Томас Вулф - Паутина и скала

• Название: Паутина и скала
• Автор: Томас Вулф
• Жанр: Современная проза

---

И шелест молодой листвы по всей Америке, и «Скажи!», не shy;истовое, юное, негромкое – и неистовое, страстное «Не скажу!» настойчивое, неистовое «Скажешь! Ну, говори же! Скажи!» – и листва мягко: «Скажи, скажи». – И полунехотя, отчаянно, не shy; истово: «Тогда… если обещаешь!» – И вздохи листвы: «Обеща shy;ешь, обещаешь». – Быстро, неистово: «Да, обещаю!» – «Я скажу!» «Так говори же! Скажи!» – И быстро, негромко, еле слышно: «…Любимая!.. Вот! Я сказал!» – Неистовое, ликующее, мальчишеское: «О, любимая, любимая, любимая!» – Необузданное, прерывистое: «Ты обещала!» – Необузданное, неистовое: «Лю shy;бимая, любимая, любимая!» – Отчаянное, сокрушенное: «Ты обещала!» – И печальный шелест листвы: «Обещала, обещала» – «Любимая, но ты обещала!» – «Обещала, обещала, обещала, обе shy;щала» – издает листва по всей Америке.

И повсюду что-то движется в ночи сквозь бессмертную тьму, что-то шевелится в сердцах людей, что-то восклицает в их неис shy;товой, безмолвной крови, неистовыми безмолвными языками ее великих пророчеств – уже скоро утро, утро: О, Америка.

Строители многоквартирных домов одержали двойную побе shy;ду: миссис Джек наконец покинула свой очаровательный старый дом возле Риверсайд-драйв и переехала в большую квартиру на Парк-авеню. Когда Джордж подъехал к входной двери на такси, швейцар в ливрее быстро подошел к машине, распахнул дверцу и сказал: «Добрый вечер» чуть приветливее, чем молодой человек ожидал от столь впечатляющего существа. Внутри сидевшая за столом телефонистка на миг оторвана взгляд от коммутатора, спокойно улыбнулась Джорджу и назвала ему номер квартиры. Он вошел в лифт и бесшумно поднялся.

Семья миссис Джек уехала, и скромный обед был устроен на четверых. Там присутствовали Стивен Хук и его сестра Мери.

Блестящая суета и потрясения жизни не касались хрупкого тела Хука. Он вел жизнь отшельника, причиной тому являлась его сыновняя преданность матери. Был одиноким, независимым, влюбленным в увлекательную жизнь чувств, сознавал могучим мозгом, что такое радость, но возможности испытывать ее был лишен. Он почти целиком жил жизнями других. Только его бле shy;стящий, острый разум был кипучим и дерзновенным.

Вот уже десять лет Хук все больше и больше искал общества определенных нью-йоркских евреев. Его разум, жаждавший яр shy;кости и великолепия, отвергал с досадой и отвращениями сухую серость и скуку пуританского наследия. Во всем вокруг ему виде shy;лось оскудение тепла и радости жизни. Землей владели «скучные люди», и он считал, что эта всеобщая дряблость, особенно в жиз shy;ни художников и интеллектуалов, не должна иметь права на су shy;ществование.

Евреи любили красивое и приятное. Богатые и бедные, они были исполнены жизни и любознательности. Богачи-евреи спа shy;сались от пустоты жизни плутократов-янки подражанием анг shy;лийской знати. В то время как фешенебельное общество курси shy;ровало, будто заведенное, между Нью-Йорком, Ньюпортом, Палм-Бичем и Ниццой, богатые евреи разъезжали повсюду и ви shy;дели все. Они основали экспериментальные театры и сделали их доходными, они проводили выходные с Бернардом Шоу, прохо shy;дили курс психоанализа у Зигмунда Фрейда, покупали картины Пабло Пикассо, финансировали радикальные журналы, летали самолетами в Россию, исследовали норвежские фиорды на яхтах, взятых напрокат у хиреющих принцев крови. Они восхитительно проводили время, жены их были загорелыми, красивыми, усеян shy;ными драгоценностями.

Что касается бедных евреев, они были оживленными, сума shy;тошными, и Хуку не надоедало созерцать их – он, словно истос shy;ковавшийся по дому призрак, прижимался лицом к окошку так shy;си, когда оно петляло между опорами надземки в Бронксе или Ист-Сайде. Они суетились, дрались, торговались, ощупывали овощи и тыкали руками мясо, объяснялись, жестикулируя гряз shy;ными пальцами, клялись, что их обсчитали или обвесили – они ели, пили и предавались любовным утехам вволю. Бедные евреи тоже наслаждались жизнью.

Хук часто сожалел, что не родился евреем.

Впоследствии Джордж постоянно вспоминал тот чудесный обед – прекрасную столовую, красивый стол и лица четверых, тускло, призрачно освещенные спокойным пламенем свечей. Он понимал, что это его обед – его и Эстер, – а двое других, слов shy;но тоже это понимали, казалось, были причастны его счастью и юности. В голубых глазах Мери Хук плясали веселые искры, она проницательно смотрела на него, понимающе, заразительно сме shy;ялась, и в свете свечей ее рыжие волосы выглядели изумительно красиво. Джордж уже видел ее однажды, но теперь, в тесном кру shy;гу, достоинства этой старой девы бросались в глаза. Было видно, чувствовалось, что это старая дева, но она была до того очарова shy;тельной, что Джорджу на миг показалось, что всем женщинам на свете следовало быть старыми девами, как Мери Хук.

