Андрей Макаревич - Занимательная наркология

• Название: Занимательная наркология
• Автор: Андрей Макаревич
• Издательство: Махаон
• Жанр: Публицистика
• Год: 2005
• ISBN: 5-18-000859-Х

Алкоголь... Курение... Наркотики... Что заставляет человека искать все новые способы расслабления? О своем опыте, хотя он, по словам автора, «небогат и крайне субъективен», рассказывает легендарный музыкант Андрей Макаревич. Расширить угол зрения на эту проблему читателям помогут комментарии известного врача-нарколога Марка Гарбера.

---

Редкие наши соотечественники, приобщившиеся к винной культуре, стали настоящими ее ценителями, большинство же лишь имитируют тонкое понимание и следуют моде. Вспоминаю случай с одним моим приятелем, который заказал в одном из лучших гастрономических ресторанов фирменное блюдо с дорогим вином Petrus 1973 года. Сомелье долго расточал комплименты по поводу тонкости и правильности выбора, пока мой приятель не добавил к заказу кока-колу – запивать. Для него это было нормальным, для сомелье – крахом представлений о веками сформированных сочетаниях. Именно учитывая условность в России вина как понятия, местное производство на Черноморском побережье могло не соответствовать никакому стандарту. К упомянутым названиям этого домашнего шедевра могу прибавить еще «шмурдяк», фонетически тонко отражающий как сам напиток, так и состояние после. Говорилось, что добавлялись или махорка или почему-то селитра. Выпивать все равно было надо, и эти эрзацы, вызывающие изжогу и сжигающие слизистую оболочку, соответствовали спросу и пониманию, что на юге надо пить натуральные вина.

Строго говоря, к наркологии это имеет весьма отдалённое отношение. Наверное, правильнее говорить о гидравлическом ударе или о токсикологии. Отсюда и тревожные сны, которые скорее могут быть следствием отравления, чем опьянения.

Впрочем, согласен, что здоровые молодые организмы на свежем морском воздухе легко справлялись с тем и другим, а гормональный фон, резко повышенный ожиданием вечерних встреч с девушками создавал иллюзию опьянения. Думаю, молодым людям, вкусившим настоящего вина, с младых лет будет проще влиться в единую мировую культуру поклонения божественному нектару.

Второе лирическое отступление

А знаете, какая самая большая пытка? Это та, которая вплотную прилипает к самой большой радости. И происходит это совершенно одинаково – будь ты в Гамбурге, Нью-Йорке или Омске, ибо наш человек везде одинаков, а последние годы даже более одинаков вдали от родины.

И вот ты отыграл концерт, и он опять получился отличный, хотя никаких предпосылок к этому, казалось, не было – и аппаратура так себе, и самочувствие, и вообще. И когда ты, согретый этим неожиданным счастьем, наконец, оказываешься в гримёрке, и начинаешь стаскивать через голову мокрую рубаху – тут-то всё и начинается. Никакие просьбы по поводу того, чтобы к тебе в комнату хотя бы десять минут никого не пускали – не работают. Дверь не запирается, а если вдруг и запирается – в неё будут барабанить, как милиция с ордером на обыск. И вот всовывается первая морда, он толстый и вспотевший, и на лице его ещё следы песни «Поворот», которую он только что громко кричал вместе со всеми, а у тебя ещё руки не вынуты из мокрой рубашки, и даже, когда вынешь, ты его всё равно не выпихнешь за дверь, потому что он, как террорист заложника, ведёт перед собой бледную немощную девочку лет шести – дочку, и, конечно, фотографироваться надо будет с ней, хотя ей это на фиг не нужно, она не понимает, куда попала, и ей, так же, как и тебе, хочется, чтобы всё это быстрее закончилось. И становится тоскливо ясно, что чем объяснять этому толстому, что не надо сюда заходить, как к себе домой, проще дать ему щёлкнуть и пусть идёт к чёртовой матери, но тебе надо сначала хоть что-то на себя накинуть, хотя толстому всё равно – он может и так. Потом он будет долго устанавливать ребёнка перед тобой, а сам обязательно в это время расскажет, что он рос на твоих песнях, и где слушал тебя в восемьдесят втором году, и присутствие шестилетней заложницы не позволит заткнуть ему рот, а лицо его будет светиться таким счастьем и любовью, что у тебя опустятся руки. Наконец, он сделал всё, что хотел, и уходит, пятясь, но это только начало группового изнасилования. Потому что дверной проём уже заполнен подошедшими. Их объединяет общее выражение лиц. Так смотрит три дня голодавший на жареного цыплёнка. Помните старинный фильм про нашествие зомби в универмаг? Они идут небыстро и даже как-то неуверенно, но спасения от них нет. В последнюю секунду удаётся, как в кино, захлопнуть дверь и прислонить к ней своего директора, но смысла в этом уже никакого нет – ты в осаде. И с тоской вспоминаешь короткий опыт гастролей по загранице, только по настоящей, не русскоязычной – там даже к самой начинающей школьной группе за кулисы не пропустят ни одного человека – даже если за него попросят музыканты. В общем, находится компромисс – за дверью собирают бумажки, билеты, пластинки, сигаретные пачки и заносят в комнату ворохом – на всём этом надо будет сейчас расписаться. Это уже легче, хотя настроение подпорчено, и расписываешься, не глядя, и одеваешься быстро и сквозь строй в коридоре пробегаешь в автобус, правда, по пути надо сфотографироваться с охраной, которая пропустила к тебе всю эту шоблу, с пожарниками и с родственниками организаторов концерта – это святое. И вот ты, наконец, в автобусе, и все музыканты здесь, и вас везут ужинать в ресторан. Думаете, всё? Не тут-то было!

