Томас Вулф - Паутина и скала

• Название: Паутина и скала
• Автор: Томас Вулф
• Жанр: Современная проза

---

И внезапно с ослепительной яркостью ненависти и отчаяния в его воображении проносился десяток картин предательства, не менее мучительных от того, что эти картины были созданы толь shy;ко безумием его распаленного мозга. Джордж видел Эстер наде shy;жно спрятавшейся от него в многолюдной огромности города, оберегаемой властью надменного, наглого окружающего ее бо shy;гатства. Потом надежно укрытой в жестоком очаровании весны где-то за городом, в усадьбах и домах богатых, чувственных евре shy;ек-сводниц.

Он видел ее завернутой в мягкие гобелены богатства и похо shy;ти, нежно млеющей в объятиях какого-то ненавистного парня. Иногда это бывал белокурый подросток с нежными, румяными щеками. Иногда чувственно-скромный богемный юнец, кото shy;рый изнывает за чашкой чая с эстетками и томно выдыхает свои вялые, утонченные переживания в жадно внимающие уши, укра shy;шенные нефритовыми серьгами. Иногда какой-то ненавистный актер из того самого театра, какой-то юнец с худощавым, про shy;тивным лицом и гнусными бачками, какой-то высокомерный ба shy;ловень эротичных театральных дам – «один из наших лучших молодых актеров», который играл молодого любовника в какой-то веселой, непристойной комедии с действием в Будапеште, или в легкомысленной хронике распутства в Вене, или в какой-нибудь славной пьеске о местном блуде в чопорных окрестностях Ньюпортской молодежной лиги, почти не уступающей, пред shy;ставьте себе, «цивилизованной» утонченностью юмора веселой светскости пьес о европейских шлюхах и рогоносцах.

Истязая себя этими картинами, обезумевший Джордж со злобными, конвульсивными гримасами беззвучно цедил слова ненависти и презрения. О, была она веселой, радостной, была остроумной, находчивой, непринужденной в этих изысканных разговорах о любви и измене? Вела себя со знаменитой «непри shy;нужденностью игры» комиков этого модного экспериментально shy;го театра? Скажите, было это непринужденно и изысканно, до shy;стойные господа, скажите, было все это с шутками, благородные дамы, с шутками и прибаутками, все почтенное благовоспитан shy;ное общество? Говорите же, черт возьми! Могла она восседать на своем изысканном заду и вести шутливую беседу о непринужден shy;ных тонкостях прелюбодейства? Происходило все пристойно, в духе веселых шуток о гомосексуалистах и лесбиянках?

Ну-ну, говорите же, говорите! Что она и ее приятельницы, бо shy;гатые, чувственные еврейки, которые были у нее в гостях, – по shy;тешались над супружеской неверностью, светло-зеленой туалет shy;ной бумагой, целлофаном, Калвином Кулиджем, киноиндустри shy;ей, братьями Шубертами, сухим законом и кухонными дворика shy;ми Алисы Фут Мак-Дуглас? Были под впечатлением, как следо shy;вало ожидать, от пьес Пиранделло? Были увешаны брелоками, как модно у поклонников Лоуренса? Прочли они все последние книги, дорогие друзья? Смотрели с ехидными усмешками умст shy;венного превосходства на лица любителей тех восхитительных прогулок по залу во время представления, которые придают по shy;следний штрих торжества и надменности вечерам зрелой культу shy;ры в Актерской гильдии? Знали «Линна и Альфреда», добрый милорд? Читали то, видели это, было ли оно «потрясающе», «ве shy;ликолепно» или «отвратительно», сын человеческий?

Знают ли они все слова и помнят все ответы, знают все, что можно высмеять, так же хорошо, как то, что заслуживает уваже shy;ния и восхищения? О, дорогие друзья, разве они не являются проницательными, остроумными, смелыми и современными, последним чудом времени, превосходящими даже своих отцов, слишком благородными, слишком утонченными и просвещен shy;ными для обычных мучений и страданий таких простолюдинов, как я, слишком исключительными для всех горестей, таких лю shy;дей, какие несли под огромным, вечным небом бремя своих го shy;рестей и страданий? Разве они не избавлены чудесами современ shy;ной науки от всех недугов ненависти, любви и ревности, страсти и веры, которые укоренялись в человеческих душе и теле двад shy;цать тысяч лет? Разве не могут сказать тем, кто не отличается столь высоким происхождением, куда обратиться со своим отя shy;гощенным сердцем (если только они достаточно богаты!), на shy;звать врачей, способных проанализировать их ошибки, исцелить их душевное недомогание за сорок модных сеансов, осведомлять их о глубоком проклятии давнего горя три раза в неделю, спасти их горестный, отягощенный дух от хаоса безрассудств и огорче shy;ний за восемь месяцев модного избавления?

