Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга третья

• Название: Хвала и слава. Книга третья
• Автор: Ярослав Ивашкевич
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1963

---

Когда он вошел в комнату, Геленка и Губерт молчали. Несмотря на слабый свет быстро догоравших свечей, он заметил на лице Губерта мелкие капельки пота. Анджей сел рядом с сестрой, вытянув свои длинные ноги.

— У тебя жар, Губерт, — проговорил он. — Ну что вы молчите?

Губерт вздрогнул.

— Мы говорили о Бронеке, — сказал он.

— И об Алеке, — колко добавила Геленка.

Жесты и голос Анджея выдавали, что водка подействовала на него.

— Этого Алека я не могу простить тебе, — накинулся он на Губерта. — Что ты нашел в этом пройдохе?

— Порой он бывал очень энергичен, — вспомнил Губерт.

— Ты носился с ним, как бог весть с чем, — пожал плечами Анджей. — Зауряднейший сноб. И вся его живопись…

— Ты не всегда так говорил о нем, — начал терять терпение Губерт.

— Конечно, нет. Я считал Алека другом. Но эта его мазня! Хуже нет, когда друг — неудавшийся артист, не знаешь, что ему сказать.

— У Алека есть способности.

— Да что ты выдумываешь! — фыркнул вдруг Анджей. — Способности! Вот у Бронека был талант. В гетто он писал еще лучше. То есть рисовал, ведь он не писал красками. Да, погиб… Это был талант. Все, что он делал, — это было что-то такое… Ну посмотри вот на эту женщину. Он поднял свечу и осветил один из актов Бронека. Маленькая, худенькая девушка со светлыми раскосыми глазами. Только сейчас, при свете свечи, стало видно, что это Геленка. Анджей закашлялся и поставил подсвечник на место. Геленка сидела неподвижно.

— Погиб, — повторил Анджей. — Ты понимаешь это слово?

Губерт не отвечал. Зато заговорила Геленка:

— Это было преступление — допустить, чтобы сгорели те дома. Пекло, а рядом Луна-парк.

— Геленка считает, — словно объясняя, обратился Анджей к Губерту, — что мы должны были выступить тогда, а не сейчас. Что нельзя было допустить уничтожения гетто.

Губерт внимательно посмотрел на Геленку.

— Это зависело не от нас, — сказал он.

— А сейчас? — пожала плечами Геленка.

— Сейчас тоже не от нас.

— А что зависит от нас?

Анджей пожал плечами.

— Ничего.

Губерт, словно отвечая Анджею на давно заданный вопрос, проговорил:

— Погибнуть? А не все ли равно как? Анджей на мгновение задумался.

— Ладно. Разумеется, все равно. Только те, которые погибают, всегда уносят с собой частичку чего-то, что мы должны знать. Они утаивают частицу своей собственной, а значит, и нашей жизни. Бронек унес с собой много картин, актов…

Он взглянул на Геленку, которая сидела, наморщив брови, и упорно смотрела на пламя свечей.

— И потом, мы ничего не знаем, — медленно проговорил он. — Женщина, которую там, во дворе, застрелили мои ребята, это Кася из Пустых Лонк. Каким чудом оказалась она здесь, зачем пришла сюда, откуда взялась — об этом я уже никогда не узнаю. Раз только и видел ее во время войны. И она все унесла с собой…

— Кася? — удивилась Геленка. — Как так?

— Не знаю, — повторил Анджей. — И если кто из нас погибнет, — Анджей разговорился, — то тоже заберет с собой кучу таких вещей, о которых никогда не говорилось. Я думаю, что в голове парня, в которого попадает пуля, все эти вещи собираются и пролетают, как фильм, пущенный со скоростью трехсот километров в секунду; весь фильм о том, что осталось невысказанным. Я говорю даже не о том, что он должен был сам себе сказать, но о том, что он не сказал даже самому себе. Мне кажется, что самое страшное проклятие человека — это то, чего он сам себе не мог сказать.

Геленка внимательно посмотрела на Губерта. Тот сидел с закрытыми глазами, жар все сильнее одолевал его. Она пожала плечами.

В промежутках между словами Анджея — Анджей говорил медленно, то и дело обрывая фразы и даже отдельные слова, — слышен был шум дождя и шелест воды в водосточной трубе. Это создавало какое-то деревенское, спокойное настроение. Геленка перевела взгляд с Губерта на Анджея. Она с удивлением смотрела на него: никогда еще не видела она брата таким.

— У человека столько этих «проклятий», — сказала она.

— А самое большое — желание дознаться правды, — неожиданно, деревянным голосом проговорил Анджей.

Геленка засмеялась.

