Генри Хаггард - Мари

• Название: Мари
• Автор: Генри Хаггард
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1991
• ISBN: 5-7664-0651-7

В романе «Мари» мы вновь встречаемся с Алланом Квотермейном, который известен читателю по книгам «Копи царя Соломона» и «Дитя бури».

На страницах этого романа автор рассказывает о полной приключений и опасностей молодости полюбившегося читателям героя.

---

Оказались там также и другие манускрипты, среди которых одна рукопись раскрывает причину разгрома Сетевайо и его армии англичанами в 1879 году, что случилось незадолго до того, как Квотермейн встретил сэра Генри Куртиса и капитана Гуда.

Эти три повести в большей или меньшей степени фактически связаны друг с другом. По крайней мере, один старый карлик по имени Зикали, колдун и ужасный человек, имел отношение к ним всем, хотя в первой — «Мари» — он только невнятно упомянут в связи с резней Ретифа, где, несомненно, являлся первым подстрекателем. Поскольку «Мари» идет первой в хронологическом порядке и была положена ее автором поверх связки рукописей, я и публикую ее первой. С остальными я намереваюсь работать позже, когда найду для этого время и возможность.

Но будущее должно само заботиться о себе. Мы не можем контролировать его, и события его не подвластны нам.

Между тем я надеюсь, что те, кто в юности читал о копях царя Соломона и стране Цувенди, а, может быть, какие-либо другие книги, более ранние, смогут найти много интересного в этих новых главах автобиографии Аллана Квотермейна, что обнаружил и я.

МАРИ Эпизод из жизни покойного Аллана Квотермейна

ГЛАВА I Аллан изучает французский язык

Несмотря на мой преклонный возраст, я, Аллан Квотермейн, уже кое-что писавший, никогда ни единых словом не обмолвился о моей первой любви и о приключениях, сопутствовавших ее прекрасной и трагической истории. Думаю, что это происходило потому, что она всегда казалась мне слишком святой, слишком далекой от обыденности, такой же святой и далекой, как небеса, на которые вознесена великолепная душа Мари Марэ.

Не теперь, в моем возрасте, приближающем меня к бесконечности, по ночам, уносясь мыслями к звездам, иногда мне хочется приоткрыть двери, сквозь которые должен буду пройти и я, склонившись к земле, в преддверии бесконечности, с раскинутыми руками и увлажненными глазами, начинаю различать давно забытую тень — тень Мари Марэ…

Это сон старика и, несомненно, ничто иное. Но я попытаюсь изложить эту историю, окончившуюся такой великой жертвой и достойную записи, хоть я и надеюсь, что ни один человеческий глаз не прочитает ее, пока густой туман забвения не окутает память обо мне.

И я доволен, что предпринимаю эту попытку, ибо мне кажется, что лишь в смерти я приду к пониманию истинной ценности той, о ком я говорю, и о той страстной любви, которую она подарила такому недостойному ее человеку, как я… Я до сих пор удивляюсь, чем только я заслужил любовь таких женщин как Мари и Стелла, также уже давно умершая, единственная в мире, кому я рассказал всю историю Мари?

Я вспоминаю, что я тогда опасался, чтобы она не приняла ее близко к сердцу, но этого не случилось. И в самом деле, во время наших недолгих семейных дней она много думала и говорила о Мари, и некоторые из ее последних слов ко мне были о том, что Стелла намеревается найти Мари на том свете, и что они вместе будут дожидаться меня в стране любви, чистые и бессмертные.

Так что со смертью Стеллы вся эта страница жизни закончилась для меня, ибо в течение долгих лет, тянувшихся между тем временем и нынешним, Я уже никогда не говорил нежных слов женщине. Я признаю что однажды, значительно позже, одна маленькая зулусская колдунья говорила мне нежные слова и на какой-то час, или около этого, почти вскружила мне голову, а в этом искусстве она обладала большим уменьем. И я говорю об этом, потому что хочу быть совершенно честным, хотя она, — я имею в виду мою голову, ибо сердце в это дело не вмешивалось, — она, голова, тут же перестала кружиться… Звали ее Мамина и я когда-нибудь отдельно изложу ее удивительную историю.

Возвращаюсь к основному… Как я уже написал в другой книге, я провел свою молодость с моим старым отцом, священником англиканской церкви, там, где теперь находится округ Крадок Капской колонии.

