Александр Дюма - Сорок пять

• Название: Сорок пять
• Автор: Александр Дюма
• Жанр: Исторические приключения

«Сорок пять» является последним романом трилогии Александра Дюма, куда входят «Королева Марго» и «Графиня де Монсоро».

---

Время от времени дирижер покидал свой пост, подходил к этому человеку и тихонько переговаривался с ним.

Шико сразу догадался, что тут-то и была вся суть происходящего и что за этой черной шляпой скрыто лицо знатного дворянина.

Тотчас же все внимание его обратилось на этого человека. Ему легко было наблюдать: сидя у самых перил балкона, он мог видеть все, что делалось на улице и под навесом. Поэтому ему удалось проследить за всеми движениями таинственного незнакомца: тот при первой же неосторожности обязательно показал бы Шико свое лицо.

Внезапно, когда Шико был еще целиком занят своими наблюдениями, на углу улицы показался всадник в сопровождении двух верховых слуг, принявшихся энергично разгонять ударами хлыста любопытных, упорно обступивших оркестр.

– Господин де Жуаез! – прошептал Шико, узнавший во всаднике главного адмирала Франции, которому по приказу короля пришлось обуться в сапоги со шпорами.

Когда любопытные рассеялись, оркестр смолк.

Видимо, тишина воцарилась по знаку хозяина.

Всадник подъехал к господину, спрятавшемуся под навесом.

– Ну как, Анри, – спросил он, – что нового?

– Ничего, брат, ничего.

– Ничего!

– Нет, она даже не показалась.

– Эти бездельники, значит, и не пошумели как следует!

– Они оглушили весь квартал.

– А разве они не кричали, как им было велено, что играют в честь этого буржуа?

– Они так громко кричали об этом, что он вышел на свой балкон и слушает серенаду.

– А она не появлялась?

– Ни она, ни кто-либо из других жильцов того дома.

– А ведь задумано было очень тонко, – сказал несколько уязвленный Жуаез. – Она могла, нисколько себя не компрометируя, поступить, как все эти добрые люди, и послушать музыку, исполнявшуюся для ее соседа.

Анри покачал головой:

– Ах, сразу видно, что ты ее не знаешь, брат.

– Знаю, отлично знаю. То есть я знаю всех вообще женщин, и так как она входит в их число, отчаиваться нечего.

– О боже мой, брат, ты говоришь это довольно безнадежным тоном.

– Ничуть. Только необходимо, чтобы теперь этот буржуа каждый вечер получал свою серенаду.

– Но тогда она переберется в другое место!

– Почему, если ты ничего не станешь говорить, ничем на нее не укажешь, все время будешь оставаться в тени? А буржуа что-нибудь говорил по поводу оказанной ему любезности?

– Он обратился с расспросами к оркестру. Да вот, слышишь, брат, он опять начинает говорить.

И действительно, Брике, решив во что бы то ни стало выяснить дело, поднялся с места, чтобы снова обратиться к дирижеру.

– Замолчите, вы, там, наверху, и убирайтесь к себе, – с раздражением крикнул Анн. – Серенаду вы, черт возьми, получили, говорить больше не о чем, сидите спокойно.

– Серенаду, серенаду, – ответил Шико с самым любезным видом. – Я бы хотел все-таки знать, кому она предназначается, эта моя серенада.

– Вашей дочери, болван.

– Простите, сударь, но дочери у меня нет.

– Значит, жене.

– Я, слава тебе господи, не женат!

– Тогда вам, лично вам.

– Да – тебе, и если ты не зайдешь обратно в дом…

И Жуаез, переходя от слов к делу, направил своего коня к балкону Шико прямо через толпу музыкантов.

– Черти полосатые! – вскричал Шико, – если музыка предназначалась мне, кто же это давит моих музыкантов?

– Старый дурак! – проворчал Жуаез, поднимая голову, – если ты сейчас же не спрячешь свою гнусную рожу в свое воронье гнездо, музыканты разобьют инструменты о твою спину.

– Оставь ты беднягу, брат, – сказал дю Бушаж. – Вполне естественно, если все это показалось ему странным.

– А чему тут удивляться, черт побери! Вдобавок, учинив потасовку, мы привлечем кого-нибудь к окнам, поэтому давай поколотим этого буржуа, подожжем его жилье, если понадобится, но, черт возьми, будем действовать, будем действовать!

– Молю тебя, брат, – произнес Анри, – не надо привлекать внимания этой женщины. Мы побеждены и должны покориться.

Брике не упустил ни одного слова из этого разговора, который ярким светом озарил его еще смутные представления. Зная нрав того, кто на него напустился, он мысленно подготовился к обороне.

Но Жуаез, подчинившись рассуждениям Анри, не стал настаивать на своем. Он отпустил пажей, слуг, музыкантов и маэстро.