— Правда! Что это такое — правда? Правду забрала с собой твоя Кася и скачет на ней меж облаков. Какой же ты наивный, Анджей. Все мы словно в математическом уравнении — да и не сами мы извлекаем из себя корни. За нас это делает история.

— Это ты наивная, — обиделся Анджей. — Я не математический символ, меня нельзя пересчитать. Я существую…

Геленка пожала плечами.

— Через миг можно перестать существовать.

— Конечно. Но я есть и буду чувствовать, что я есть, до последнего мгновения. А то, что я есть, — это и значит, что я человек. Я чувствую, что я есть.

Губерт открыл глаза.

— Счастливый, — сказал он. Голос его изменился. — А я вот не чувствую, что я есть. Да, не чувствую, что я есть.

— К чему ведет нереальность мира? — словно у самой себя спросила Геленка.

— К нереальности поступков, — подытожил Анджей.

— Но ты же не можешь сказать, что мои поступки были нереальны?

— Они были жонглированием. Игрой, не реализмом.

— Сейчас тоже есть игры: в полицейских и воров, — сказал Губерт.

Геленка испуганно посмотрела на него. Губерт встал и прошелся по комнате.

— Послушай, Анджей, зачем нам играть в слова? — сказал он. — Это же бесполезно. Разве не так?

Анджей пристально всматривался в пламя свечи. И вдруг заговорил:

— Но зато мы войдем в историю. Как входят в историю? Мы не знаем. Что такое история? Тоже не знаем. Знаем только, что наши действия вызовут определенные изменения в материальной действительности. Человек входит в историю тогда, когда он оставляет после себя материальный след. Мы оставим после себя материальный след — уничтоженный город. Это все.

Губерт стоял не двигаясь и нерешительно улыбался. Трудно было понять, что значила эта его улыбка.

— Я иначе представляю себе историю, — сказал он.

— Можешь представлять ее себе, как хочешь. Раз уж мы, необученные и невооруженные, начали борьбу, мне совершенно все равно. История, опирающаяся на мистификацию, — это вовсе не история. Или грустная история.

— Грустная история, — повторила Геленка.

— А что будет с нами? — спросил вдруг Анджей.

— Народ останется, — вполголоса проговорил Губерт.

— Да, но что будет со мной? — Анджей разволновался. — Что будет лично со мной? Чем я буду через день, через мгновение? Падалью. Ничем больше. И какое это имеет, какое это может иметь значение? Не для истории и не для народа. Все это слишком громкие слова для моего скудного ума. Для меня, для Анджея Голомбека, двадцати трех лет от роду. Что будет со мной? И какое это имеет значение для мира? Никакого. Решительно никакого.

— Прекрати истерику, — нетерпеливо проговорила Геленка. — Тебе же сейчас вести ребят.

— Не будь вечным Кордианом, — наставительно заметил Губерт.

— Нет. Я Фауст. Я заключил пакт с дьяволом.

Геленка с беспокойством посмотрела на него.

— То-то и оно, что никакого пакта ты не заключал. Ты один.

Губерт остановился на пороге.

— Погодите, — сказал он, — может, я еще что-нибудь вытяну из Эльжбетки.

И он пошел в другую комнату.

— Слушай, Анджей, нельзя так, — начала Геленка.

Но Анджей перебил ее.

— Знаешь, я говорил сегодня с мамой, — сказал он очень деловито.

Геленка удивилась.

— С мамой? О чем?

— Как это о чем? — Анджей пожал плечами.

— Тоже нашел время!

— Как раз самое подходящее. Мама должна была узнать, как дети относятся ко всему этому.

— Надеюсь, ты говорил только от своего имени?

— За Антека я говорить не мог.

— Ты сказал ей, почему Антек не вернулся домой? Ведь он мог бы и не погибнуть, если бы не сидел в этих проклятых Пулавах.

— А ты думаешь, в Варшаве не гибнут?

Они замолчали. Где-то далеко взорвалась граната, а потом еще две, одна за другой. Анджей прислушался.

— Вот видишь, мы никогда не узнаем, кто погиб сейчас.

— Тебе-то какое дело? Чудной ты какой-то сегодня, все бы тебе хотелось знать.

— Да, вот именно, мне хотелось бы знать все. Все познать, все охватить. А у меня ничего нет! — Анджей сжал кулаки. Обычная выдержка вдруг оставила его. — Подумай, мне только двадцать три года. И я должен отречься от всего, от целого мира. Это ужасно.

— Но ты ведь будешь жить, — неуверенно сказала Геленка.

— Даже если бы я и жил. Неужели же ты думаешь, что я могу примириться с этим миром, с этим миром, который окружает нас? Гелена, пойми, я, даже если бы и уцелел, не смогу примириться с этим миром. Я просто не представляю себе, как бы я смог жить после сегодняшнего дня. Ты понимаешь, какой это день?