Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга вторая

• Название: Хвала и слава. Книга вторая
• Автор: Ярослав Ивашкевич
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1965

---

— У нас несколько иные проблемы.

— Вы и не представляете, насколько иные…

— Вы сегодня приписываете мне полнейшее незнание окружающего мира.

— Да ведь этого никто не представляет. Вы понимаете? Никто. Одни мы еще что-то такое знаем, да и то…

— Что? — глуповато спросил Януш.

— Взять хотя бы эту самую «Травиату». Каждая вещь на свете что-то значит. Вот и «Травиата» в свое время что-то значила. Мы — общество спокойное, следуем намеченным путем. Дорогой прогресса. Прогресса социального, экономического, мы богатеем, созреваем… Сестра Альфреда должна выйти за своего маркиза, и дорога перед ними прямая и ясная. Вез всяких осложнений. Там, правда, тоже будут какие-то войны, только войны вроде той, что вел Наполеон III в Италии. И великие идеи будут торжествовать. К примеру, что может быть более великого, чем идея объединения Италии? Как все прекрасно, благородно, цельно. И какое спокойствие, словно на парижской выставке. Правда, война с пруссаками была немножко иная, этакая неуютная… И тут еще эта Коммуна, гм-гм… Зато уж потом никакой войны.

— Как это никакой войны? — удивился Януш.

— Я имею в виду то время, когда пели «Травиату». «Piangi, piangi!» — с яростью передразнил он пение баритона.

В этот момент дверь, видимо, захлопнули — пение стихло.

— Но война-то все-таки разразилась! — воскликнул Януш.

— Это не имеет никакого значения или, скажем, лишь весьма относительное. Но вот то, что сюда приехала из Варшавы эта ваша…

— Кто? — спросил Януш.

Марре Шуар встал перед сидящим Янушем, вытянув руку, а другою снимая очки. Януш разглядел в сумерках, что с глазами у него что-то не в порядке. Но он не посмел спросить об этом.

— Вы хотели бы еще поговорить со мной? — спросил профессор. — А то сейчас мне действительно некогда.

— Очень бы хотел, — искренне сказал Мышинский.

— Ну, тогда мы можем встретиться послезавтра в четыре.

И он назвал ему небольшую чайную недалеко от бульвара Сен-Мишель.

Итак, Януш узнал, что Ганя живет в отеле «Риц». Отправился он туда после полудня. Роскошный холл с массой светлых ковров и позолоты был словно нз плохого фильма. Позолота и хрусталь так и сверкали. За такой же сверкающей стойкой сидел знаменитый портье.

— Bonjour, monsieur le comte {40}, — приветствовал он Януша, хотя тот впервые появился в этом храме.

— Est-que madame Daws n'a pas changé le nom? {41} — вежливо спросил Януш.

— Pas pour le moment, — предупредительно ответил мсье Жак. — L'appartement non plus. Elle habite au premier… {42}

Януш попросил передать мадам Доус, что внизу ее ждет Мышинский. Мсье Жак тут же соединился с Ганиным номером.

— Madame, monsieur le comte Myszynski est en bas… Non, madame, le comte… ne me corrigez pas, madame, ce n'est pas le prince Myszecki, c'est le comte Myszynski… {43}

Януш подсказал ему свое имя, мсье Жак повторил его безошибочно:

— Oui, madame, monsieur Janusz… Ah, je suis bien content… — Madame dit qu'elle sera heureuse de vous recevoir {44}, — обратился он к Янушу.

Януш потащился по лестнице на второй этаж. Толщина устилавшего лестницу ковра раздражала его, а тут еще повсюду этот кремово-розовый цвет. На площадках стояли розовые кресла и торшеры с огромными абажурами, с которых, точно слезы, свисали бусины.

Он постучал в огромную лакированную белую сверкающую дверь, на которой виднелся маленький золотой номер.

— Come in {45}, — послышалось у самой двери. Открыв дверь, он почти налетел на Ганю.

Та бросилась ему на шею, болтая что-то бессвязное на всех языках сразу, зацепилась брильянтовой брошью и никак не могла отцепить ее от его лацкана, то и дело закидывала на него огромные розовые, свисающие рукава своего атласного «домашнего платья». А он так и не мог ее разглядеть.

— Какой ужасный номер, — воскликнула она, отступив на несколько шагов, — тут все розовое — и мне тоже приходится одеваться в розовое! А розовое мне не к лицу, я просто не выношу этот цвет.

Действительно, «апартамент» был ужасен. Огромные высокие комнаты и белая лакированная мебель, обитая розовой материей, затканной белыми птицами; Януш разглядывал кресла, абажуры с бахромой и плотные «роскошные» гардины, боясь взглянуть на Ганю.

— Почему ты не живешь у себя, на улице Любек? — задал он первый вопрос.

— На улице Любек? В этой громадине? А что мне там одной делать?