Тогда это было достаточно дикое место с очень небольшим белым населением. Среди наших немногочисленных соседей был один фермер-бур, по имени Анри Марэ, который жил примерно в пятнадцати милях от нашей стоянки на чудесной ферме, носившей название Марэсфонтейн. Я упомянул, что он являлся буром, но, как можно заключить из его имени и фамилии, по происхождению он был француз, гугенот, как и его предок, имя которого также было Анри Марэ, хотя мне и кажется, что «Марэ» тогда произносилось совсем иначе. Этот предок являлся одним из тех первых представителей этой веры, которые эмигрировали в Южную Африку, чтобы избежать жестокости Людовика XIV в период отмены Нантского эдикта.[1]

В отличие от большинства буров подобного происхождения, эти особенные Марэ, — а фамилий, звучавших так же, было много, — они никогда не забывали свое происхождение. И в самом деле, от отца к сыну передавалось знание французского языка и между собой они обычно разговаривали по-французски. Во всяком случае, обыкновением Анри Марэ, который был чрезмерно религиозен, было прочитывать главу из Библии (что является, или являлось, непременной утренней привычкой буров) не на ломаном голландском, а на чистом старо-французском.

У меня даже есть именно та книга, из которой он обычно читал: я купил ее по случаю вместе с другими предметами на рынке в Марицбурге во время аукциона.

Я припоминаю теперь, что, когда раскрыл тот толстый том, переплетенный в добротную оленью кожу, и обнаружил, кому книга принадлежала, то у меня хлынули слезы… Не осталось даже тени сомнения, чья это книга, ибо, как это было принято в старину, в нее вшили несколько форзацев для записи важных событий в жизни ее владельца. Первые записи, сделанные самим Анри Марэ, предком, представляли собой описание того, как он и его соотечественники были изгнаны из Франции, а его отец расстался с жизнью в результате религиозных преследований. После этого следовал длинный реестр бракосочетаний, рождений и смертей, продолжавшийся из поколения в поколение, а среди них — несколько заметок, рассказывавших о таких событиях, как изменение местожительства семьи… Все писалось на французском языке.

К концу реестра появляется запись о рождении Анри Марэ, которого я знал, увы, слишком хорошо, и его единственной сестры. Затем написана его женитьба на Мари Лабюшан, как было подчеркнуто, тоже из семьи гугенотов. И в следующем году — рождение Мари Марэ, моей Мари, а после длительного промежутка, ибо дети больше не рождались, смерть ее матери. Сразу же, ниже, появляется такой любопытный пассаж:

«3 января 1836 года. Я покидаю эту негостеприимную страну, желая освободиться от проклятого правительства Британии, как мои предки освободились от того дьявола — Людовика XIV. Долой королей и тиранических министров! Да здравствует свобода!» Все это очень ярко показывало характер и мировоззрение Анри Марэ, а также и чувства, царившие среди переселенцев-буров той эпохи.

Таким образом заключался реестр и заканчивалась история Марэ этой записью в Библии, ибо эта ветвь их семьи теперь усохла. Ее последнюю главу я расскажу дальше…

В моем официальном знакомстве с Мари Марэ не было ничего выдающегося. Я не спасал ее от нападения диких зверей и не вытаскивал из бушующей реки, как это бывает в романах. В действительности мы обменивались своими юными мыслями за небольшим, но чрезвычайно массивным столом, который некогда выполнял функции чурбана для рубки мяса. Даже и сейчас я вижу сотни рубцов, прорезавших поверхность этого стола, особенно в том месте, где обычно сидел я.

Однажды, через несколько лет после приезда моего отца в Кап[2], хеер Марэ появился возле нашего дома в поисках, помнится, пропавших быков. Тогда Марэ был худым бородатым мужчиной с довольно дикими, близко посаженными глазами и порывистыми, нервными жестами, ни в малейшей степени не похожим на бура, во всяком случае, именно таким я припоминаю его. Отец принял его вежливо и пригласил остаться пообедать, что он охотно сделал.

Они разговаривали по-французски, на языке, который хорошо знал мой отец, хотя и не употреблял его много лет. Мосье Марэ было приятно встретить человека, разговаривавшего по-французски и, хоть его вариант языка был двухсотлетней давности, а у моего отца в основном книжный, они болтали если не точно, то бойко.

В ходе беседы мосье Марэ, указав на меня, — маленького, со щетинистыми волосами и острым носом юнца, — спросил отца, не хочет ли он научить меня французскому языку. Тот ответил, что он иного и не хочет. «Хотя, — добавил он строго, — судя по моему собственному опыту изучения латыни и греческого, я сомневаюсь в его способностях к языкам».

Однако, договоренность была тут же достигнута: два дня в неделю, с ночевкой, я должен проводить в Марэсфонтейне и изучать французский у репетитора, которого мосье Марэ нанял, чтобы обучать свою собственную дочь этому языку и другим предметам. Я припоминаю, что отец согласился платить часть жалованья репетитору, что вполне соответствовало взглядам бережливых буров.