Бхагаван Раджниш - Мессия. Том 2

• Название: Мессия. Том 2
• Автор: Бхагаван Раджниш
• Издательство: София
• Жанр: Самосовершенствование
• Год: 1996
• ISBN: 5-220-00027-6

"Мессия" — это весь Ошо: это широко распахнутая дверь в его необъятный духовный мир. Эта книга не оставляет сомнений: перед нами — одна из высочайших вершин человеческого духа.

В сущности, здесь три книги: во первых, это цитаты в начале глав, которые составляют полный текст поэмы "Пророк" великого арабского поэта-мистика Калила Джебрана; во вторых, комментарии Ошо к поэме — блестящий образец толкования сложной восточной поэзии и философии; в-третьих, сам Ошо: глубокий — и радостный, непринужденный, язвительный — и уязвимый, взволнованный — и мудрый, и неизменно ясный, как солнечный день.

Мессия?

Не торопитесь с иронией. Кто знает…

---

Идея, что мир был создан только шесть тысяч лет назад, очень слаба. Один епископ пришел к новой идее, объясняющей все. Он сказал: «Бог создал эти города в то же самое время, что и создал мир, и создал он их таким образом, чтобы, открыв их, вы обнаружили, что им семь тысяч лет, пятьдесят тысяч лет… Что невозможно для Бога? Это было сделано для испытания вашей веры». Ум до того изворотлив: есть прямые доказательства, а он по-прежнему держится своей обусловленности. Он никогда не задумается, что, быть может, обусловленность ошибочна.

Мы здесь уже тысячи лет, и мы забыли все. Все мы, время от времени, имеем проблески, но мы просто отталкиваем их в сторону как иллюзии, галлюцинации, сновидения, дневные грезы. Мы никогда не допускаем, что это лучи, приходящие из-за пределов как напоминание нам.

Альмустафа прав:

Не забывайте, что я вернусь к вам.

Еще мгновение, и моя страсть соберет песок и пену для другого тела. Еще мгновение, минута покоя на ветру, и другая женщина родит меня.

Халиль Джебран чрезвычайно естествен и искренен. Он, быть может, и не просветленное существо, но он недалеко — быть может, остался один шаг. Он настолько естественный и искренний, что порой это поражает.

Все такие люди… Даже такой человек, как Иисус, не признавал никаких женщин за апостолов, хоть он и был рожден женщиной. У Иисуса не было почтения к женщинам, даже к своей собственной матери. Однажды он говорил в селении на базаре среди небольшой толпы, и кто-то снаружи крикнул: «Иисус, твоя мать ожидает здесь».

И слова, которые вышли из уст Иисуса… остается надеяться, что они не исходили такими, это унижает Иисуса. Иисус сказал: «Скажите той женщине, — он даже не использует слово мать, — скажите той женщине, что мой отец высоко в небесах. На земле никто не отец мне и никто не мать мне; мой настоящий дом далеко в небе». Это обидно для женщины до крайности.

Его любили и верили ему больше всех женщины — Мария Магдалина, проститутка, одна из самых прекрасных в Иудее, ее сестра Марфа, и еще одна женщина, Мария, но им не позволили быть его апостолами, его вестниками. И самое поразительное то, что, когда он был распят, все его мужчины-апостолы исчезли: никому не хотелось быть там, ведь кто-нибудь мог признать близких последователей Иисуса, и то же стало бы их уделом — распятие.

Зато эти три женщины — мать Иисуса, которую он назвал «та женщина», проститутка, которую осуждала вся Иудея, — Марая Магдалина, и Марфа — не оставили то место. Они не только не покидали того места, они оставались рядом с телом Иисуса, а когда тело было снято с креста, они позаботились о нем: отнесли в пещеру. Но все же у христианства нет почтения к женщинам.

Кажется абсолютно непонятным, как люди, рожденные от женщин — их кровь, их кости, их костный мозг — все от материнского тела, — упорно осуждают женщину.

Гаутама Будда… Очень трудно найти что-нибудь для критики в нем, но если вы вспомните о женщинах… Двадцать лет беспрерывно он отказывал инициировать в саньясу женщин; никакая женщина не могла стать учеником. Это странный вид мужской шовинистической позиции, и это становится еще более невероятным для такого человека как Гаутама Будда или Иисус, — и тот же случай с Махавирой. У всех религиозных основателей есть странная болезнь — осуждать женщин.

Должна быть очень основательная причина — почему они осуждают женщин? Вы осуждаете что-то, только если опасаетесь этого. Вы опасаетесь женщины из-за того, что она может по-прежнему очаровать вас, она может по-прежнему стать притягательной для вас. Эти люди опасались, что женское присутствие может разрушить многих, сбить с пути. В любом случае, женщина не равна мужчине, согласно их понятиям. Чудо в том, что в церквах, в храмах, в синагогах — везде вы обнаружите поклоняющимися только женщин.

