Эмиль Чоран - Признания и проклятия

• Название: Признания и проклятия
• Автор: Эмиль Чоран
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Философия
• Год: 2004
• ISBN: 5-89091-184-4

Эмиль Мишель Чоран (1911–1995) — одна из самых загадочных фигур в европейской философии XX века. Румын по рождению, француз по призванию, мыслитель по роду занятий и радикальный пессимист по убеждениям, он до сих пор вызывает ожесточенные споры вокруг своей личности.

В одной из последних своих книг (1987) великий французский мыслитель продолжает размышлять о жизни и смерти, сохраняя ясность логического построения и беспощадную четкость формулировок.

---

Некая благочестивая книга утверждает, что неспособность принимать решения является признаком того, что человек «не освещен божественным сиянием».

Другими словами, нерешительность — то есть полнейшая объективность — это якобы путь к погибели.

У всех тех, чьи интересы совпадают с моими, я неизменно обнаруживаю некий изъян…

Пролистал книгу о старости только потому, что меня привлекла фотография ее автора. Эта смесь гримасы и мольбы, этот застывший на лице оскал — какая реклама, какая гарантия успеха!

«Этот мир был создан не по воле Жизни», — сказано в «Гинзе», гностическом тексте одной мандеистской секты в Месопотамии.

Стоит вспоминать об этом всякий раз, когда нет лучшего аргумента, чтобы побороть в себе разочарование.

Я встретился с ней снова — по прошествии стольких лет, по прошествии целой жизни.

«Почему ты плачешь?» — спросил я ее сразу же.

«Я не плачу», — ответила она.

Она действительно не плакала, она улыбалась мне, но радость уже не могла отразиться на ее лице, черты которого были искажены возрастом и на котором с тем же успехом можно было прочесть: «Любой, кто не умер в молодости, рано или поздно будет в этом раскаиваться».

Тот, кто переживает самого себя, губит свою… биографию. В конечном счете, только разбитые судьбы можно признать удавшимися.

Беспокоить друзей следовало бы не иначе как ради собственных похорон. Да и то навряд ли…

Скука, имеющая дурную репутацию легкомысленной особы, тем не менее заставляет нас заглянуть в ту бездну, из которой рождается потребность в молитве.

«Бог не сотворил ничего, что было бы ему более ненавистно, чем этот мир; и с самого дня творения он ни разу на него не взглянул — так сильна его ненависть».

Не знаю, кем он был — тот мусульманский мистик, написавший это; я никогда не узнаю имени этого друга.

Неоспоримое преимущество умирающих: возможность произносить банальности, не компрометируя себя.

Удалившись в деревню после смерти своей дочери Туллии, охваченный скорбью Цицерон писал самому себе утешительные письма. Как жаль, что они не найдены, но еще больше жаль, что этот метод терапии не вошел в обиход! На самом деле, если бы он стал применяться, религии давно уже потерпели бы крах.

Чего у нас не отнимешь, так это тех часов, когда мы были совершенно ничем не заняты… Именно они нас формируют, придают нам индивидуальность, делают нас непохожими друг на друга.

Один датский психоаналитик, страдавший упорными мигренями и безрезультатно лечившийся у своего собрата, пришел к Фрейду, который вылечил его за несколько месяцев. Так утверждает Фрейд, и в это легко поверить. Ученик, как бы он ни был болен, не может не почувствовать себя лучше, пребывая в ежедневном контакте со своим Учителем. Нет лучшего лечения, чем видеть, как человек, которого вы почитаете больше всех на свете, так долго занимается вашими болячками! Не много отыщется недугов, которые бы не отступили перед таким вниманием к себе. Не стоит забывать, что Учитель обладал всеми чертами основателя секты, скрывающегося под маской ученого. Если он добивался выздоровления пациентов, то не столько благодаря своему методу, сколько благодаря своей вере.

«Старость — самое неожиданное из всего, что происходит с человеком», — пишет Троцкий за несколько лет до смерти. Если бы в молодости он обладал этим точным, глубоким интуитивным знанием истины… какой бы из него получился никудышный революционер!

Великие деяния могут вершиться лишь в те времена, когда самоирония еще не лютует.

Такова была его участь — реализовывать себя лишь наполовину. Все в нем было обрывочным: и его образ жизни, и его образ мыслей. Человек, состоящий из обрывков, сам становится обрывком.

