Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали

• Название: Фатальный Фатали
• Автор: Чингиз Гусейнов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- И вы тоже.

- ??

- Когда не в Мундире.

- Ну-ну. Что вы еще тут поясняете? - И вслух (чтоб услышал еще кто?!): - Либерал? Парламент?

О боже, какая у вас трудная работа!

Так как же, подписываете?

- А тебе не терпится меня погубить! - то ли издевается, то ли мольба. - Пожалей хотя бы моего сына! Мы так долго его ждали!

- Мы тоже.

- Ему только десять! Он прошел все критические сроки!

- И наш тоже.

- Он у меня единственный, пойми!!

- И у меня тоже.

- Тебе-то что?

- ?!

- Ты только собственник писем! А меня... - и ребром ладони по шее. Особенно теперь!

- А что изменилось?

- Как что? Теперь, после злополучного апреля! Что, разве неясно? - и шепотом, чтоб пояснить, а собеседник сам знает: надо же - запасся револьвером, специально приехал в столицу, чтоб выследить государя у Летнего сада и убить его! И - промахнулся!

- Знаете, странная какая-то фамилия!

- Вот-вот!... И я, признаюсь, сначала изумился: "Неужели из наших?"

- А как не изумиться? Фамилия-то тюркская, "Кара" - это по-нашему черное, "Коз" - глаз, "Черпоглазов", так сказать! - вслух не надо называть фамилию смельчака!

И вспомнил Кемала: "Несчастна та нация, в которой нет борцов!" И Ахунд-Алескера вспомнил, давнее-давнее, еще когда в Тифлис приехали устраивать его работать в канцелярию. С чего же спор начался? Ах, да: с грузин! С их заговора! А прежде - о смельчаках, съевших волчье сердце; их тогда было много в Тифлисе, сосланных, и разговоры - только о них.

Ахунд-Алескер вдруг ни с того ни с сего разозлился на Фатали:

"Грузины!... - будто с самим собой спорил. - Нам с ними не сравниться, запомни! В них честь жива! И гордость! Достоинство! А мы что? Рабы мы, да, да, рабы! То персов, то османцев, а то и... - не договорил. А потом, помолчав, добавил: - Да, нам до грузин еще надо дорасти!"

Разговор, казалось, кончился, было утро, после первого намаза, а потом прошел полдень, еще молитва, и во второй половине дня Ахунд-Алескер совершил третью молитву, и при заходе солнца, когда тень стала совсем длинная, - и вот, после четвертого намаза, перед пятым, в начале ночи, Ахунд-Алескер вдруг, будто продолжая только что начатый разговор, строго взглянул на Фатали:

"И не смей ты влезать в их драку! Они и ссорятся, они и мирятся..." И больше никогда не возвращался к этому разговору.

Перед Фатали-цензором уже сидел не собственник писем, а Кайтмазов, он только что вернулся из длительной командировки, посвежевший и отдохнувший, как показалось Фатали.

Что? Заграничная поездка? Отдых?! Черта с два! Сначала Санкт-Петербург! Для приобщения к кое-каким новейшим, да-да, цензурным инструкциям! Как будто не читаем мы эти "Санкт-Петербургские новости", простите, "ведомости"! Или нельзя было прислать сюда "Русский инвалид"! "Голос", где раструбили о процессе по делам печати! "Судебный вестник" или "Юридическую газету"! - То злой, то оттаивает. - Ну-с, как вы тут без меня?! - руки потирает, а потом пальцы тренирует (о, эти нежные чуткие пальцы! Фатали не сводил с них глаз, когда Кайтмазов несколько лет назад аккуратно перелистывал "Обманутые звезды" и на каждой странице, после того как половину вымарал красными чернилами ("Скажи спасибо, что мы кавказцы!"), ставил подпись-закорючку, - большой крюк верхнего крыла "Ка" захватывал всю фамилию. А на титуле - "разрешаю", сначала на русском, а потом и на родном); но полной радости, увы, не бывает: обрадовался, когда "господин наместник Кавказский вследствие просьбы Вашего благородия соизволил назначить из сумм распоряжения Его сиятельства тысячу рублей в пособие для напечатания сочинений Ваших: "Обманутые планеты" и "Восточные адвокаты" с переводами, а равно пяти комедий на татарском языке, рукописи, одобренные цензурою".

- А я без вас тут воевал! - Кайтмазов молча слушает. - Тип один тут с письмами мне досаждал!

- Осаждал?

- Можно и так. Письма знаете какие! Ой-ой-ой! Язык обжигают, будто перцем густо-густо на кончик! Но вы их скоро сами прочтете.

- Кто автор? Ах, изгнанный из страны? Разве не слышали о специальной инструкции? Не допускать к выходу в свет сочинений лиц, признанных изгнанными из отечества, тайно покинувших его...

- Но ведь из Индии! И из Ирана!

Кайтмазова уже не остановить:

- Государственных преступников! И учтите: какого бы содержания ни были эти сочинения и в каком бы виде они ни издавались, под собственными ли именами авто ров пли под какими-либо псевдонимами и знаками!

- А что еще за знаки?!

- Неясно?

- Клянусь аллахом, не знаю!

