Генри Миллер - Под крышами Парижа

• Название: Под крышами Парижа
• Автор: Генри Миллер
• Жанр: Эротика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-057898-6, 978-5-403-00470-1

Перед вами — самое скандальное из произведений Генри Миллера, которое Норман Мейлер назвал «лучшим эротическим романом нашего времени». Ирония — и самоирония… «Ночная культура» Парижа 1930-х — и страшная, забавная и изысканная история «воспитания чувств» в ритме свинга…

---

Анна уснула в ванной. Сидит на унитазе и мирно, как дитя, посапывает. Я бы там ее и оставил, но свалится же… Перетаскиваю в спальню и загружаю на кровать. Из другой комнаты меня зовет Туте. Не дождавшись ответа, вваливается в спальню и падает на Анну. Анна в полной отключке… даже не шевелится, когда Тутс начинает тереться животом о ее рот.

Туте хочет продолжить наши игры. Черт, эту сучку я готов вылизывать всю ночь. Смотрю, как она увлажняет мою лужайку, а когда берет в рот, перехожу в наступление. Облизываю бедра, живот, так что к тому моменту, когда добираюсь до пизды, она уже готова вывернуться наизнанку.

О таких сучках мечтаешь в пятнадцать лет. Они не ждут, пока-у тебя встанет и ты попросишь отсосать; они берут его в рот, пока он мягкий, и обрабатывают до полной готовности. Когда Тутс только начала, между ногами у меня висела оплывшая свеча… она привела моего дружка в порядок, выпрямила его, убрала морщинки, сгладила бугорки, зализала трещинки…

В комнате стоит тяжелый запах женского концентрата. Им пропах я, им пропахла кровать… он пробрался во все уголки, и остается только удивляться, что под окном не собрались еще со всей округи оголодавшие коты.

В такие моменты о лучшем нечего и мечтать… Держаться за пухленькую попку, уткнуться носом в пизду, предоставив распаленной шлюшке полировать твой хуй… — вот и все, о чем только может просить мужчина в этом или другом мире. Я слизываю сок с ее бедер… Если немного поднажать, запихнуть шланг чуть глубже в рот, он выскочит у нее из задницы, прямо перед моим носом, как жирная красная колбаска.

Туте кончает, и я заливаю ее рот густой спермой. Все не вмещается и, переливаясь через край, капает на кровать. Сука! Испачкала простыню! Заставляю вылизать, а потом, не придумав ничего лучше, вытираю член о ее волосы.

Обе стервы дрыхнут на кровати, так что ничего не остается, как удалиться на диван. Да вот только хочется ли мне быть здесь, когда они проснутся в положении валетом и начнут сознавать тяжесть собственных грехов… Беру зубную щетку и иду в отель. У двери оборачиваюсь — они свернулись, как котята, и Анна тычется носом в кустики Тутс.

* * *

Не хочу умирать.

Несу к переплетчикам с полдюжины своих книг. Две совсем растрепались и восстановлению уже не подлежат, придется выбросить. Я и не заметил, как они умирали, как ветшала, истончалась бумага, как вылезали нитки… Все, конец. А ведь куплены лишь неделю или две назад, когда я был, конечно, в Америке. Где еще, кроме как в Америке, можно приобрести книгу столь низкого качества, что она истлевает прежде купившего ее человека?

А время летит.

Не понимаю людей, твердящих, что через пять или пятьдесят лет они будут готовы закончить земной путь. Как вообще можно говорить такое? В мире столько всего, что надо увидеть, сделать, и пока человек жив, он просто не имеет права уставать от жизни и отказываться от обладания крохотной искоркой сознания.

Пока жив!.. Но ведь мы живем в стране призраков. Мир, еще не родившись, уже наполовину мертв. Жизнь — краткий миг; одна ваша нога еще застряла в чреве, а другая уже опускается в могилу. Люди не успевают вырасти, повзрослеть, они старики с той самой секунды, когда, обнаружив, что выброшены в свет и предоставлены самим себе, издают первый протестующий писк…

Навестить меня после обмена взаимными уведомлениями приходит Александра. Выясняется, что она по уши увязла в католицизме. И не только… Ее прельщает сатанизм. Она толкует о магии, белой и черной, о розенкрейцерах, сукку-бах и инкубах, о черной мессе… Говорит легко и непринужденно, знает все нужные слова и держится так серьезно, что я начинаю думать, а не повредилась ли бедняжка рассудком.

Ей нужно разузнать кое-что о некоем лишенном духовного сана канонике, который вроде бы собрал вокруг себя группу приверженцев дьявола и служит черную мессу здесь, в Париже. До нее дошли слухи, что этот самый каноник наделяет женщин способностью общаться с инкубами. Как было бы чудесно уснуть и встретиться во сне, к примеру, с Байроном или каким-то другим мужчиной, который, по всем понятным соображениям, недоступен в реальной жизни.

