Томас Вулф - Паутина и скала

• Название: Паутина и скала
• Автор: Томас Вулф
• Жанр: Современная проза

---

Они!Они!К кто такие они! Обезьяны, крысы, попугаи, боящи shy;еся собственного неверия, жалкие уличные циники, которые с подмигиванием и понимающими усмешками пересказывают свои мелкие, гнусные сплетни. Они! Жалкие провинциалы из ма shy;леньких городишек, которые ехидничают, зубоскалят и повторя shy;ют расхожие, затверженные непристойности. Они! Ничтожные, беспомощные учителишки из Школы прикладных искусств, никчемные писаки, у которых нет ни сердца, ни мужества для от shy;кровенности, для какого бы то ни было живого чувства, милосер shy;дия, любви или крепкой веры, которые могут разойтись от глот shy;ка дрянного джина, хихикать и перешептывать вновь и вновь ка shy;кую-то гнусную сплетню об актрисе-лесбиянке, поэте-гомосек shy;суалисте или грязный слушок о знаменитости, ради знакомства с которой они согласились бы есть навоз.

Они!Они! А. что, разве он сам лучше какого-то тупого раба, ко shy;торый подмигивает, кивает с понимающей усмешкой, жадно про shy;глатывает ложь и мерзость, которые выдумал для него более хит shy;рый подлец, и говорит при этом: «Конечно, я знаю! Я-то знаю\ Мне можете не рассказывать!.. Я знаю! Чему здесь удивляться?.. Да-а!» – хотя этот жалкий дурачок невежествен и глуп от рождения.

Да, он ежился и робел под взглядами таких людей, однако предки его были настоящими мужчинами, они жили в дебрях и не ежились, не робели ни под чьим взглядом. Неужели на земле не сохранилось их духа? И внезапно он понял, что этот дух жив. Что этот дух живет в воздухе, которым он дышит, что он по-прежнему присущ человеку, все такой же подлинный и яркий.

Разве до него десять миллионов людей не приносили свои силы, таланты, волшебные сказки юности в этот город? Разве не слышали своих ненавистных шагов по железным лестницам, по кафельным вестибюлям, разве не видели суровых, безжизненных глаз, не выслу shy;шивали холодных, сухих приветствий тех людей, у которых купили пристанище в своих крохотных камерах? Разве они с пылающими сердцами, со жгучей жаждой своего одиночества не бросались из этих камер обратно на улицы? Разве с диким взором, в отчаянии, в бешенстве не носились по жутким улицам, где не было ни поворота, ни просвета, ни места, куда они могли бы войти, не оглядывали мно shy;жества лиц с отчаянной надеждой, а потом возвращались в свои крохотные камеры, сбитые с толку соблазнительными иллюзиями изо shy;билия и многоцветия этого города, жестокой загадкой одиночества человека среди восьми миллионов, бедности и отчаяния в средото shy;чии огромных могущества и богатства?

Разве они не бранились по ночам в темноте своих комнату shy;шек, не рвали конвульсивно простыни, не били кулаками о сте shy;ну? Разве не видели множества надругательств над жизнью на ночных улицах, не ощущали отвратительного запаха чудовищ shy;ных привилегий, не наблюдали косого взгляда преступной влас shy;ти, усмешку продажной и равнодушной силы, не сходили с ума от стыда и ужаса?

И, однако, не все очерствели сердцем, обрели безжизненный взгляд или стали устало повторять бессмысленные речи нежити. Не все обезумели в отчаянии от поражения. Ибо многие видели ошеломляющие, несметные жестокости этого города, возненави shy;дели его, но не ожесточились. Кое-кто проникся милосердием на его мостовых, обрел в маленькой комнатушке любовь, нашел в неистовом шуме улиц все великолепие земли и апреля, а кое-кто тронул каменное сердце города, открыл чистый источник, исторг из его железной груди величайшую музыку, какую только знала земля. Они в страданиях познали тайну его суровой души, силой и пылкостью своей добились от города того, о чем мечтали в юности.

Разве нет людей, которые уверенно ходят по улицам жизни, зна shy;ют в ежедневных трудах невзгоды, борьбу, опасность и, однако же, по вечерам со спокойным взглядом опираются о свой подоконник? Разве нет людей, которые в горячке и сверкании неистового полудня оглашают воздух крепкими, хриплыми ругательствами с сидений грузовиков, правя ими умелыми руками в перчатках на полной ско shy;рости, глядят демоническим взглядом соколиных глаз на рельсы, громко отдают команды загорелым, потным рабочим, которые во всю пьют, дерутся, распутничают, объедаются и все же остаются в ду shy;ше прекрасными и добрыми, исполненными горячей крови и не shy;удержимой пылкости живых людей?

И при мысли о них мир оживился прекрасным существова shy;нием мужчин и женщин, которые силой вырвали радость и пыл shy;кость у мира, подобно тому, как вся его большая комната ожив shy;лялась жизнью Эстер. Память о ее маленьком, горько обижен shy;ном лице пораженного изумлением и горем ребенка, чье веселье и любовь внезапно были сокрушены одним ударом, вернулась и вонзилась в его сердце беспощадным, мстящим лезвием.