- Шутник! А вот и запомните! - И сует ему только что нарисованную на клочке бумаги картинку-загадку, аи да талант... Бараний рог, и такой крученый-перекрученый, а в него похожий на Фатали человек впихивается, согнуть, мол, шарада такая, в бараний рог.

... Но Фатали забыл уже о коротком своем цензорстве, да и было ли оно - лето, время отпусков. Он давно собирался написать Мирзе Гусейн-хану, у которого гостил в Стамбуле, но каждый раз, садясь за письмо, вступал с ним в спор:

"Вы на меня обижены, Мирза Гусейн-хан, вы сердитесь, я вас разгневал! Вы увидели лишь то, что я высмеял деспотизм шаха и тупость его приближенных, и оскорбились за весь Восток! А Восток ни при чем! Я просто вывел тирана в шахской одежде, хотя с тем же успехом мог облачить его в царский наряд или королевские доспехи! Я рад, что вы разглядели за древним историческим сюжетом его современный смысл и порвали со мной! Или вы испугались, что вас взгреют в вашем краю, чьи интересы вы представляете в Стамбуле, за дружеское ко мне расположение. Но ведь в каждом народе имеются мерзкие и тупые люди, и даже среди государей, шах он или царь. Вы истолковали мои произведения как антипатриотические, мол, выставляю славных шиитов, вас и своих земляков в дурном свете перед турками-суннитами! А что вы скажете, если в ваших руках окажется "Кемалуддовле"?"

"Что вы еще задумали?! Неужели недостаточно и того, что вы уже сделали, чтоб осрамить нас перед миром?"

"О нет! я сказал не все! другие сказали больше, чем я!"

"Кто ж другие?!"

"Индийский принц Кемалуддовле, совершивший путешествие по Англии, Франции и Новому Свету и возвратившийся в ваши земли!"

"Но такого принца я не знаю! Не вы ли скрываетесь за "Кемалуддовле"?"

А ведь и Никитич, попадись ему "Письма" в руки, скажет: "Нет такого принца!"

"Как же нет? - возразит ему Фатали. - Вот его родословная: правнук Теймурлана поэт-император Великий Могол Мухаммсд-Бабур, далее его сын Хемаюн-шах, ах какие страсти бушевали в те годы! Но я не стану отвлекать вас рассказами о том, как жестоко расправился с братьями Хемаюн, как-нибудь в иные разы! Так вот, далее Джалалэддин Ахбар Великий, это при нем был построен город Фатехпур, почти, - улыбнулся Фатали, - Фаталиград, но о том я, кажется, вам рассказывал. Прелюбопытнейшая история с этим Фаталиградом! Увы, ныне в некогда огромном городе никто уж не живет, но сохранились его дворцы! Это страшно - мертвый город! далее Джахангир Овренг-Зиб, женатый на красавице Нур-Джахан, Шах-Алем Первый, его сын Овренг-Зиб".

"Что вы мне голову морочите? Овренг-Зиб был уже!"

"Нет-нет, постойте, Никитич, дослушайте! Ведь такое обвинение!... А потом Ровшен-Ахтер, он же Бахадур-шах. Далее Джахандар-шах, Фаррух-Сияр, Ахмед-шах, Алямгир Второй".

"Когда же был Первый?"

"Вы перебиваете меня! Али-Гохур или Шах-Алем Второй, а сын его Акбер-шах отказался от своих прав в пользу английской короны, кстати, в год пожара в Зимнем дворце".

"При чем тут пожар?"

"А Акбер-шах и есть отец Кемалуддовле! Что же до последнего могола, то он умер совсем-совсем недавно! Каждый историк это вам подтвердит, - умер, когда я поехал в Стамбул с вашей легкой руки, Никитич, так что я только собственник трех писем живого Кемалуддовле, и эти письма он отправил персидскому принцу Джалалуддовле".

"И такого принца я не знаю".

"Разве вам известны все жены шаха?! Ну ладно, откроюсь я вам, Никитич: индийского принца зовут Иг-балуддовле Овренг-Зиб-оглы, а иранского принца Шуджауддовле Зиллисултан Алишах-оглы! Оба они сидят в Каире (а думал поместить в Багдаде), но один решил назваться Кемалуддовле. Опять не верите?! Помню, как говорили мне в Стамбуле, - было перед Фатали лицо Никитича, и вдруг снова Мирза Гусейн-хан, посол Ирана в Турции, - но смысл этих слов дошел до меня позже, ведь я, живя у вас, не подозревал тогда, что в вас кипит гнев. "Мы были, - вы сказали мне, - и есть образец для всего мира, погрязшего в смутах, беспорядках и неустойчивости! Мы неколебимы, ибо держимся в справедливой вере и единстве народа и шаха-вождя!" И еще вы сказали мне: "Придет время - и к исламу примкнет все человечество. Если б людям всех слоев удалось понять, сколь совершенна вера наша, и освоить смысл правления Мухаммеда, то основа дурных течений и эти бунты, этот разгул еретической стихии, все бы было погребено и уничтожено!"

"Увы, Мирза Гусейн-хан, вы будете разгневаны, когда прочтете в письмах Кемалуддовле, что тот самый народ, который считается счастливым и спокойным за свой завтрашний день под сенью всевластного монарха, - самая невежественная нация в мире!"