Если это зарубеж, то ты десять раз накануне попросил – пусть это будет какой угодно ресторан: китайский, итальянский, японский, местный – только не русский! Не потому что ты русофоб. А потому что в русском групповое изнасилование будет продолжено. Называться он будет обязательно «Тройка», или «Матрёшка», или «Самовар», и умный хозяин уже продал места тем, кто мечтает пообщаться и выпить с артистами, за это артистов, может быть, даже накормят бесплатно, и вообще у него с устроителем концертов свой договор – мы завтра уедем, а им тут вместе жить. И поэтому после лживых заверений тебя всё-таки подвозят к ненавистной «Тройке», а ты ослаблен концертом, не знаешь города, и время такое, что всё остальное уже закрыто. Устроитель прячет глаза, клянётся, что тут «только свои», ему бесполезно объяснять, что его «свои» – это совсем не твои «свои», а жрать хочется, и, стискивая зубы, входишь внутрь. В этот момент раздаются аплодисменты, а лабухи на сцене обрывают на полуслове «Владимирский централ» и переходят на «Марионетки», и ты идёшь быстро, опустив глаза, за свой стол, уже не в силах ничего изменить и не понимаешь, почему за твоим столом не шесть мест по числу музыкантов, а двадцать четыре? А это как раз «свои». Если всё происходит на родине, то помимо организаторов гастролей и спонсоров за столом располагаются первый зам. губернатора, главный судья, главный гаишник, главный милиционер и главный бандит – все с жёнами.

В случае заграницы ты даже предположить не можешь – что за люди сидят за твоим столом, мало того – это тебе совершенно неинтересно, и когда тебе их представляют – через силу улыбаешься и киваешь, хотя ни черта не расслышал, лабухи опять взялись за «централ», и нет никакой силы и возможности объяснить этим неплохим, наверное, людям, что ты свой концерт сегодня уже отработал и просто хочешь побыть в тишине один или с друзьями, но никак не в их компании, и будут кричать тебе через стол, прорываясь сквозь ресторанный гвалт, и брызгая закуской, чокаться с тобой за «группу нашей юности», и рассказывать какую-то ерунду, и заглядывать в глаза, а ты всё будешь притворяться, что слушаешь, а станут опять фотографироваться, положив руку тебе на плечо и приставив с другой стороны пышную, как клумба, жену. И если тебе удалось в обход всего этого быстро выпить свои сто грамм, проглотить кусок мяса, незаметно выскользнуть из-за стола и сбежать в гостиницу – тебе повезло. А количество совместно выпитого находится в прямом соответствии со степенью взаимного уважения – они готовы были выпить с тобой ведро, и никого ты, ей-Богу, не хотел обидеть, но совершенно невозможно заставить себя напиваться с этими незнакомыми дядьками и играть роль, которую они для тебя придумали. И разговоры, конечно, будут: «Чего это он? Важный какой-то» – «Да нет, приболел просто…» – «Да ну! Вот Якубович приезжал – так тот нормальный мужик. Гуляли так гуляли!»

Простите меня.