Я говорю вам, что входить в церковь, храм, синагогу или мечеть противно вашему достоинству. Ведь это те люди, которые осуждали женщину тысячелетиями. Теперь настало время для всех женщин — половины человечества — бойкотировать всех этих религиозных священников, все их писания и все их храмы. Довольно!

Но Альмустафа не осуждает женщину, он говорит:

Еще мгновение, минута покоя на ветру, и другая женщина родит меня.

Прощай, народ Орфалеса и юность, что я провел с тобой.

Лишь вчера мы встретились во сне.

Скоро это станет воспоминанием, сном.

Вы пели мне в моем одиночестве, и я из ваших страстных стремлений построил башню в небе.

Но вот сон исчез, сновидение закончилось и минула заря.

Полдень над нами. Наше полупробуждение превратилось в ясный день, и нам пора расставаться.

Если в сумерках памяти нам суждено встретиться еще раз, мы вновь заговорим, и вы споете мне более проникновенную песнь.

Снова та же надежда: если мы встретимся опять, вы споете мне более проникновенную песню. Они не спели ему никакой песни; они обошлись с ним как с изгнанником, наверное, слегка помешанным.

Но таких людей, как Альмустафа, никогда не раздражает ваше бессознательное поведение. Они продолжают ценить вас за то, чего вы никогда не совершали, — в надежде, что, быть может, высокая оценка вас приведет к ценному.

Вы пели мне в моем одиночестве, и я из ваших страстных стремлений построил башню в небе.

Теперь это просто его сострадание, его надежда, его поддержка.

Если в сумерках памяти нам суждено встретиться еще раз, мы вновь заговорим, и вы споете мне более проникновенную песнь.

Будьте готовы… не забывайте меня. Придет день, когда мы снова будем вместе, и тогда ваша песня будет проникновеннее.

И если в другом сне встретятся наши руки, мы построим другую башню в небе.

Сказав так, он дал знак морякам; те тотчас подняли якорь, корабль отдал швартовы, и они двинулись на восток.

Примечательно, что корабль движется к востоку. Восток был веками — а быть может, и всегда — святым, священным источником жизни. Не только солнце восходит на Востоке, Гаутама Будда тоже восходит на Востоке. Восток произвел тысячи мистиков. В сравнении с ним Запад очень беден. Точно так же, как Запад создавал великих ученых, Восток производил великих исследователей своего собственного существа. До сих пор — в своем наиболее упадочном состоянии, в свою самую мрачную эру — Восток тянет искателя, как магнит. Те, что хотят искать истину, те, что хотят познать себя, неожиданно испытывают тяготение к Востоку. И их тяготение не беспочвенно.

Восток несчастный, голодающий, но даже беднейший человек на Востоке грезит золотыми грезами самореализации, даже нищий, который спит на улице, мечтает однажды реализовать себя. От императоров до нищих, все объединены одним поиском. Такого концентрированного усилия никогда не предпринималось нигде больше. Запад продолжает трудиться над вещами, объектами, создавая замечательную технологию — но совершенно забывая о том, кто будет пользоваться этим.

Альберт Эйнштейн умирал в ужасном состоянии, потому что испытывал вину за Хиросиму и Нагасаки. Ведь это Альберт Эйнштейн писал американскому президенту Рузвельту: «Вам не разбить Германию и Японию, если вы не овладеете неким высшим источником энергии для их уничтожения. Вам необходимы атомные бомбы, и я могу создать атомные бомбы. Они представляют собой совершенно иной мир. Ваши обычные бомбы в сравнении с ними хлопушки».

Всего одной бомбы хватило, чтобы уничтожить такой город, как Хиросима, где проживало сто тысяч человек. За секунды. То же с другой бомбой — на Нагасаки.

Рузвельт был чрезвычайно доволен; он немедленно пригласил Альберта Эйнштейна. А причина была в бессознательности самого Альберта Эйнштейна — почему он захотел вручить знание Рузвельту? Он был еврей, а Германия убила почти один миллион евреев. Фактически, если бы он остался в Германии, разрабатывая атомную бомбу, то атомная бомба оказалась бы в руках Адольфа Гитлера и вся история была бы совершенно иной. Но он бежал, хотя ему можно было не опасаться, так как он был абсолютно необходим Адольфу Гитлеру и тот и не притронулся бы к нему.

Эйнштейну было обещано: «Никакого вреда вам не причинят», — но когда он увидел миллионы своих людей исчезающими в дыму, в газовых камерах, он не смог поверить этому человеку и его обещанию. Скорей всего, он подумал: «Как только атомная бомба будет создана, я тоже превращусь в дым в дымоходе газовой камеры. И до того, как немцы изучили всю технологию атомной энергии, лучше бежать со всеми секретами; в противном случае этот человек будет править всем миром».

Письмо Рузвельту — он, может, и не думал об этом — было местью. Он не думал, что атомную бомбу могут использовать. Он хотел просто создать и поставить в известность весь мир: если Германия и Япония не капитулируют, то атомная бомба будет использована. Угрозы было достаточно; не было необходимости использовать это.