Юлия Остапенко - Легенда о Людовике

• Название: Легенда о Людовике
• Автор: Юлия Остапенко
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-066536-5, 978-5-271-29200-2, 978-5-226-02859-5

Историческая фэнтези — в полной, совершенной красе жанра.

Суккубы, оборотни, ведьмы, Сатана — просто обычные части повседневной жизни короля Людовика Святого, вдохновителя крестовых походов, одного из величайших королей Средневековья.

Чудятся они ему? Или само время его жизни таково, что фантастическое в нем полноправно сосуществует с обыденным?

Под пером Юлии Остапенко интереснейший и неоднозначнейший период европейской истории играет бесчисленными гранями магического и мистического реализма.

---

— Думаю, он почуял ловушку, — неохотно признал Тибо наконец. — Но вряд ли понял, в чем ее суть. Так или иначе, я полагаю, он отвезет в Париж донесение о том, что вы тянете время… и, что бы вы ни замышляли, вам нужно на это четыре недели.

— Как скоро он довезет эту весть до Парижа?

— Смотря на каких лошадях. Дороги сейчас ни к дьяволу не годятся. Так что я бы дал ему шесть дней, при доле везения.

— И столько же, чтобы вернуться с приказом о штурме Монлери, — задумчиво проговорила Бланка. — Значит, у нас есть еще десять — двенадцать дней. Возьмем десять, чтоб не раскаяться после.

— Это при условии, что пэры не примут вашу капитуляцию.

— Они ее не примут, Тибо. Они знают, что я не собираюсь сдаваться.

Тибо в смущении отвел взгляд, и Бланка поняла, что на какой-то миг он и сам в это поверил. Это отозвалось в ней cтранным, смешанным чувством. С одной стороны — он сомневался в ней, он поверил, что она проявит слабость. С другой же — не много чести в том, чтобы обмануть такого простака, как граф Шампанский, но ныне она была рада и такой маленькой победе.

— Десять дней, — задумчиво проговорил Тибо. — Я мог бы за это время собрать восемьдесят… может быть, сто… хотя если вместе с Руалье… сто тридцать солдат. Этого будет достаточно, чтобы выдержать штурм.

— Мы не будем собирать армию, мой друг. Я сказала вам, что сын мой не войдет в Париж с мечом. Равно как и не станет королем в изгнании, отбивающим нападение предавших его вассалов.

— Тогда… — Тибо Шампанский заморгал. — Но что же тогда мы будем делать в эти десять дней, мадам?

Бланка Кастильская улыбнулась, глядя на него почти так, как глядела на собственных сыновей, — с нежностью и снисходительностью, коих заслуживает дитя, даже обремененное властью. И погладила по шее гончую, заворчавшую под ее мягкой белой рукой.

— Мы будем писать стихи, дорогой друг. И начнем прямо сейчас. Кликните Жанну, пусть пошлет кого-нибудь, чтоб принесли бумагу и чернил.

— Вам нравится, мессир Шонсю?

Жерар де Шонсю, прево города Монлери, вздрогнул всем своим тучным телом и утер толстую шею заметно трясущейся рукой — в десятый, должно быть, раз за последние четверть часа. От мессира де Шонсю разило потом, чесноком и конюшней, и Бланка, всегда отличавшаяся болезненно чутким обонянием, возрадовалась, что усадила его в пяти локтях от себя. Иначе ей было бы весьма трудно изъявлять благодарность, которую она, бедная вдова, не признанная пэрами королева при мальчике-короле, должна была испытывать к тому, кто не отвернулся от нее в сей суровый для дома Капетов час. В те дни, когда Бланке не приходилось выслушивать донесения шпионов и принимать посланников своих врагов, она порой позволяла себе слабость и жаловалась дю Плесси, что Господу угодно было покарать ее, избрав местом изгнания этот маленький грязный замок с его немытыми, неотесанными и дурно пахнущими сеньорами. Однако сейчас она была здесь по их милости, а стало быть — в их власти, потому с любезной, терпеливой полуулыбкой дождалась, пока мессир де Шонсю отрет пот с шеи и промямлит, как всегда, заливаясь краской от пристального взгляда королевы-матери:

— Не могу знать, ваше величество, в рифмоплетстве я не силен.

Тибо фыркнул, впрочем беззлобно — он любил старого Шонсю за простоту нрава, а к тому же знал, что тот и впрямь мало что понимает в изящной словесности. Бланка видела, с каким нетерпением Тибо поглядывает на нее, ожидая, что она скажет. Она с улыбкой взглянула на мадам де Шонсю, комкавшую платочек в кресле позади мужа.

— А вы, мадам? Быть может, вы интересуетесь стихосложением более вашего супруга? — добродушно сказала Бланка, ласковым тоном давая понять, что вовсе не сочтет положительный ответ вульгарностью и неприличием — как, бесспорно, сочла бы, будь они при ее дворе в Париже. Впрочем, при дворе Бланки Кастильской в Париже никогда не оказалась бы бедная мадам де Шонсю, коренастая розовощекая крепышка под стать своему мужу, более походившая на сестру его, чем на супругу. И робела она точно так же — неудержимо и по-крестьянски открыто, чем, пожалуй, была Бланке даже мила. Они были хорошие люди, эти Шонсю, и она непременно пожалует им баронство, когда все останется позади.