Поучительная история про Чикаго, Мика Джаггера и сухое вино

Поверьте, я рассказываю эту историю совсем не ради вздорного бахвальства – типа «ах, с какими людьми связала меня жизнь». Напротив, если есть возможность не знакомиться со всякими западными звёздами, я её использую. Просто очень хорошо представляю себе, как где-нибудь в Луганске ко мне подводят робеющих ребят из местной группы, я улыбаюсь, жму им руки, слушаю их рассказ про то, как они росли на наших песнях, испытывая внутри мучительное безразличие и к ним и к тому, что они там делают, – голова занята собственным сегодняшним концертом и кучей своих проблем. Знакомиться надо на равных. Но дело в том, что история эта здорово вписывается в контекст нашего повествования. В общем, после 25-летия «Машины», которое прошло в виде мощного семичасового сейшена на Красной площади, мы ощутили крылья за спиной и решили в следующем году дать новый виток этому делу. Происходило это, стало быть, в девяносто четвёртом. Мне позвонил Тёма Троицкий и сказал, что его приятель, английский режиссёр, дружен с Роллингами, и есть возможность вытащить их на Красную площадь. Мало того – мы должны с ним и с этим режиссёром на днях лететь в Чикаго, чтобы встретиться с Джаггером и обсудить всё с глазу на глаз. «Хороший может получиться день рождения „Машины“»! – подумал я и с радостью согласился. Этим же вечером мы встретились с Тёминым англичанином – его звали Джо Дорден-Смит, и он в своё время снял ставший культовым фильм-концерт «Роллинг Стоунз» в Гайд-Парке – памяти Брайана Джонса. У Джо оказалась милейшая русская жена, что сильно облегчало общение. Было очень странное ощущение – когда явная сказка вдруг начинает вторгаться в реальность. С завистью гляжу я на молодое поколение – они напрочь лишены всяческих пиететов, и им что Ван Хален, что Рома Зверь, да последний, может быть, и полюбимее. Они не жили за ржавой железной стеной, не проводили ночи, пытаясь расслышать далёкий голос Джаггера через монотонный хрип советских глушилок – дай им Бог здоровья. Для нас же (для меня, во всяком случае) Битлы и Роллинги всё равно остались немножко жителями какой-то волшебной планеты, на которой нам никогда не побывать, и ничего с этим чувством уже не поделать. И вот через два дня мы летим к Роллингам! Нам заказаны билеты и забронированы номера в знаменитом отеле «Риц Карлтон», где живут «Роллинг Стоунз»! Не помню уже, как получилось, что Троицкий летел сам по себе, а я – с Джо. Кажется, из-за наших гастролей. Я встретился с Джо в Шереметьево, на нём не было лица. «Всё отменяется!» – с ужасом подумал я. Нет, ничего не отменяется, просто вчера у Джо украли пиджак вместе с паспортом, он сделал невероятное – за один день выправил в посольстве новый документ, но в нём отсутствует российская въездная виза – а значит, и выпустить его из России никак невозможно. Я упал на колени перед самым главным пограничником и – Джо выпустили. Ну где ещё, в какой другой стране? Всю дорогу до Чикаго я не спал. И так и сяк представляя себе предстоящую беседу с Роллингами, к тому же по пути выяснилось, что мы ещё и приглашены на концерт – он как раз будет в Чикаго завтра в рамках тура «Woodoo Lounge». В общем, в «Риц Карлтон» я приехал в состоянии крайнего нервного истощения. Мы встретились с Тёмой, и Джо повёл нас в чей-то номер – по-моему, концертного менеджера «Роллинг Стоунз». Я прижимал к груди видеокассету со съёмкой нашего концерта на Красной площади – чтобы дать какое-то представление о том, как всё это выглядит и что мы вообще не врём. Из разговоров с Джо получалось, что Роллинги клюнут на такое престижное место, он, Джо, снимет про это фильм, а у нас получится отличный день рождения, так что все оказывались при своём интересе. Накануне в Москве я с диким трудом перевёл видеозапись из PALa в американский NTSC, из-за чего она потеряла процентов 70 качества, но выхода не было – я очень на эту кассету надеялся. В комнате сидело несколько человек, мы вежливо поговорили ни о чём, и вдруг вошёл Мик Джаггер – точно такой, как на картинках. Если посмотреть сбоку – совсем плоский. Он даже не вошёл, а как-то втанцевал в комнату – грациозно и стремительно. Я понял, что мы пожали друг другу руки, и с ужасом осознал, что не понимаю ни слова из того, что Мик говорит, – я не мог пробиться через его акцент. Троицкому это как-то удавалось, а Джо вообще спасал ситуацию – его английский я понимал как русский. Ещё минут двадцать мы безуспешно пытались включить видик – похоже, с момента открытия гостиницы им никто не пользовался. И вот на экране появился родной силуэт Исторического музея, наша сцена и море народа. Звука мы так и не добились, но это было не важно – Джаггера интересовали не мы, а Красная площадь и зрители на ней. «Сколько народу там было?» – спросил он. «Около трёхсот тысяч», – ответил я. (До сих пор точное количество