— А мисс Зилберстайн?

— Вспомнил тоже! Мисс Зилберстайн — это же древние времена, с той поры я уже переменила пятнадцать секретарш и с десяток аккомпаниаторш…

— А сейчас?

— А сейчас у меня никого. Обеднела.

— Ну да?

— Уверяю тебя. Ты и не представляешь, сколько я за последнее время потеряла. Не говоря уже о кризисе. После кризиса было наладилось. И снова акции ужасно упали.

— Что ты говоришь? А я думал, что они пошли в гору…

— Только оружейные.

— А у тебя их нет, оружейных? Не держишь?

— Было несколько Крезо-Шнейдер, но как только я узнала, что он во время войны продавал пушки и тем и этим… так сразу же избавилась от них.

— Странно ты изъясняешься, — Януш присел на розовое кресло, все еще разглядывая розовые бархатные портьеры, — об акционерном обществе говоришь «он»…

— А потому, что я всегда представляю себе этакого старого Крезо… ну, такого вот переодетого кота в очках, в семимильных сапогах, сидит он в огромной несгораемой кассе и держит в руках все акции. И лично вручает их. Так как-то лучше представлять себе эти страшные вещи. И думать, что все эти пушки находятся там прямо в банках и что они их видят. Потому что когда пушками торгуют заочно, то это просто ужасно.

Януш поднял глаза на Ганю. Полная развалина. Эти две глубокие морщины от носа к уголкам рта, а самое главное — дряблая, увядшая кожа на шее.

«Сколько ей может быть лет? — подумал он. — Ведь она совсем еще не старая женщина. — И быстро прикинул в уме: — В Одессе ей было лет двадцать, значит, теперь около сорока. Сорель выглядела моложе и в восемьдесят. Польки всегда быстро стареют», — подумал он.

Ведь он видел Ганю еще не так давно, на том последнем концерте в филармонии, когда пела Эльжбета. Три-четыре года назад. Миссис Доус выглядела тогда просто прекрасно.

— Поешь? — небрежно спросил Януш.

Ганя стояла посреди огромного салона, в некотором отдалении от Януша.

«О нет, — подумал он, — она еще очень хороша».

Ганя уже не казалась маленькой и хрупкой, теперь это была пышная, великолепная женщина, розовый атлас выгодно оттенял ее, и, конечно, это были только слова, будто розовый цвет ей не к лицу. «Риц» мог обивать свою мебель как угодно (хотя этот розовый цвет был рассчитан на пожилых женщин при вечернем освещении), Ганя отнюдь не стала бы одеваться в персиковый атлас, если бы он ей не шел. Присмотревшись к ней, Януш понял, что одряхление таилось не в морщинах лица и шеи. Нет, оно было в глазах Гани. Из больших и выразительных они стали маленькими, а может быть, так только казалось, потому что они померкли и в них затаилось беспокойство. Это была не наружная, телесная дряхлость, а внутренняя — одряхление всей жизни человеческой.

— Поешь? — повторил Януш.

— И думать об этом забыла, — махнула рукой Ганя. — Выпьешь чего-нибудь? — и тут же позвонила лакею. По одному этому жесту Януш понял, что она и в самом деле не думает о пении.

— Эта мерзавка Эльжбета Шиллер… — начала она, пододвигая столик к Янушу. И по тому, как она суетилась, передвигала мебель и крутилась по комнате, сразу становилось ясно, что Ганя никогда и не была светской дамой и все еще вела себя так, словно находилась в дворницкой или, пожалуй, даже в деревенской хате, низкой и закопченной, и как-то странно было, что она не вытирает подвинутого столика передником и что этого передника нет на ней.

— Эта мерзавка Эльжбета Шиллер, — повторила она, — столько лет водила меня за нос, таскала по всей Европе и Америке взад-вперед, только чтобы я была свидетельницей ее триумфов и чтобы платила ей за занятия по пятьдесят долларов за час. За час?.. Да она и четверти часа со мной не занималась. Она же великолепно знала, что из этого ничего не получится, но ей было выгодно иметь меня в своей свите. А платья, какие платья она велела мне надевать на раутах, чтобы ее появление выглядело поэффектнее… Редкая подлость!

— А что она сейчас поделывает? Я давно уже не слышал о ней.

— Сидит в Лондоне со своим гнусным Рубинштейном. Тоже мне удовольствие. А впрочем, все на свете имеет свой конец — придет конец и ее голосу. Да, да, придет… — с торжеством произнесла Ганя, продолжая метаться по комнате. — Хоть и говорят, что она получила ангажемент на будущий год в Метрополитен-опера. Впрочем, там теперь поют только бывшие знаменитости.

Нагловатый хорошенький юнец в белой куртке появился в комнате и, не отрываясь, многозначительно уставился на «мадам».

— Что ты будешь пить? — спросила Ганя.

— С удовольствием выпил бы чаю.