Да! Разве она не избавлялась навсегда от всех своих страхов и призраков, присущих людям от рождения, с помощью того же ча shy;родейства, не стала в высшей степени здоровой, нормальной, по shy;нимающей благодаря тому же лечению? А разве теперь не плачет, просит, умоляет, заклинает, не грозит самоубийством и местью, не выказывает ревности, ярости, страданий, скорби, негодования, не клянется, что она самая благородная и несчастная женщина, какая только жила на свете, что такой скорби, трагедии, любви, как у нее, никогда не бывало – и все с таким безрассудством, страстью, го shy;рячностью и волнением, словно является просто-напросто невеже shy;ственной, страдающей дочерью Евы, чья смятенная, темная душа никогда не знала этого исцеляющего света?

Да! Они исключительная, утонченная порода, праздные балов shy;ни судьбы, далекие от проклятых несовершенств его низкой, поте shy;ющей, смрадной персти, обреченной на труд и страдания. И вне shy;запно Джордж подумал, а не грозит ли ему задохнуться в этой бес shy;просветности, как бешеной собаке, сражаться с миром бескровных призраков, сойти с ума и умереть в отчаянии от горя среди растлен shy;ной, бесстрастной нежити, отвратительной породы ничтожеств, лишенных корней, которые чувствуют, будто они чувствуют, дума shy;ют, что они думают, веря, что они верят, однако не способны ниче shy;го думать и чувствовать, ни во что верить. Неужели он любил жен shy;щину, которая никогда его не любила, неужели он обезумел, неуже shy;ли сокрушен, повержен, сломлен из-за слабостей игрушки, непо shy;стоянства воска, легкомысленных шалостей мотылька?

А может, измена совершена тайно, без веселья и непринужденности изысканных шутливых бесед? Может, она в зеленом, жестоком великолепии весны таяла с одурманенной нежностью в объятиях какого-то чувственного, смуглого парня, какого-ни shy;будь актера с полными губами и раздувающимися чувственными ноздрями, какой-то порочной, отвратительной твари с полным, белым, безволосым телом и толстой бычьей шеей?

Или то был какой-то мрачный, угрюмый юнец, который раз shy;драженно постукивал по столу и «жил в Париже», который с ка shy;кой-то лихорадочной злобой на весь мир внимал восхвалениям своих непризнанных талантов? Глядела она на него сияющими нежностью глазами, гладила его худощавое, мрачное лицо, гово shy;рила с изумлением, что лицо его «очаровательное», «очень утон shy;ченное», «прямо-таки ангельское»? Говорила, что «никому не по shy;нять, как ты прекрасен»? Говорила: «Ты обладаешь величайшими достоинствами, каких нет больше ни у кого, величайшей мощью, величайшим гением. Никому не понять величия, богатства и красоты твоей души, как понимаю их я»?

И говорила потом о трагической разнице в возрасте, которая разделяет их, делает подлинное счастье обоих невозможным? Го shy;ворила, плача при этом, о своих горестях, клялась, что это «вели shy;чайшая любовь ее жизни», что вся прежняя любовь и жизнь ни shy;что по сравнению с теперешними, что она никогда прежде не ду shy;мала, не могла представить себе, что такая любовь возможна, что подобный рай любви может существовать на земле, и что во всей мировой истории не было ничего сравнимого с нею? Произноси shy;ла громкие, высокие слова и легко уступала ему, возвышенно го shy;воря о высокой любви, священной чистоте, вечной преданности, физическом и духовном освящении?

Джордж невидяще смотрел в гущу трепещущей, прекрасной ли shy;ствы, ненавистные картины струились в его исступленном разуме черной процессией позора и смерти. Он оказался в западне безрас shy;судства, крушения, безумия, ненавидел собственную жизнь и мерз shy;кий позор, в котором она захлебнулась, был открыт в своем унизи shy;тельном несчастье пристальному, безжалостному оку мира, лишен возможности укрыться, спрятаться от него, поведать кому бы то ни было о бремени горя и ужаса, лежащем на его сердце.

Иногда в полдень при виде румяного, здорового, любящего лица Эстер все великолепие и пение прошлого возвращалось к Джорджу с ликующей радостью и здравомыслием. Но всякий раз после ее ухода в его сознании пробуждалось с обжигающей ярко shy;стью горячечного бреда это жестокое, зловещее видение Эстер, красивого, ядовитого цветка растленного, бесчестного мира, но shy;чью, в недосягаемости. И безумие вселялось в него снова, отрав shy;ляя кости, кровь, мозг своей порчей.

Тогда он звонил Эстер, и если заставал дома, осыпал злобны shy;ми упреками и непристойной бранью, спрашивал, где ее любов shy;ник, нет ли его рядом, и когда она клялась, что в комнате с нею никого, ему казалось, что за ее спиной слышатся шепот и смеш shy;ки. Тогда, обругав Эстер снова, он говорил, чтобы она никогда больше у него не появлялась, выхватывал телефон из ниши в стене, швырял на пол и принимался топтать, словно аппарат яв shy;лялся подлым, злонамеренным виновником его крушения.