неизвестно, так как билетов не продавали – вход был свободный, но эту цифру мне назвали милиционеры – они разбивали собой зрителей на квадраты и знали, сколько было квадратов и сколько в среднем людей в каждом). «Больше, чем в Вудстоке!» – восхитился Джаггер. «Билеты были дорогие?» Узнав, что концерт был бесплатный, он сказал: «Ну, и мы тогда сыграем бесплатно». Ух, какое у меня было хорошее настроение! Потом Джаггер предложил спуститься в ресторан поужинать. Почему бы и нет, чёрт возьми? Мы вышли из номера, дошли до лифта – по дороге попалась молодая горничная, которая, увидев Мика, чуть не упала в обморок – видимо, не вся гостиница была в курсе, кто у них там живёт, – и спустились в ресторан, где Мику Джаггеру и Артёму Троицкому в вежливой форме сказали, что мы, конечно, всё понимаем и преклоняемся перед вашим талантом, но в ресторане отеля «Риц Карлтон» следует появляться в пиджаке и ботинках, и никак иначе. Мик был в майке и кроссовках, а Тёма в каком-то свитерочке. Я по наитию надел в Москве пиджак – совершенно непонятно с чего. Надо сказать, что Джаггер не стал закатывать истерику на манер наших звёзд – «Да вы знаете, кто я такой? А ну, директора гостиницы сюда!», а, напротив, мило посмеялся, мы поднялись в номер, и он достал из шкафа два пиджака, один из которых надел на себя, а другой – на Тёму, и, убедившись, что пиджак впору, тут же его ему и подарил. Не буду вас донимать деталями – рассказ этот, повторяю, не про знакомство с Миком Джаггером. В общем, за столом нас было шесть человек. Было заказано – салат из свежих овощей с креветками, баранина на рёбрышках и – бутылка хорошего белого вина. Ужин прошёл весело – мы обменивались смешными гастрольными историями и удивлялись, насколько какие-то вещи похожи. Остальные Роллинги были тут же в ресторане, но сидели за разными столами – каждый со своей компанией. Они производили впечатление сухоньких старичков, а Кейт Ричард – ещё и мёртвого сухонького старичка. Когда меня подвели к нему, и я пожал ему руку, было ощущение, что в этой руке вообще нет костей. «Как он будет играть завтра?» – подумал я. На их фоне Джаггер выглядел просто орлом. В общем, ужин закончился, мы получили жёлтые бэджики с пятнистым чучелом, дающие право на проход всюду, а также билеты на завтрашний концерт с местами в центре, и Джаггер попросил после концерта зайти к нему в номер. С головой, полной счастливой ерунды, я добрёл до своей комнаты, зарылся в перины и проспал почти сутки – проснулся практически к концерту. Концерт происходил на стадионе. Город Чикаго вообще напоминает мне по архитектуре Выставку Достижений Народного Хозяйства, а стадион был просто оттуда – абсолютное торжество сталинизма, с какими-то статуями невероятно мясистых быков и мощными фигурами колхозников, то есть, видимо, ковбоев, героев капиталистического труда. Впрочем, был этот стадион в меру велик и потому уютен, а на поле, между прочим, располагался партер – никакой стоячки. Было страшно интересно ходить за кулисами и смотреть за приготовлениями к концерту – там существовало несколько концентрических кругов допуска, шатёр с выпивкой и закуской для журналистов, целая столовая для обслуживающего персонала – сотни полторы людей сновали туда-сюда, каждый был занят чем-то своим, и в воздухе висело нервно-торжественное ожидание – как перед запуском космического корабля. Самих Роллингов видно не было – только маленький седой Билл Уайман курил с кем-то около урны. В качестве разогревающей команды играл не кто-нибудь, а Ленни Кравиц. Он отлично отработал где-то час, правда, явно не на полной мощности звука и при довольно скромном освещении, и, закончив, демонстративно прошёл через весь партер к пульту звукорежиссёра – слушать Роллингов. Я не буду описывать вам концерт. Зачем вам это? Прошло десять лет, и все, кому было интересно, это уже видели. Могу только сказать, что последнюю песню, конечно, «Satisfaction», я досматривал из-за кулис, и длиннющий лимузин стоял с заведённым мотором прямо у спуска со сцены, и в какой-то момент живая музыка незаметно перешла в фонограмму, и мокрые Роллинги кубарем скатились со сцены прямо в машину, она рванула с места и вылетела в открытые ворота. А в зале ещё никто не понял, что произошло. После концерта Джаггер нас не принял. Нам сказали, что он неважно себя чувствует, и просил зайти завтра. Назавтра мы улетали и зашли к нему перед самым отъездом. Я поблагодарил его за концерт. «Это был самый худший концерт за весь тур», – огорошил меня Мик. Я начал возражать (мне, правда, очень понравилось), но Мик сказал, что я не видел других концертов и не могу сравнивать. «Я не мог бегать!» – сокрушался он. «Я приказываю ногам – бегите! – а они не бегут! Зачем я только пил накануне вино!» Я не сразу понял, что он имеет в виду полтора бокала белого сухого, которые он выпил с нами накануне вечером.