Потом Джордж взглянул на Эстер. И понял, что всем женщи shy;нам на свете надо походить на нее. Она была сияющей. Он ни ра shy;зу не видел ее такой красивой, как в тот вечер. Взгляд его то об shy;ращался к портрету, висевшему за ее спиной на стене, на котором Генри Мэллоу запечатлел ее во всей привлекательности в двад shy;цать пять лет, а потом вновь к ее лицу, и в уме у него вертелась од shy;на фраза: «Господи, какая она красивая!». И между живым порт shy;ретом и живой женщиной он был заворожен чудом времени.

Эстер была одета в простое, но великолепное платье из тем shy;но-фиолетового бархата, ее шелковистые руки и плечи были об shy;нажены, на груди красовалась брошь из драгоценных камней. Глаза ее плясали, искрились, нежное лицо, как всегда, было ро shy;зовым, словно цветок. Она была такой сияющей, веселой, счаст shy;ливой, так полна жизни и здоровья, что было восхитительно про shy;сто глядеть на нее. Джордж был так поглощен этим созерцанием, что едва не забывал есть великолепную еду. Он смотрел на нее с таким зачарованным интересом, с каким отец может созерцать игру забывшего обо всем ребенка; он был околдован этим зрели shy;щем, и даже смачность ее аппетита, аппетита здоровой женщи shy;ны, увлеченной вкусной едой, восхищала и веселила его. Эстер открыла рот, собираясь с жадностью откусить кусочек, потом подняла взгляд, глаза их встретились, и оба громко рассмеялись.

У Джорджа то был самый радостный, веселый обед в жизни. Мери Хук глядела на него с Эстер и смеялась сияющему востор shy;гу обоих. И даже Хук со своей обычной маской скуки и равноду shy;шия, которая, в сущности, являлась щитом для мучительной за shy;стенчивости и ранимости и не могла спрятать душевного тепла и благородства, присущих этому человеку, не мог полностью скрыть веселья и интереса, которые вызывали у него любовь и энергия этих двоих.

Женщины заговорили друг с другом, молодой человек быстро переводил взгляд с одной на другую. Потом встретился глазами с Хуком, и между ними на миг возникло веселое общение двоих мужчин, глядящих на мир женщин, безмолвное и, пожалуй, не shy;переводимое, но в котором они словно бы говорят друг другу: «Ну, что ж, сами знаете, какие они!».

Что же до самих женщин, они были восхитительны. Джордж никогда еще не ощущал так радостно и полно совершенно очаровательное воодушевление женским обществом, вызываемое, не shy;сомненно, сексом, потому что мужчины испытывают его только в присутствии женщин, но далекое от грубого желания или жи shy;вотного магнетизма соблазна.

В половине десятого они поднялись из-за стола и почти в де shy;сять распрощались. Джордж с Эстер поехали на вечеринку. Ее ра shy;дость и восторг сохранялись до конца пути.

Приятель миссис Джек Фрэнк Вернер, холостяк, владел квар shy;тирой в доме на Бэнк-стрит в Гринвич-Виллидж. Дом был при shy;влекательным, распространенного типа, одного из лучших в той части города. Он представлял собой скромное трехэтажное стро shy;ение из красного кирпича с изящными зелеными ставнями, ка shy;менными ступенями и красивым арочным дверным проемом в белом обрамлении. Принадлежало оно к тому архитектурному стилю, который был в моде восемьдесят – девяносто лет назад, потом в городе стали преобладать грубые, уродливые фасады из песчаника. В основных чертах дом, разумеется, был викториан shy;ским, но все же сохранил изящество и простоту колониальных предшественников. Простота подобных зданий хоть и не явля shy;лась озарением, присущим высокому искусству, но все-таки не shy;измеримо превосходила являвшееся плодом расчета уродство позднейшего, более изысканного стиля. А изящные зеленые ставни, яркие и веселые, безупречная белизна обрамления вход shy;ной двери, полированная дверная ручка, сияющая бронза на изящных лестничных перилах являлись добавлениями, но от shy;нюдь не новшествами более поздних времен. Поэтому дом про shy;изводил впечатление колониального – на гринвич-виллиджский манер, – искусно, слегка причудливо спроектированного.

Дом радовал глаз. Джордж нередко видел такие. У молодого человека без семьи, без друзей, жившего в снимаемой комнате, он вызывал приятное ощущение уюта, радушия, скромной рос shy;коши. Более того, в ревущем водовороте жизни этого города на shy;водил на мысль о спокойном убежище, непритязательном ком shy;форте, укромной жизни. Казалось, именно в таких домах надо жить «писателям и художникам». Взгляды в окна таких домов с их приятными комнатами, полками книг, приветливым, неярким светом вызывали у Джорджа желание получше узнать эти дома и их обитателей, ощущение, что люди живут там мирно, размерен shy;но, безмятежно, как и надлежит художнику.