— Ппомоему, это было ввесьма ммило, вваше величество, — пролепетала будущая баронесса де Шонсю и залилась румянцем по самые уши, некрасиво оттопыренные под льняной линией покрывала.

— Благодарю вас, мадам, — немедленно отозвался Тибо, сияя такой улыбкой, словно сама Каллиопа сделала тончайший комплимент его поэтическому мастерству.

Бланка кивнула и перевела взгляд на Плесси, смирно сидевшую в углу.

— Жанна? Что скажете вы?

Плесси по-совиному заморгала, не сразу поняв, что королева велит не прибавить огня в камине и не подать воды, а высказать свое мнение о только что услышанных стихах.

— Это очень мило, мадам. Мессир, — она слегка поклонилась Тибо, и тот в ответ, вскочив, чопорно раскланялся. «Ах, Тибо, вот отнять бы у вас хоть толику вашей манерности и кривлянья, и вам не было бы цены», — подумала Бланка и вздохнула про себя. В такие минуты ей было жаль, что она не смогла перевезти в Монлери хотя бы часть своего двора. Любопытно, что сказала бы сейчас умная и проницательная Жанна де Суассон и как отозвалась бы о поэтических эскападах Тибо наблюдательная, острая на язык Генриетта д’Ангулем… Но герцог Ангулем — правая рука Филиппа Булонского, а граф Суассон во всем слушает своего кузена д’Оверни. Мужья ее придворных дам, занимавших ее, отвлекавших, скрашивавших одиночество и поддерживавших пошатнувшееся достоинство, — все они были ныне мятежники, заговорщики, и ни один из них не позволил бы своей жене покинуть Париж и присоединиться к Кастильянке, по их словам завладевшей королем и посеявшей смуту в стране. Рискни Бланка написать хоть одной из них, отдать приказ или обратиться с просьбой — и это было бы расценено как попытка побудить жен на преступное, осуждаемое Господом своеволие, а ведь сказано, что жена да убоится мужа своего, да будет она послушна, смиренна и молчалива. Бланка Кастильская не желала слушать мужей Франции, не желала быть послушной и смиренной. Она не желала молчать. Пока были живы ее муж и тесть — она была хорошей невесткою и женой. И никогда не станет она требовать от своих слуг, дабы они нарушили тот закон, который почитала священным сама. Не такого мира желала она для своего сына, назначенного этим миром править.

— Что ж, — сказала Бланка, поворачиваясь к Тибо, который тут же вытянулся и навострился, будто взявшая след борзая. — По моему убеждению, мессир, то, что мы услышали сейчас, было чрезвычайно, удивительно скверно.

Лицо Тибо Шампанского вытянулось. Он открыл рот с выражением явной и неприкрытой обиды, но Бланка была непреклонна:

— Вы будто оду слагаете, в самом деле. Я же просила у вас не панегирик, мессир, — я просила народную песенку, короткую, с простыми и запоминающимися словами, такую, чтоб ее легко было положить на несложный мотив. Я хочу, мессир, чтобы эти слова вслед за вами повторял каждый кожевник, горшечник, каменотес и золотарь…

— Золотарь! — повторила мадам де Шонсю в крайнем ужасе и скривила носик, а мессир де Шонсю запыхтел в знак поддержки своей супруги, хотя сам источал запахи не многим лучшие, нежели представитель упомянутого ремесла.

— Золотарь, — подтвердила Бланка, продолжая глядеть на Тибо. — Любой, кто может держать в руке меч, нож, топор или палку, любой, в ком довольно пыла и любви к моему сыну, чтобы услышать его зов, вложенный в ваши уста. В ваши уста, Тибо! Ну что это такое? Что за «разверзлось небо, грянув псалмы»? Вы когда-нибудь слыхали, чтобы так говорили золотари?

— Золотари, — простонала мадам де Шонсю и воздела руки — бедняжка, видать, никак не могла оправиться.

— Мадам, — Тибо с достоинством выпрямился. — Я трубадур, мадам, имя мое, как трубадура, известно по всей Шампани…

— И не только, именно поэтому я поручила это тонкое, даже щекотливое дело именно вам. — Бланка вздохнула снова. — Вы должны написать стихи для народа, Тибо, такие стихи, чтобы даже наш дорогой хозяин мессир де Шонсю сказал бы нам всем, до чего это славно.

— Я ничего не смыслю в поэтике, моя королева, — неуклюже вставил Шонсю, и Бланка улыбнулась ему с материнской нежностью и всепрощением:

— Знаю, знаю, мой друг. Об этом и речь. Ну, что еще у вас есть?

Тибо, хмурясь, принялся перебирать пергаментные листы, которые еще минуту назад с триумфальным видом вскидывал перед собой, декламируя плоды бессонной ночи. Потом его лицо просветлело, он приподнял подбородок, прочистил горло. Бланка сложила руки на животе, Плесси кашлянула, супруги Шонсю тревожно заерзали.

Тибо вскинул ладонь на манер римского оратора перед речью и начал:

— Когда паскудный пес Моклерк, приспешник сатаны…