Лев Гумилевский - Судьба и жизнь, Воспоминания (Часть 3)

• Название: Судьба и жизнь, Воспоминания (Часть 3)
• Автор: Лев Гумилевский
• Жанр: Русская классическая проза

---

В четверг, посвященный целиком редкостям и рассказам Эммануила Филипповича, мы, наконец, возмутились.

- Послушайте, - говорили мы, - отчего же вы не напишете своих воспоминаний, отчего не займетесь публикацией ваших находок, описанием редких книг, автографов, документов из вашего собрания? Ведь это же интереснейший материал, черт возьми!

- Не могу, не умею...- отвечал он.- Не выходит у меня. Я так горю всем этим, что говорить еще кое-как могу, а сяду писать - все рассыпается...

Это было действительно так. И даже чем глубже затрагивало что-нибудь душу старого букиниста, тем меньше находил он слов для выражения своего восторга или тем более гнева. Тут он сжимал кулаки, и точно, поднося их к лицу врага, мог только гудеть:

- У... у... у...

В тот посвященный Ципельзону вечер Таня сказала:

- Ну, если сам Эммануил Филиппович не решается писать, то я вот что сделаю. У меня есть в "Огоньке" знакомый журналистик, я расскажу ему об этой коллекции, пусть он побывает у вас, посмотрит и напишит заметочку...

С этого момента Ципельзона начали преследовать удачи. В тринадцатый наш "четверг", 18 декабря 1958 года, Эммануил Филиппович вклеил в наш альбом заметку из "Огонька" под заглавием "2500 автографов" и сверху над ней написал: "Спасибо Тане".

Талантливый человек везде талантлив - собирает ли он автографы, пишет стихи или играет на скрипке. Достаточно было заметкой в "Огоньке" показать Ципельзону, как надо писать о собранных им редкостях, и он начал сам в "Заметках букиниста" рассказывать на страницах московских газет о том, что у него есть и как это было найдено.

Успех приходит не к тому, кто его ищет, а к тому, кто о нем не думает, поглощенный страстью всей своей жизни.

Автор "Заметок букиниста" одержим прекрасной, благородной страстью. Она-то и порождает в его коротких рассказах неповторимый лаконизм и глубокую насыщенность конкретностями: его рассказы всегда историчны и всегда современны, потому что благородные страсти вечны, а люди, одержимые ими, растут вместе со своим временем.

Этот эпизод может служить иллюстрацией к основной идее, проводимой мною в "Заметках к Павловскому учению о слове"... Он лишний раз доказал мне, что если писателем, художником, скрипачом нельзя человека сделать, то и тем и другим и третьим сделаться может каждый, кто захвачен страстью на всю жизнь.

Ципельзон послужил хорошим живым примером для моей статьи "Воспитание таланта", напечатанной в "Литературной газете".

Но самый яркий, самый убедительный факт воспитания таланта был у меня впереди.

6.

..Я проходил мимо каменной ажурной ограды какой-то церкви, и когда увидел икону с лампадкой над воротами, железную кружку для сбора пожертвований, я вдруг поднял голову и, глядя на золотые кресты и сияющие звезды на голубых куполах церкви, прошептал совсем по-детски:

- Господи, пусть она придет сегодня ко мне!

Еще зимою, в серое бесснежное утро женский, почти детский голос в телефонной трубке спросил меня - не соглашусь ли я написать небольшую рецензию для журнала "Юный техник".

- Это говорит Валерия Васильевна,- услышал я дальше,- вы меня помните? Я работала в "Молодой гвардии", в научно-популярной редакции...

Я не помнил ее по имени, но когда она .пришла с книжками для рецензии, я увидел хорошо знакомую девушку. В тесной редакционной комнате она редко поднимала голову от стола, за которым работала, и только случаем можно было увидеть ее прекрасные серые глаза, большие и внимательные...

Я со скукой перебирал принесенные ею книжки. То были крикливые брошюрки, тонкие, посвященные новому семилетнему плану; авторов их я знал и не любил за дутый энтузиазм и вздернутый на дыбы язык. Но, бросив их на стул, я сказал:

- Хорошо, я напишу. Когда вам это нужно?

- В субботу, если можно, я вам позвоню!

- Приезжайте без звонка. Статья будет готова!

Я не знал, чем заинтересовать мою гостью. Она обратила внимание только на книги, фотографии, развешанные на стене, и пластинки возле электрограммофона. Мы послушали второй концерт Рахманинова в исполнении автора. Она сказала, что любит только классику...

- Я музыку могу всегда слушать, сколько хотите!

Мы слушали "Струнную серенаду", потом еще что-то. В перерыве я предложил, кивнув на развешанные по стенам фотографии:

- Хотите, я сделаю ваш портрет? Я могу хорошо сделать!

