Сергей Кравченко - Книжное дело

• Название: Книжное дело
• Автор: Сергей Кравченко
• Жанр: Историческая проза

История создания первой русской печатной книги, поданная под острым соусом юмора с перцем.

---

— Нет, — закончил Федя, — ударят на Покров.

— А могут они вообще чего-то добиться?

— Отчего нет? Могут. У нас можно и втроем власть переменить. Долго ли поднять смуту, убить нескольких высших? Низшие сами прибегут поклониться. У братства в запасе есть татары. Неизвестно, как они их будут использовать. Я думаю, для отвлекающего удара. Татары пойдут с одной стороны, а черные братья укусят с тыла. Скорее всего, нападут прямо отсюда — из кремлевских монастырей.

— Так надо ж их хватать!

— Кого? Всех монахов не перехватаешь. Сидят себе на водичке с сухариком, молятся во здравие государя, а ножички запасены отдельно, в тайных местах. Нет, не упредить!

— Давай царю доложим!

— Уже доложено.

— Ну и что он?

— Думает.

У Грозного в эти дни августа 1564 года дума происходила почти непрерывно. Номинальная, боярская Дума заседала, как обычно, с обеда до ужина — с двух часов до шести. Здесь решались в основном вопросы внутренней сытости. А дума негласная, «молодая» работала во все времена дня и ночи. Царь от страха и напряжения потерял сон, сбился с распорядка, спал днем, работал ночью. У него сидели то Скуратов с Басмановым, то Смирной с Заливным, то Сомов с корзинкой щенков.

Никто не мог дать отчетливого совета, никто не знал, что делать дальше. Все чувствовали близость взрыва, каждый был назначен жертвой, но в гибельном спокойствии наблюдал бег времени.

Царь Иван отчаянно метался по дворцу, грубил людям, избегал духовника и бояр.

Однажды он столкнулся в переходе со Смирным и повел его к себе.

Федя видел, что Иван не знает, что спросить. Установилась длинная тишина. Казалось, еще чуть-чуть, и Иван заплачет. Или зарубит Федьку персидской саблей. Вон она — на ковре висит.

— А книга-то собрана, государь, — понес Федя свою излюбленную ерунду. Иван зло и ошеломленно выкатил на него синие глаза.

— Бумаги набралось уже телег на шесть, — как ни в чем не бывало, молол чудак-подьячий, — но это в рукописях, кривым почерком. А в печати после отсева может получиться томов десять-двенадцать полного размера.

Иван упал в кресло, дернул на груди ворот рубашки.

— Ты скажи мне, холоп, есть в твоих книгах средство против Москвы?

Губы Ивана тряслись, и Федя понял, что на «холопа» обижаться не стоит, а слово «Москва» означает опасность вообще, а не любимый наш город с его прекрасными площадями, улицами и храмами.

В этот миг полагалось Смирному почуять смертельную опасность не от всеобщей «москвы», а от конкретного, вот этого царя. И нужно было ему упасть в ножки, завизжать сомовским щенком о милости, о немощи своей, да так и остаться у ног властелина в бедах его и невзгодах.

Но Федька не зря числился у бояр дураком. Он и сейчас смотрел на больного государя открыто, спокойно, дружелюбно. Открывался воспаленному взгляду монарха без внешних проявлений ужаса. Не зря говорят, что сумасшедшие не чувствуют боли.

— Есть у нас средство и против Москвы, и против любой другой напасти.

— Где? Что написано?!

— Обычное дело. Не любят тебя тут, так иди себе дальше. Не мечи бисер перед свиньями. Отряси пыль смрадного места со своих ног. Это — Евангелие. А у греческих мудрецов написано еще проще: нужно столицы переменять. Я же тебе говорил. И ты собирался…

— Что ты говорил? Как мне бежать?!

— Почему бежать? Ты ж не в Литву спасаешься, не в Англию. Тебе вся Русь — дом родной, каждое село — столица. Что б тебе во Владимире или в Новгороде не пожить?

— Еще скажи, в Ростове! — голос Ивана звучал уже не так нервно.

— Нет, Иван Василич, в Ростов не посоветую.

— Ну, спасибо, сударь! — Иван вскочил и поклонился Федьке в пояс, — так куда ж мне, батюшка?

— Ну, хоть в Троицу. Чем не стольный град? Стены белые, купола золотые. Малиновый звон, речка течет, — красота!

— Мелковата столица. И речка мелковата. Какой я там буду царь?

— Величина царя не шириной стола определяется. На верхушке Олимпа земли меньше, чем у села Кукуева, а вон сколько богов помещалось.

Федор сделал серьезное лицо и сказал спокойно, уверенно:

— Это лучший выход, государь. Московскую грязь нам не разгрести, утонем в ней. Лучше отойти в сторонку, да смыть тут все к чертовой бабушке.