Затем, отведя брата в сторону, сказал:

– Я просто в отчаянии. Все против нас.

– Что ты хочешь сказать?

– Я не имею времени помочь тебе.

– Да, вижу, ты в дорожном платье, я этого сперва не заметил.

– Сегодня ночью я уезжаю в Антверпен по поручению короля.

– Когда же он тебе дал его?

– Сегодня вечером.

– Боже мой!

– Поедем вместе, умоляю тебя.

Анри опустил руки.

– Ты велишь мне это, брат? – спросил он, бледнея при мысли об отъезде.

Анн сделал движение.

– Если ты приказываешь, – продолжал Анри, – я подчиняюсь.

– Я только прошу, дю Бушаж, – больше ничего.

– Спасибо, брат.

Жуаез пожал плечами.

– Пожимай плечами, сколько хочешь, Жуаез. Но пойми, если бы у меня отняли возможность проводить ночи на этой улице, если бы я не мог смотреть на это окно…

– Ну?

– Я бы умер.

– Безумец несчастный!

– Пойми, брат, там мое сердце, – сказал Анри, протягивая руку к дому, – там моя жизнь. Как ты можешь требовать, чтобы я остался в живых, когда вырываешь из груди моей сердце?

Герцог, покусывая свой тонкий ус, скрестил руки с гневом, к которому примешивалась жалость. Наступило молчание. Подумав немного, он сказал:

– А если отец попросит тебя, Анри, допустить к себе Мирона – он не просто врач, он мыслитель…

– Я отвечу отцу, что вовсе не болен, что голова у меня в полном порядке, что Мирон не способен вылечить от любви.

– Что ж, приходится принять твою точку зрения. Но зачем я действительно тревожусь? Она ведь женщина – всего-навсего женщина, ты настойчив. Когда я возвращусь, ты уже будешь напевать радостнее и веселее, чем когда-либо!

– Да, да, милый брат, – ответил юноша, пожимая руки своего друга. – Да, я излечусь, буду счастлив, буду весел. Спасибо тебе за дружбу, спасибо! Это мое самое драгоценное сокровище.

– После твоей любви.

– Но прежде жизни!

Несмотря на свое кажущееся легкомыслие, Жуаез был глубоко тронут. Он внезапно прервал брата.

– Пойдем? Факелы погасли, музыканты взвалили инструменты на спину, пажи двинулись в путь…

– Ступай, ступай, я иду за тобой, – сказал дю Бушаж – ему жаль было расставаться с этой улицей.

– Понимаю, – сказал Жуаез, – последнее прости окну, правильно. Ну так простись же и со мной, Анри!

Анри обнял за шею брата, нагнувшегося, чтобы поцеловать его.

– Нет, – сказал он, – я провожу тебя до городских ворот.

Анн подъехал к музыкантам и слугам, которые стояли шагах в ста от них.

– Ладно, ладно, – сказал он, – пока вы нам больше не нужны. Можете идти.

Факелы исчезли, болтовня музыкантов и смех пажей замерли. Замерли и последние жалобные звуки, исторгнутые у лютен и виол рукой, случайно задевавшей струны.

Анри бросил последний взгляд на дом, устремил к окнам его последнюю мольбу и медленно, все время оборачиваясь, присоединился к брату, который ехал за своими двумя слугами.

Увидев, что оба молодых человека и музыканты удалились, Робер Брике решил, что, если эта сцена должна иметь развязку, развязка теперь наступит.

Поэтому он, нарочно производя как можно больше шума, ушел с балкона и закрыл окно.

Кое-кто из любопытных, упорствуя, еще стоял на своих местах. Но минут через десять исчезли даже они.

За это время Робер Брике успел вылезти на крышу своего жилища, окаймленную каменными зубцами на фламандский манер, и, спрятавшись за одним из этих зубцов, принялся обозревать окна противоположного дома.

Едва на улице прекратился шум, едва затихли инструменты, голоса, шаги, едва, наконец, все вошло в обычную колею, одно из верхних окон этого странного дома открылось, и чья-то голова осторожно высунулась наружу.

– Никого и ничего больше нет, – прошептал мужской голос, – значит, всякая опасность миновала. Это была какая-нибудь мистификация по адресу нашего соседа. Вы можете выйти из своего укрытия, сударыня, и вернуться к себе.

Говоривший закрыл окно, выбил из кремня искру и зажег лампу. Чья-то рука протянулась, чтобы взять ее у него.

Шико изо всех сил напрягал зрение. Но едва он заметил бледное, благородное лицо женщины, принявшей лампу, едва он уловил ласковые, грустные взгляды, которыми обменялись слуга и госпожа, как тоже побледнел, и ледяная дрожь пробежала по его телу.

Молодая женщина – ей было не больше двадцати четырех лет – стала спускаться по лестнице, за ней шел слуга.