И Намор - В третью стражу [СИ]

• Название: В третью стражу [СИ]
• Автор: И Намор
• Жанр: Альтернативная история

Авантюрно-приключенческий женско-мужской роман с элементами АИ и боевика о "попаданцах-вселенцах".

(Из попытки дать определение жанра произведения одним из соавторов на одном из литературных форумов в сети). Прим. Один из соавторов Макс Мах

Текст взят с Самиздат Версия 29.06.10 Сайт http://zhurnal.lib.ru/n/namor_i_a/

---

    Ицкович пробыл в госпитале три месяца. Он не только полностью восстановился, но и заморочил голову самой красивой врачихе в Левинштайне и, в конце концов, на ней женился. А то, что Грейс Балицки была "знойной латино" из Уругвая, о местонахождении которого у Олега в то время имелись лишь очень смутные подозрения, только добавляло остроты чувствам. Но докторскую диссертацию он написал именно по закрытым черепно-мозговым травмам, и через одиннадцать лет после ранения заменил старика Шульмана, став вместо него главным психологом госпиталя. И, однако же, какой бес тянул его за язык рассказывать все это тому же Степе, который ведь их с Витькой своей болью не грузит!

    Ицкович чисто машинально снова потянулся к пачке сигарет, но вовремя себя одернул.

    Сорваться хочешь? - Он встал с кровати и хотел, было, пойти посмотреть, что есть выпить в мини-баре, но остановился, очумело рассматривая свой номер.

    Свой?!

    Ну, вероятно, это все-таки был его номер, раз он здесь спал. Вот только не влипнуть бы, спьяну, в историю. Как назывался тот старый советский фильм? "С легким паром"? Но это только в кино герой так легко отделался.

    Donner Wetter![41] - Олег подскочил к двери и щелкнул выключателем.

    Вспыхнула люстра под потолком.

    Scheisse![42] - Почудится же такое!

    Разумеется, это был его номер, его вещи, и его бутылка коньяка стояла на комоде перед зеркалом.

    Олег еще раз чертыхнулся и подошел к комоду.

    Н-да. - У него все-таки хватило присутствия духа сделать несколько жадных глотков коньяка прямо из горлышка и, отставив бутылку, вернуться к кровати. И все-таки он закурил, медленно, неторопливо, как будто специально испытывая свои нервы на прочность. Руки - эти руки! - что характерно, не дрожали.

    Ицкович вытянул перед собой правую руку и выпустил дым из ноздрей. Рука - сильная, с длинными крепкими пальцами, каких у него отродясь не было, и с ухоженными - хорошо еще, что не покрытыми лаком - ногтями.

    Хорошенькое дело. - Ицкович хмыкнул в нос и снова подошел к зеркалу. Из глубины зазеркалья смотрел совершенно другой человек, но Олег его знал, вот в чем дело. Этого молодого мужчину звали Баст. Но так его, разумеется, называли только близкие друзья и родственники в Баварии. Официально же его звали Себастиан Шаунбург, или д-р Шаунбург, или Баст Риттер[43] фон Шаунбург, что, скорее всего, и являлось его настоящим именем. Однако дело было куда как заковыристее, если вы способны понять, о чем идет речь. И все потому, что в зеркале отражался, конечно же, Себастиан фон Шаунбург собственной персоной, но смотрел на него голубыми глазами Баста совсем не этот баварский дворянин, а израильский психолог Олег Ицкович, и вот это уже было, как говорится, "что-то особенное".

    Я брежу? - Спросил себя Ицкович, но уже знал, что это не бред и не сон, и главным доказательством этого факта, как ни странно, было то, что он взял, наконец, полный контроль над телом и психикой того, кто отражался сейчас в зеркале и еще пару минут назад активно засорял голову Ицковича немецкими идиоматизмами, которых Олег в жизни не знал, и латынью, которую, конечно, учил когда-то, но не так что б выучил.

    Нет, увы, это не сон. Сон, возможно, был накануне. Вернее, ночью, когда, "накушавшись вволю", усталые и веселые они возвращались в гостиницу, сиречь, на набережную Herengracht, дом номер 341, где размещался вполне себе аутентичный амстердамский отель Ambassade. Теперь, просматривая этот "сон" по новой, Олег отметил замечательное настроение, которое вдруг снизошло на всех троих. И дело было не только в abusus in Baccho[44]. Что-то еще повлияло и на Степу, и на Витю, и на него самого. Что-то такое было растворено в сыром холодном воздухе...

    Вероятно, это был грас[45], - грустно усмехнулся Олег и подмигнул отражению, у которого, судя по виду, характер был нордический и который...

    Самое смешное, - подумал он с тоской. - Что Юлиан Семенов, по-видимому, уже родился, и папу его, Сему Ландреса, еще не посадили. А вот Баст фон Шаунбург действительно до сего дня не имел порочащих его связей и, разумеется, был беспощаден к врагам Рейха, каким, собственно, и должен быть офицер СД.

    Н-да, дела, "ночь была"... - а вот эту песню сочинить еще не успели...

    Ицкович подошел к окну и отдернул штору. Канал был на месте. И дома - те же самые - стояли на своих местах. Исчезли только антенны и тарелки спутникового телевидения, и машин припарковано вдоль канала на удивление мало, да и те были похожи на экспонаты выставки технических раритетов.

