорил вам, что люблю вышивать. Вот и веду кружок. А что? Вы считаете, что для мужчины это стыдно?

— Да ну что вы, что вы, — поспешно разуверила его Настя, — ничего подобного я не думаю.

Валерий Васильевич оказался далеко не таким любителем поговорить, как его приятельница Муравьева, и потребовалось куда больше времени, чтобы вывести беседу в нужное русло и перейти к обсуждению убитых женщин.

Про Аиду Борисовну Полосухин рассказывал с восхищением и восторгом: и красавица она была, и умница, и характер золотой. Много знала, много умела. А какие сказки она сочиняла! А какие блюда готовила! А каких кукол шила! И с детишками общаться умела, они в ней души не чаяли. Единственный ее недостаток, по мнению Полосухина, состоял в том, что она не любила и боялась собак. К кошкам в приют для бездомных животных ходила, навещала их, даже, если надо, могла сама уколы им делать, а к собакам даже не подходила. Вот об этом Валерий Васильевич очень сожалел, он сам собак любит, и если бы у него было свое жилье, он бы непременно из приюта парочку взял бы, а то и трех.

Он признался, потупив глаза, что был влюблен в Аиду Борисовну, но безответно. Аидочка была очень приветливой и доброжелательной, но дистанцировалась от Полосухина, знаки внимания принимала, но не поощряла его, жалела, сочувствовала. Валерий Васильевич ситуацию оценивал трезво и понимал, что он ей не нужен.

— Куда мне до нее, — со вздохом заключил он. — Я все понимал. Но ведь сердцу не прикажешь, правда? Очень я по ней горевал. Очень. Но что поделаешь, надо пережить и идти дальше.