Ричи Достян - Тревога

• Название: Тревога
• Автор: Ричи Достян
• Издательство: "Советский писатель"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

В момент своего появления, в середине 60-х годов, «Тревога» произвела огромное впечатление: десятки критических отзывов, рецензии Камянова, Вигдоровой, Балтера и других, единодушное признание новизны и актуальности повести даже такими осторожными органами печати, как «Семья и школа» и «Литература в школе», широкая география критики — от «Нового мира» и «Дружбы народов» до «Сибирских огней».

Нынче (да и тогда) такого рода и размаха реакция — явление редкое, наводящее искушенного в делах раторских читателя на мысль об организации, подготовке, заботливости и «пробивной силе» автора. Так вот — ничего подобного не было. Возникшая ситуация была полной неожиданностью прежде всего для самого автора; еще более неожиданной оказалась она для редакции журнала «Звезда», открывшей этой работой не столь уж известной писательницы свой первый номер в 1966 году. В самом деле: «Тревога» была напечатана в январской книжке журнала рядом со стихами Леонида Мартынова, Николая Ушакова и Глеба Горбовского, с киноповестью стремительно набиравшего тогда известность Александра Володина.... На таком фоне вроде бы мудрено выделиться. Но читатели — заметили, читатели — оце­нили.

Сказанное наглядно подтверждается издательской и переводной судьбой «Тревоги». За время, прошедшее с момента публикации журнального варианта повести и по сию пору, «Тревога» переизда­валась на русском языке не менее десяти раз, и каждый раз тираж расходился полностью. Но этим дело не ограничилось: переведенная внутри страны на несколько языков, «Тревога» легко шагнула за ее рубежи. Изданная в Ленинграде отдельной книгой, повесть в том же году была переведена и опубликована в Чехословакии. Отдавая должное оперативности дружественных издателей, нельзя не отме­тить, что причины такой по-своему уникальной быстроты лежат глубже: повесть Достян, как оказалось, насыщена проблематикой, актуальной не только для советской литературы.

Галина Гордеева

---

О Молдавии он, конечно, не вспоминал. Кожа его помнила и радовалась тому, что нету пыли, мух, жары и вязкого клея перезрелого винограда.

Именно сейчас, вот здесь, на этом разомлевшем песке, под этими блаженными соснами, не опасаясь ежеминутно услышать свое имя, произнесенное полностью, Костя ощутил, что свобода нужна человеку не только для того, чтобы поступать как хочешь, а и для того, чтобы сметь чувствовать то, что чувствуешь.

Брат и сестра так были воспитаны бабушкой Викторией, что и подумать не решались, как ненавидят ее.

Трудно даже сказать — за что.

Она ведь заботилась, она ведь учила, она ведь любила их со всей жестокостью, на какую способны только свои. Ну, а если бабушке казалось, что ВЕЛИКАЯ ЛЮБОВЬ ее недооценивается, естественно, она долгом своим считала на это УКАЗАТЬ. Без крика. Нет-нет, никаких эмоций. Одни разумные, возвышенные слова — даже без яростного блеска в темных неподвижных глазах.

Она говорила: внуки ОБЯЗАНЫ ЛЮБИТЬ СВОЮ РОДНУЮ БАБУШКУ, внуки должны во всем СЛУШАТЬСЯ СВОЮ РОДНУЮ БАБУШКУ И БЫТЬ ВСЮ ЖИЗНЬ БЛАГОДАРНЫ СВОЕЙ РОДНОЙ БАБУШКЕ.

Мания повторять простейшие вещи создавала ощущение мудрости и завораживала не только детей. Безобидная фраза «детям нужен свежий воздух» в ее устах звучала изречением.

Так уж вышло, что ничем не выдающаяся бабушка очутилась не только во главе семьи, но и сделалась авторитетом для окружающих ее людей.

Безусловно, в ней что-то такое было. Вопрос — что?

Когда она шла, плотно сжав рот и коротким взмахом правой руки подчеркивая каждый свой шаг, впереди нее и позади образовывалась напряженная пустота, точно ходит она под конвоем собственного величия.