Иван задумался. Его лицо больше не было рожей истерика. Сидел себе на троне мудрый, добрый монарх, обдумывал мелкие шуточки к празднику Покрова Богородицы.

Наконец, дума кончилась, Иван глянул на Федю весело и сказал, прощаясь:

— Книги свои готовь на вывоз. Ничего не оставляй.

Федя повернулся идти, когда без стука и доклада вбежали Григорий Скуратов и Алексей Басманов с криками: «Беда, государь! Наши татар побили!».

Случись это полчаса назад, помраченное сознание Ивана могло и не выдержать очевидной глупости. А теперь он засмеялся, огорошил придворных ласковым словом.

— Ну, пожалуй, я вас казнить за дурную весть не буду. Кто «наши» и кто «татары»?

— Татары — они татары и есть. Отряд всадников сабель в триста шел от Казани вдоль Оки и Клязьмы на Суздаль или Владимир. А наши их переняли. Князь Михайла Воротынский как раз собирал по волости новобранцев для Литвы и переехал татарам дорогу. Часть побил, остальные ускакали обратно.

— Так в чем же беда?

— Что не всех татар побили, — серьезно ответил Скуратов.

— Что они посмели подняться, — добавил Басманов.

— Что теперь крестовый народ затаится, — вставил Смирной от двери.

— Ничего, ребята, — успокоил Иван, — не я бил этих татар. И татары эти — неправильные, не ханские. А Воротынского за дурь и самовольство зашлю на Белое озеро. Пусть не ссорит нас с нашим народом.

Глава 38. Книга всея Руси

Не правда ли, благородная затея, — издать одну, большую, главную Книгу великого государства?

Есть же у нас единая песня — гимн? Есть единый походный символ — флаг? Есть всеобщий знак — герб? Есть над нами одна, самодержавная голова?

Но Книга — не главнее ли музыки и картинок? Не мудрее ли самой мудрой головы? Священное Писание, написанное на папирусе и коже, не иллюстрировано, не положено на музыку. По крайней мере — в оригинале. Значит Книга — первичный, коренной предмет просвещения. Именно в ней собираются самые важные, начальные слова любого общества, государства, предприятия.

Не удивительно, что в том переломном, смутном 1564 году, когда Россия собиралась очень глубоко прогнуться и очень высоко вздыбиться, когда формально родилась русская книгопечать, не в одну единственную голову пришла идея всеобщей Книги. А сразу в две.

Каждая из этих голов встретила сочувствие еще в нескольких головах, так что, если посмотреть сверху, — откуда за нами постоянно наблюдают, — можно было видеть два многоглавых существа, озабоченных литературным промыслом.

Одна компания заседала в замке князя Константина Острожского на реке Горынь, где родился, как известно, любимый наш треглавый персонаж. Но у существа за столом в этот раз было только две головы — самого князя Константина и его друга князя Андрея Курбского. Константин считался опорой православия среди западных, украинских русских, князь Андрей — самым просвещенным потомком Ярослава Мудрого. Пара обсуждала горькие дела, и горечь не снималась сладким вином. Общий смысл сходился к единению Украины с Россией, насколько это под силу двум отдельно взятым лидерам, — то есть, к единению в языковом, культурном плане.

Константин уговаривал Андрея остаться, в Москву не ехать. Там, брат, — говорил он, — ничего хорошего, кроме казней, нету. Самое легкое, что там случается, это ссылка в холодные места. Князь Михайла Воротынский подтвердил бы мои слова, но мерзнет на Белом озере за свой геройский подвиг.

Князь Андрей сомневался. Как можно не ехать? А присяга?

— Какая присяга? Ты Рюрикович старшей ветви, кому тебе присягать? Давай я сейчас холопу присягну, — эй, Стефан, неси вина! — и что за цена будет этой присяге, когда вино снова кончится?

Курбский молча соглашался, а Константин жал на любимую мозоль.

— Мы начнем книги печатать. Я вот мастеров собрал, переводчики есть с любых языков на любые. Хочу тебя просить перевести кое-какие книги со славянского на польский. Еще я открываю православное училище. Будем просвещать народ, восстанем против унии с папой, против лютеран. Давай, оставайся?! Сколько книг напечатаем! Можем даже всеобщую русскую книгу издать, чтобы наша духовность сияла на обе Руси и на весь мир.

Острожский говорил так много и так горячо, доводы приводил такие железные, а вино у него было такое хорошее, что князь Андрей не успел ничего ответить. Но когда его вынесли в спальню под белы ручки, он выпал в осадок с готовым решением.

В осадке кристаллизовалось следующее: «Какого черта?! Не поеду никуда! Мне в Европе лучше. И пользы Родине я тут больше принесу. Лишняя голова для русского топора и без меня найдется!».