Уничтожая время, сон уничтожает смерть. Покойники пользуются им, чтобы нам досаждать. Прошлой ночью мне явился отец. Он был таким, каким я его знал всегда, и тем не менее я на миг заколебался. А вдруг это не он? Мы обнялись по румынскому обычаю, но — как всегда бывало с ним — без сердечных излияний, без горячности и бурных проявлений чувств, свойственных экспансивному народу. Именно благодаря этому сдержанному, холодному поцелую я понял, что это действительно мой отец. Я проснулся с мыслью о том, что человек воскресает лишь как непрошеный гость, как нарушитель сна и что это докучливое бессмертие — единственное, которое существует.

Пунктуальность — разновидность «мании скрупулезности». Ради того, чтобы не опоздать, я мог бы пойти на преступление.

Выше досократиков мы порой бываем склонны ставить тех ересиархов, чьи книги были искажены или уничтожены и от которых осталось лишь несколько обрывков фраз, как нельзя более загадочных.

Отчего, совершив добрый поступок, мы стремимся встать под чьи-то знамена — неважно какие?

Наши благородные порывы таят в себе некую опасность: они заставляют нас терять голову. Но возможно, что мы великодушны как раз потому, что уже потеряли голову, и само наше великодушие — лишь разновидность опьянения.

Каждый раз, когда будущее представляется мне постижимым, мне кажется, что на меня снизошла Благодать.

Если бы было возможно определить производственный дефект, следы которого столь явным образом несет на себе мир!

Я всегда удивляюсь, до какой степени живыми, нормальными, неуязвимыми выглядят низменные чувства. Испытывая их, человек ощущает бодрость, причастность к обществу, равенство с себе подобными.

Если человек так легко забывает о том, что он проклят, то это потому, что он был проклят всегда.

Литературная критика противна здравому смыслу: читать нужно не для того, чтобы понять другого, а чтобы понять самого себя.

Тот, кто видит себя таким, каков он есть, поднимается выше того, кто воскрешает мертвых. Это высказывание принадлежит одному святому. Незнание самого себя — закон для каждого, и нельзя нарушить его без риска. Истина в том, что ни у кого нет смелости нарушить этот закон, и этим объясняется преувеличение в словах святого.

Проще подражать Юпитеру, чем Лао-цзы.

Стремление быть современным есть признак колеблющегося ума, который не преследует никаких внутренних целей и не способен к одержимости — этому бесконечному тупику.

Видный церковный деятель шутил по поводу первородного греха: «Этот грех кормит вас. Не будь его, вы умерли бы с голоду, потому что ваш священнический сан утратил бы всякий смысл. Если человек не был падшим изначально, тогда зачем явился Христос? Чтобы искупить чью вину и за что?»

В ответ на мои возражения он лишь снисходительно улыбнулся.

Религия прекращает существовать, когда одни только ее противники стараются сохранить ее целостность.

Немцы не замечают, что валить в одну кучу Паскаля и Хайдеггера смешно. Между ними примерно такая же разница, как между Schicksal и Beruf — судьбой и профессией.

Внезапное молчание посреди разговора вдруг напоминает нам о главном: оно показывает нам, какую цену мы вынуждены платить за изобретение слова.

Не иметь больше с людьми ничего общего, кроме того, что я — человек!

Как низко должно пасть чувство, чтобы превратиться в идею.

Вера в Бога избавляет вас от необходимости верить во что-либо другое — что является неоценимым преимуществом. Я всегда завидовал тем, кто в Него верит, хотя поверить в то, что я — Бог, мне кажется легче, чем верить в Бога.

Слово разъятое перестает что-либо значить, обращается в ничто. Как тело, которое после вскрытия — уже меньше, чем труп.

Любое желание вызывает во мне противоположное желание, а значит, что бы я ни делал, для меня важно лишь то, чего я не сделал.

Sarvam anityam, все преходяще (Будда).

Фраза, которую следовало бы повторять про себя ежечасно, рискуя — восхитительно рискуя — от этого околеть.

Не знаю, какая дьявольская жажда мешает мне расторгнуть договор с жизнью.

Бессонница и переход на другой язык. Два испытания: одно от тебя не зависит, другое — осознанное. Ты один на один с ночью и со словами.

Здоровые люди лишены реальности. У них есть все, кроме бытия — которое дается только сомнительным здоровьем.

Из всех древних, наверное, именно Эпикур лучше всего сумел выразить свое презрение к толпе. Лишний повод его прославить. И что за нелепая мысль — так высоко превозносить шута, подобного Диогену! Я бы, несомненно, был завсегдатаем в Саду Эпикура, а вовсе не на агоре и, уж конечно, не в бочке…