В такие минуты все ждали, что бабушка вот-вот что-то скажет. Но нет! Бабушка молчала, а люди не могли допустить, что ее молчание не всегда означает мудрость.

Сложное толкование люди давали и тому, что, не будучи толстой, Виктория Викторовна никогда не сгибается в спине и не наклоняет головы, а если бывает нужно оглянуться — поворачивается вся. Как видно, глаза у нее устроены так, чтобы глядеть только вперед и только вдаль.

Одни лишь внуки не испытывали трепета перед величием Виктории Викторовны. Завидя бабушку, идущую напролом, от одного угла комнаты к другому, для того чтобы взять в руки щетку и как жезл передать ее тому, кто ОБЯЗАН подмести, брат с сестрой выскакивали из комнаты и самым ВУЛЬГАРНЫМ ОБРАЗОМ хохотали, пока не начинали икать.

Маленький рот бабушки Виктории не всегда, однако, был сомкнут. Время от времени она произносила поучительные речи, впадая при этом в такой приподнятый тон, что нельзя было понять, говорит она от своего имени или от имени государства. Получалось, будто на ее ОТЕЧЕСКУЮ заботу о семье ей отвечают ПРЕСТУПНЫМ ЗУБОСКАЛЬСТВОМ.

Речи ее обычно кончались восклицанием: «Уважения не вижу я!»

Однажды Костин отец не стерпел и при детях, чего с ним никогда не случалось, ответил бабушке чрезвычайно смело: «Никакие дачи им не нужны! Пусть дети дышат АСФАЛЬТОМ! ПУСТЬ ОНИ ЛУЧШЕ ЕДЯТ АСФАЛЬТ!..» В этот миг Костя рухнул на диван, сваленный ВУЛЬГАРНЫМ СМЕХОМ, папа не закончил фразы, а все остальные онемели, потому что не существовало для бабушки оскорбления большего, чем этот ЧУЖДЫЙ смех. Но она не топнула ногой. Даже не закричала, что возьмет внука в ежовые рукавицы. Бабушка Виктория холодно сказала: КОНСТАНТИН, Я НАПОМИНАЮ ТЕБЕ О ТВОЕМ СВЯЩЕННОМ ДОЛГЕ! После этого вся семья погрузилась в глубокий бабушкин гнев.

Наступил период мрачного молчания и всевозможных тайных каверз, которые бабушка делала с большим хладнокровием и достоинством. Могла, например, проходя мимо, не заметить горящей скатерти под включенным утюгом. Могла четверть года забывать вносить деньги в общий котел. Многое она могла.

Страх обидеть бабушку был так велик, что родная дочь не посмела назвать Леной Костину сестру, родившуюся на полчаса позже него, а назвала Викой — в честь бабушки Виктории, несмотря на то что всему роду осточертели бесчисленные Викторы и Виктории вместе с их повадками победителей.

— Ви-и-ка! Иди сюда, здесь нету мух… — Он снова взглянул в темный проем окна, сообразил, чем Вика занята, улыбнулся, а когда снова прикрывал глаза, заметил мальчишку, входившего во двор.

Костя догадался, кто он. Он тот, кто приехал сюда из Ленинграда с матерью и новорожденной сестрой. Так, кажется, говорил отец. Костя еще тогда подумал: и прекрасно— будет с кем ходить в лес. Сейчас эта мысль пришла опять.

Нескольких секунд, в течение которых Костя смотрел на соседа, было вполне достаточно, чтобы уловить — что за человек этот мальчишка, который ногой открывает калитку, в то время как руки у него свободны.

«Он сильнее меня, но не старше. Идет расхлябанно. Наверно, хочет нагрубить матери — послала его за чем-то, чего не достал. Драться с ним не стоит! Безрукавка красиво натянута на груди. Подтянуться раз десять определенно может. Сейчас очень злой, а вообще... губы и нос добрые. Немного похож на Сашку, но у Сашки ноги кривые, а у этого прямые... С чего он такой злой?.. Пока не замечает меня… Уже заметил!»

Костя быстро закрыл глаза, соображая, что будет дальше: интересно — сразу подойдет или станет делать вид, что не замечает?