Но теперь его жизнь так запуталась, закружилась в этой дикой пляске безумия и отчаяния, любви и ненависти, веры и неверия, неистовой ревности и горького раскаяния, что он уже не созна shy;вал, где правда, а где ложь в его проклятиях, молитвах, самопо shy;рицаниях, в здравом уме он или безумен, отравлены его душа и плоть злобой или нет. Сознавал только, что, какими бы ни были его мысли, истинными, ложными, чистыми, грязными, юноше shy;скими, старческими, добрыми или злыми, Эстер укоренилась в его жизни и необходима ему.

Он ударил себя по лицу кулаком, издал дикий, неописуемый крик и устремился из комнаты, из дома на улицу искать Эстер.

40. ПОГОНЯ И ПОИМКА

Внезапно Эстер увидела его словно бы обезьянью тень, несу shy;щуюся по тротуару. В свете яркого апрельского солнца тень мча shy;лась за ней, туловище и длинные руки мотались из стороны в сторону, ноги высоко взлетали в их причудливом шаге, сердце у нее екнуло и заколотилось, мучительно и радостно. Но она не обернулась к нему, упрямо опустила голову и ускорила шаг, слов shy;но бы не замечая его. Тень поравнялась с ней, обогнала ее, но Эс shy;тер по-прежнему не смотрела на Джорджа, а он не произносил ни слова.

В конце концов Джордж схватил ее за руку и суровым от сты shy;да и настойчивым голосом заговорил:

– Что это с тобой? Куда ты? В чем дело, черт возьми?

– Ты велел мне уходить, – ответила она с оскорбленным до shy;стоинством и попыталась высвободить руку. – Сказал, чтобы я уш shy;ла от тебя и больше не появлялась. Ты прогнал меня. Дело в тебе.

– Возвращайся, – сказал он с гнетущим стыдом и остановил shy;ся, словно собираясь повернуть ее и направить в обратную сторо shy;ну.

Эстер вырвалась и пошла дальше. Губы ее тряслись, и она не произносила ни слова.

Джордж постоял, глядя на ее удаляющуюся фигуру, в его на shy;растающем стыде и гневной растерянности снова неожиданно пробудилась черная ярость, и он погнался за Эстер с безумным криком:

– Вернись! Возвращайся, черт побери! Не позорь меня перед прохожими! – Схватил ее за руку и зарычал: – Не реви! Прошу, умоляю, не реви!

– Я не реву! – ответила она. – И не позорю тебя! Ты сам се shy;бя позоришь!

Несколько человек остановились и уставились на происходя shy;щее, заметив их, Джордж повернулся к ним и рявкнул:

– Это не ваше дело, гнусные ротозеи! Чего пялитесь?

Потом, угрожающе повернувшись к Эстер, хрипло заговорил с искаженным лицом:

– Ну, видишь? Видишь, что натворила! Они глазеют на нас! Черт возьми, у них прямо слюнки текут – вон облизывают свои поганые губы! И ты радуешься этому! – перешел он на крик. – Чувствуешь себя на седьмом небе! На все готова, лишь бы при shy; влечь к себе внимание. На все, лишь бы опозорить, обесчестить, унизить меня!

И потащил ее за руку в обратную сторону так быстро, что ей приходилось бежать.

– Пошли! – сказал он отчаянным, умоляющим тоном. – По shy;шли, ради Бога! Ты бесчестишь меня! Прошу тебя, пошли!

– Иду. Иду, – ответила она, и по лицу ее заструились слезы. – Ты сказал, что не хочешь меня больше видеть.

– Ну-ну, поплачь! Хны-хны-хны! Полей глицериновые сле shy;зы!

– Нет, слезы настоящие, – сказала Эстер с достоинством.

– О, и-и-и! О, а-а-а! О, горе мне! Ой-ой-ой! Поиграй на пу shy;блику! Добейся ее сочувствия!

Внезапно Джордж разразился неистовым, безумным смехом, повернулся и заорал на всю улицу, приглашающе размахивая ру shy;ками:

– А ну, подходи, ребята! Мы сейчас увидим первоклассное представление! Дает его одна из лучших актрис эксперименталь shy;ного театра, цена всего пять центов, одна двадцатая доллара!

Он умолк, глянул на Эстер и злобно выкрикнул:

– Ладно! Твоя взяла! Мне до тебя далеко!

– Я не играю на публику, – сказала она. – Играешь ты!

– С таким славным, изящным, румяным личиком? Это твой очередной трюк? Пускаешь посреди улицы слезы по своему чис shy;тому, прелестному, женственному личику!

– На публику играешь ты, – повторила Эстер. Внезапно ос shy;тановилась и поглядела на Джорджа, лицо ее было красным, гу shy;бы кривились. Потом сказала негромко, презрительно, словно произнося самое страшно оскорбление: – Знаешь, как ты себя ведешь? Так вот, скажу. Как христианин!