Она ответила без малейшей тени жеманства:

- Сделайте. Я люблю сниматься!

Портрет вышел хорошо. Я вставил его в изящную золотую рамку и повесил на стену, ожидая, что заказчица вспомнит о нем и придет. Но... снова сам позвонил ей:

- Портрет ваш получился недурно, может быть, вы зайдете взглянуть?.. Буду вас ждать!

Уже в тот день я с удивлением заметил, что, ожидая свою гостью, считаю: сколько остается до ее прихода - час-два,- оттого ли, что вся жизнь поглощена ею, или оттого, что в жизни моей нет ничего, кроме этих встреч?..

...Я приготовил белые как снег левкои к ее приходу, и когда она сказала: "Мне пора, меня дома будут ждать",- я обломал тугие свежие стебли растений и подал ей пышно распустившиеся цветы со словами:

- Это в честь окончания работы над книгой вашей!

И то, что я понимал чувство редактора, сдавшего, наконец, надоевшую чужую книгу, не забыл подчеркнуть цветами праздничное ее настроение, растрогало ее. Всю дорогу она молчала, и прощаясь, я почувствовал теплоту чувства в ее холодных руках...

...Мы сидели за круглым столом, друг против друга и разговаривали через край сирени, высившейся на столе и освещенной солнцем.

У моей гостьи влажные зрачки кажутся зелеными, это красиво и необыкновенно.

Она что-то рассказывает о весне на ее родине, в Брянске. Я плохо понимаю, едва слушаю, думая о ней самой, и вдруг слышу:

- И знаете, повсюду сокрушающие ручьи, все сверкает...

Изумленный, спрашиваю:

- Скажите, честно, в какой-нибудь рукописи вы как редактор допустили бы такое выражение?

- Сокрушающие ручьи? - смеется она.- Едва ли!

- Господи, а ведь это так хорошо сказано, так выразительно, так неожиданно...

И мы начинаем говорить о художественных словах. Мне говорить легко, у меня зрительная память, и я, в сущности, читаю - страница за страницей главу из моих "Заметок", иногда лишь объясняясь подробнее и проще. У моей собеседницы вырываются то и дело возражения. В них нет ничего нового, я к ним привык.

- Значит, по-вашему, каждого можно научить хорошо писать? - неожиданно заключает она.

- Научить - нельзя, а научиться можно, если по-настоящему захотеть, не считаясь ни с чем!

- Я хотела бы научиться, чтобы написать что-нибудь значительное... Вы будете мне помогать?

- Я только и мечтаю о том, чтобы отдать кому-нибудь свой опыт, свои знания, доказать правильность своих теоретических выводов...- говорю я, отодвигая в сторону сирень.- Я проверил их на себе, теперь хотел бы проверить на другом...

Она начинает говорить о моей книге, и вдруг я вижу, что нынешний читатель, выросший на советской беллетристике, уже не принимает действительности, если под изображением ее не стоит четкая подпись: "Он готов был отдать жизнь за счастье народа, за любимую родину, за родную партию".

"Что ж, - думаю я,- тем лучше, тем убедительнее будет результат опыта!"

Мы встречались уже не только в творческие дни, не только у меня в доме, и в моих стихах отражались не встречи, а тоска по ним, и тогда я писал:

И тот же час, и та же медь заката

На облаке из тяжкого свинца,

Но вот Вас нет, и сердце сжато

Предчувствием безмолвного конца...

7

На титульном листе первого издания "Вернадского" значится: "В. В. Н. посвящается".

Скромными инициалами посвящение ограничено по крайнему настоянию самой "В. В. Н." На рукописи же было написано так: "Валерии Васильевне Носовой посвящает автор эту книгу, всецело ей обязанную своим существованием".

Так оно было в действительности. Я тогда считал свою литературную деятельность законченной "Заметками к Павловскому учению о слове" и работой над автобиографическими воспоминаниями, о публикации которых я и не думал...

Первым и единственным побудительным поводом для работы над "Вернадским" было желание Валерии Васильевны видеть, как "пишутся настоящие книги, присутствовать при их создании"...

Нет, вероятно, ни одного моего знакомого, а тем более близкого человека, которого бы я не призывал к литературным занятиям...

Валерия Васильевна согласилась попробовать, доверяясь моему убеждению, которое я так часто высказывал и в печати и в разговорах, неизменно поясняя, конечно:

- Научить вообще ничему никого нельзя, но научиться может каждый всему тому, что любишь, к чему влечешься... Разумеется, не считаясь с трудностями и преодолевая препятствия!

И вот на моей неожиданной ученице оправдалось это мое убеждение. Ей было трудно, не обходилось без слез от своей беспомощности и моей критики, не раз она решалась все бросить и не садиться больше за стол, но затем возвращалась к работе, которая отнимала у нее законные отпуска и дни отдыха.