Костя стиснул веки и рот.

«...Ого! Идет сюда!.. Остановился. От него тень. Думает, что сказать…»

— У тибе ривматизьмь? — услышал Костя, дрыгнул ногами и захохотал, довольный тем, что у него такой остроумный сосед.

Слава тоже захохотал и повалился рядом в восторге от того, что ЭТОТ ничего такого из себя не корчит и ему уже не придется подыхать тут с тоски.

Через десять минут они знали друг о друге все, чтобы дружить целое лето, а может быть, и целую жизнь.

На крыльце появилась Славина мать. Молча поглядела на сына и снова ушла в дом. Сын был тут, а остальное не имело никакого значения. Она не поинтересовалась, что за дети живут у нее за стеной. Не было у нее такого ОБЫЧАЮ знакомиться с людьми. Надо будет — сами заговорят. Не надо — ФИК С  ИМИ СО ВСЕМИ!

В тот момент, когда Костя и Слава, лежа на животах друг против друга, выясняли, у кого рука сильней, из открытого окна донеслось:

— Костя, что такое муфлон?

Хотя Вика и появилась наконец в окне, понять, какая она, Слава не мог, потому что из окна во двор свешивались темные длинные волосы, которые закрывали все лицо, кроме игрушечного носа и такого же игрушечного рта. Глаза угадывались по блеску, как у нестриженого пуделя.

— Почему ты сидишь в комнате?.. Иди сюда!

Вика откинула назад волосы и каким-то немыслимым голосом, медленно и повелительно сказала:

— Я жду ответа, КОНСТАНТИН!

Слава всматривался в белое, маленькое, высоко поднятое лицо и ничего не понимал. Девчонка вся задеревенела и смотрела не на них, а куда-то вдаль.

«Она сумасшедшая», — быстро подумал Слава и взглянул на Костю, который извивался на песке, издавая странные стоны: «Ой, Вилка, ой, мамочка!» Потом как вскочит, как закинет голову! И, тоже задеревенев, тем же странным, повелительным тоном изрек:

— Подбери патлы, о ВИКТОРИЯ!

«Оба психи», — растерянно думал Слава.

В комнате что-то грохнуло. Девчонка исчезла, а из окна стали доноситься слабые писки — она там тоже корчилась от смеха.

Так, нечаянно, в первый же день, прожитый на свободе, началась у брата и сестры игра, которая иногда кончалась слезами. Слишком уж увлеченно они в нее играли. Или, быть может, бдительная тень бабушки Виктории не дремала?

Через некоторое время с крыльца сошла высокая, худенькая девочка, причесанная на две косы. Она шла к ним, засунув руки в большие карманы халатика, на правой болтался белый бидончик. Она была такая узкая в поясе, что Слава подумал с насмешкой: «Неделю ни черта не ела, что ли? Живота совсем нет...»

Когда она была уже в двух шагах, Костя сказал:

— Знакомься, моя сестра Вилка.

Вика протянула Славе руку. Сказала: «Вика» — и опустилась между мальчиками на песок.

Слава не привык к церемониям, молча дотронулся до ее ладони и, сразу надувшись, стал глядеть себе на ноги.

— Ну? — сказал Костя.

— Bот именно! — сказала Вика.

Слава угрюмо молчал, не поднимая головы. Он почувствовал себя вдруг лишним.

— Сходи ты сегодня за молоком, — сказал Костя.

— Пожалуйста, — сказала Вика. — Но куда?

— Папа обоим, кажется, объяснял.

— Хорошо, — мирно отозвалась она, — но если я не найду, на поиски отправишься ты.

Вика начала лениво подниматься. Встав на колени, она приложила ладонь к Костиному лбу, как будто он был больной, и строгим голосом сказала:

— По-моему, ты перегрелся.

— А по-моему, нет!

Он не отдернул головы, как этого ждал Слава, и не сказал ей «отцепись», когда она поправила волосы, падавшие ему на нос.

Слава иронически скривил губы: было ему и по-мальчишески противно, и что-то кольнуло в том месте, где он обычно ощущал зависть.