    Но как это возможно?!

    Тише, тише! - Как маленькому ребёнку или впавшей в истерику женщине сказал себе Олег. - Как там этот истинный ариец говорит? Es ist noch nicht aller Tage Abend? Да, именно. Еще не вечер.

    А вот ночью. Да, именно ночью, если, разумеется, ему это не пригрезилось. Вот там - Олег мог видеть из окна это место, что называется, невооруженным глазом - они вышли к каналу и, сворачивая направо, к мосту, наткнулись на неизвестно откуда возникшего на пустынной улице черного человека. Степа что-то спросил - Олег шел сзади и не слышал, что - человек ответил, и тогда Федорчук повернулся к Ицковичу и сказал: - Олег, это к тебе.

    - Ко мне? - Он даже не удивился, а черный человек подошел к нему почти вплотную и улыбнулся. А улыбка у смуглой Фани Ардан была такая, что дух захватывало.

    - Ну, вот я тебя и нашла, - сказала она по-испански, хотя в поезде испанского, вроде бы, не знала.

    - Но я же старый пень! - Оторопело ответил Ицкович.

    - Ну, какой же ты старый! - Засмеялась чертовка и поцеловала Олега в губы.

    Вот это и было последнее, что он запомнил.

    Первым порывом было, что вполне естественно, бежать и кричать, "гевалт!" Но, к счастью, у Ицковича всегда были хорошие тормоза. Он экзамены в школе и университете сдавал "на раз" только потому, что в критический момент всегда успокаивался и впадал в состояние какой-то холодной отстраненности. Когда на все, происходящее вокруг, смотришь как бы со стороны и реагируешь не сразу, а "погодя", но на самом деле действуешь в режиме реального времени, только не дуриком и не с кондачка. Вот и сейчас, он сначала постоял у окна, прижавшись разгоряченным лбом к холодному стеклу. Постоял, подышал, с силой протягивая воздух сквозь зубы, поглазел на унылый городской пейзаж, затем, не торопясь - даже как-то лениво - закурил этот чертов Житан и пошел искать бритвенные принадлежности.

    Разумеется, никакой электробритвы в вещах немчуры не было и в помине. Зато у Нибелунга имелся кожаный несессер со всякой хитрой мурой, похожую Олег видел в действии лет тридцать с гаком назад - не считая кино - когда вот так же, и даже чуть ли не такой же зелингеновской бритвой брился его покойный отец. А вот Ицкович опасной бритвой пользоваться не умел. Но, как вскоре выяснилось, немец в нем окончательно не умер, а лишь отступил в тень, вытесненный еврейским темпераментом. Однако как только понадобился, так сразу и выскочил чертиком из табакерки, и, не мешая Ицковичу думать о насущном, споро побрил свою арийскую физиономию даже и не порезался ни разу.

    - Гут! - Сказал Ицкович вслух, изучив результаты "совместных" еврейско-немецких усилий. - Я бы даже сказал, зеер гут! Как думаешь?

    Но гитлеровец молчал. Или не хотел говорить с унтерменшем, или ему речь от ужаса отбило.

    "А если я спятил?" - спросил, у отражения в зеркале, Олег, машинально одеваясь.

    Ну, что ж, тоже, между прочим, вариант. Шизофреники, как известно, вполне уверены в объективности той альтернативной реальности, в которой пребывают. Но Олег предположил, что в этом случае и стиль мышления у него был бы несколько иным. Но тогда что?

    "Вот так, взял и провалился?"

    Получалось, что именно так. Взял и провалился на...

    "На 74 года", - подсчитал Ицкович.

    Возникал, правда, вопрос, один ли он сиганул из только что наступившего 2010 года в 1-е января 1936, или мужики "упали" сюда вместе с ним? Однако Олег предпочел об этом дальше не думать. Исходить следовало из худшего, то есть, из предположения, что он здесь один и навсегда.

    Олег тщательно завязал галстук, застегнул пиджак и остановился посередине комнаты, задумавшись.

    "Ну, и куда вы собрались, господин фон Шаунбург? По бабам или в гестапо письмецо тиснуть?"

    И тут до Ицковича, наконец, дошло: собственно "бабы" этого обормота, что достался Олегу в качестве "костюмчика", - совершенно не интересовали. Даже воспоминания о знакомых женщинах были у Баста какие-то усредненные, серые и как бы приглушенные, без ярких деталей, на которые так щедра память самого Ицковича. А вот молодых парней и подростков в доставшемся Олегу каталоге было многовато, притом что все они чуть ли не из одного полена тесаны.

    "Да, он же гомик, этот фашист!" - с ужасом понял Олег и начал лихорадочно проверять память Баста на предмет "сами знаете чего", а заодно и собственные реакции на личные воспоминания обоих. Но, к счастью, все оказалось не так страшно, как показалось в начале. Баст, сукин сын, так ни разу и не привел свою пагубную страсть в действие. Боялся видно. А вот воспоминание о том, как три дня назад господин рыцарь выполнял свой супружеский долг, заставило покраснеть даже циничного Ицковича. И не только покраснеть.