И вот в такую чушь она верит! Рассказывает, что прочитала тонны книг по теме, что ее исповедник даже рассердился на нее из-за этого. А известно ли мне, спрашивает Александра, что в мире существует двадцать семь обществ, члены которых посвятили себя служению Антихристу? Заклинания и магические формулы, всевозможные болезни и недуги, передающиеся посредством гипнотического внушения и через духов… Черт, послушать ее, так она каждую ночь общается с призраками и гоблинами. Даже алхимия не осталась в стороне. Она помнит по именам всех великих факиров прошлого и доверительно сообщает, что в одном только Париже по ночам зажигается двадцать семь трансмутационных печей.

Трахать женщину, пребывающую в таком состоянии, невозможно. Уж лучше привести сумасшедшую из дурдома. Сказать по правде, после ее ухода в комнате ощущается холодок. Но досаждают мне не демоны и не глисты.

Вторая на неделе гостья — Туте. И не одна, а с Генри! Богатый американец, тот, которого вознамерилась подцепить на крючок Туте, выразил желание познакомиться с каким-нибудь живущим в Париже американцем. Его устроит любой… Ностальгия! Он стал жертвой недута, заставляющего туриста испытывать родственные чувства к любому, кто когда-то жил в радиусе двух тысяч миль от его родного дома, заявляться к соотечественнику с визитом, изливать на него свои проблемы и поверять ему секреты. Вот Тутс его и притащила.

Вообще-то парень не такой уж зануда, как я предполагал; может быть, все дело в том, что они оба навеселе, так как только что обошли едва ли не все близлежащие бары. Стариком его не назовешь; непонятно, почему он до сих не трахнул Тутс — она уже близка к отчаянию. Садится ему на колени, елозит задницей прямо у меня на глазах, но все бесполезно — парень ограничивается тем, что пощипывает ее за бедро и говорит, говорит…

Туте, похоже, твердо решила — сегодня или никогда. Она так долго старалась залучить его в постель, что перепробовала все, разве только не предложила себя открыто и без обиняков. И вот начинается… Тутс трется грудями о его плечо, просовывает колено между его ногами… Боже, все так откровенно, что понял бы и младенец! И пока ее Генри разглагольствует о том, как, должно быть, выглядел Париж в средние века, у меня в штанах вырастает такой бивень, что его можно демонстрировать на выставке.

Туте напрашивается на дрючку, как телка по весне, и мне уже кажется, что трах нужен ей не только для того, чтобы заарканить мудака Генри, но и просто ради удовольствия. Блядь она блядь и есть, тут уж никаких сомнений. Ее ничуть не беспокоит, что произошло в этой самой комнате прошлой ночью… позвонила мне на следующий день, поинтересовалась моим самочувствием! Не то что Анна… Та всегда уползает потихоньку и затаивается на весь день, а то и на неделю, прежде чем снова выползти, когда засвербит.

Звенит звонок — Питер. Приехал из деревни с каким-то фермером и принес письмо от Тани, потому что отправить его почтой она не смогла — с них там глаз не спускают. Там — это в деревне, куда их сослала Александра. Нельзя же взять письмо и выставить Питера за дверь… в конце концов парень проделал такой путь. Заходит, и — что бы вы думали! — глазки у Генри моментально загораются. Он разве что не спихивает Тутс на пол, даже не притворяется, что не слушает, только и пялится на хитрожопого сопляка.

Питер сразу просекает, что к чему. Садится скромно к столу и начинает изображать из себя пай-мальчика, не хватает только кружевного платочка. Вот же хуесос!.. Наш американский гость не сводит с него восхищенных глаз. Наливает ему стакан вина, суетится и вообще впервые за вечер проявляет жизненную активность. Потом они вдвоем пере: саживаются на кушетку и пялятся друг на друга.

Туте сидит рядом со мной на диване. Может быть, язвительно предлагает она, Генри и Питеру будет удобнее, если мы оставим их наедине? Почему бы им не чувствовать себя свободнее, не обняться? Поначалу Тутс бесится от злости, потом спектакль начинает ее забавлять. Какая ирония, говорит она прямым текстом, так старалась, из кожи вон лезла, чтобы подставиться и выйти замуж, а ему, оказывается, нужен симпатичный мальчик!.. Тутс, похоже, перебрала и уже не скрывает отвращения. На месте Генри я бы перекинул ее через колено, спустил трусики и отшлепал как следует. А ему, видите ли, смешно! Сидят, пьют вино и смеются… Ну и парочка! Питер, надо признать, когда краснеет, выглядит очень миленьким.

— Почему бы вам… как это у вас называется? Короче, отведи его в спальню, — говорит Тутс Генри. — Атьф возражать не станет. Но мне тоже хочется посмотреть, удовлетворить любопытство… интересно, что у него есть такого, чего нету меня.

Питер машет руками, ему даже удается изобразить смущение… Раньше я его таким не видел. Генри хмурится, наверное, думает, что Тутс ведет себя не совсем прилично, даже грубо. Знал бы, какими они бывают, эти стервы… Тутс вдруг задирает юбку и показывает всем, что у нее там есть. Когда вам в лицо тычут такое, хочется зажмуриться, словно от слепящего света. Что Генри и делает.