Николай Рогаль - На восходе солнца

• Название: На восходе солнца
• Автор: Николай Рогаль
• Издательство: Издательство «Советская Россия»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1969

Роман переносит читателя в 1918 год, делает его свидетелем бурных революционных событий на Дальнем Востоке в период перехода власти в руки большевистских Советов. Широк охват жизни в романе. Читатель знакомится с различными социальными слоями тогдашнего общества, проникает в самую кухню контрреволюционных заговоров, познает суровую силу трудового народа, рожденную в борьбе. В центре повествования находятся большевики-ленинцы Савчук, Логунов, а также юный Саша Левченко, выходец из богатой семьи, сумевший найти дорогу в революцию.

---

— Ну что ты, милочка, — вмешалась тетка. — Матросы пьют водку. Не правда ли?

— Да, конечно, — подтвердил Логунов. — Порцию дают водкой.

Даша принесла бутылку кагора и принялась разливать вино в крохотные рюмочки. Олимпиада Клавдиевна наставительно заметила:

— Ты, милочка, видно, полагаешь, что мужчины цыплята. Подала бы стакан.

И тут же принялась рассказывать городские новости.

— Знаешь, милочка, — Олимпиада Клавдиевна обращалась к Даше, нисколько не стесняясь Логунова, как человека, который уйдет и уж больше не встретится, — приехал Мавлютин. Вот уж принесла нелегкая!

Лицо Даши сразу омрачилось.

— Вера знает? — спросила она.

— Вероятно. Они ехали в одном поезде.

Обе встревоженно посмотрели друг на друга.

— Кто это — Мавлютин? — спросил Логунов.

Ему не ответили. Он сразу почувствовал бестактность своего вопроса и смутился. «Надо было мне сразу уйти», — сердясь на себя, подумал он.

Олимпиада Клавдиевна ушла к больной и задержалась. Даша попросила Логунова рассказать о дороге, о столице. Логунов мало-помалу разговорился. Он рассказывал о суровом Питере первых дней революции, ночных патрулях, голоде, саботаже. Рассказывал о фронте, без прикрас — страшное. Люди страдали, он сам выносил эту боль и находил нужные слова. Ему был присущ талант рассказчика. Даша смотрела на него широко открытыми глазами.

— Здешние газеты все исказили, — сказала она, выслушав внимательно Логунова. И то, как она отнеслась к его словам, ее замечание о газете (уж Логунову было доподлинно известно, как они перевирают факты) сразу расположило его к ней. Оба почувствовали себя легко и свободно, без той стеснительности и связанности, какая бывает при встрече людей мало знакомых, тем более людей разного круга.

Но вернулась тетка — и возникшая было в их разговоре близость исчезла.

Олимпиада Клавдиевна тоже принялась выспрашивать:

— Правда, что комиссары младенцев пытают? А конину в Петрограде едят?

Логунов прикусил губы. Когда же он рассказал о том, как в пути кончились дрова и пассажирам самим пришлось заняться заготовкой топлива, Олимпиада Клавдиевна всплеснула руками:

— Боже! До чего довели Россию большевики!

Логунов помрачнел, стиснул в руке стакан, стукнул по столу.

— Между прочим, я тоже — большевик.

Олимпиада Клавдиевна нимало не смутилась.

— Что ж, везде встречаются порядочные люди, — заметила она. — Говорят, сыпняк в дороге есть?

— Да, гуляет.

— А скажите, — встревожилась она, — вошь в вагон может заползти?

— Куда же от нее денешься, — не без злорадного удовольствия ответил Логунов. — Они там по стенкам табунами ходят.

Олимпиада Клавдиевна так откровенно посмотрела на его бушлат, что Логунов заторопился и стал прощаться. Даша вышла проводить его.

— Вы, конечно, зайдете к нам повидать Веру? — спросила она.

— Если буду в городе, — ответил он уклончиво.

— Не понравилось вам у нас, — вздохнула Даша и неожиданно тоном заговорщика сообщила: — А вы, знаете, стакан разбили.

— Неужели? — испугался Логунов.

— Ей-богу! Дно так и отвалилось. Да вы не беспокойтесь, стакан я убрала. Говорят, посуду бьют к счастью.

И она засмеялась звонко и весело.

3

Саша Левченко семнадцатилетним восторженным гимназистом бежал из родительского дома на войну. За два года на фронте он хлебнул горя полной мерой: пуля в грудь навылет, отравление хлором, сыпной тиф — все перенес, не сломился. С фронта он привез усы, нежные, чуть пробившиеся.

Помня крутой характер отца, Саша с вокзала домой не пошел, а завернул сперва к приятелю-гимназисту — выяснить обстановку. Отцу после бегства из дому он не писал ни разу, про домашние дела изредка узнавал стороной — из переписки с друзьями.

Приятель уверял, что все обстоит как нельзя лучше: старик за последний год здорово сдал, можно явиться без опаски — простит. Саша все-таки отправил приятеля на разведку, а сам присел у окна.

Был солнечный морозный день. Дым из труб низко стлался над заснеженными крышами. Деревянные домики в беспорядке разбежались по склону, будто спешили скорее подняться в гору. В распадке между двумя холмами виднелась излучина Амура; чернели дальние заросли тальника. У горизонта синей громадой вставал горный хребет Хехцир.

Знакомый вид тревожил и будил воспоминания.

Вернулся приятель.

— Можешь идти. Отец и сестра дома.

— А мать? — спросил Саша, и сердце у него забилось тревожно и быстро.

— Разве ты не знаешь? Ее похоронили весной...

Саша опустился на стул, закрыл лицо руками и так просидел дотемна...

Дома его никто не встретил. Из столовой доносились голоса. Саша прошел прямо в свою комнату. Было темно, но все здесь казалось ему таким знакомым, будто он недавно вышел отсюда. Помедлив чуть, он включил свет.

Его этажерка с книгами была на прежнем месте. Те же самые стулья стояли возле стола. Но на одном из них висел офицерский китель. Из-под кровати выглядывал угол чемодана. На столе разбросан бритвенный прибор.

Кто-то чужой жил в его комнате.

Сашу это неприятно кольнуло. Он поспешил выйти обратно.

— Кто тут? — раздался позади знакомый, мало изменившийся голос сестры.

Саша нарочито медленно обернулся.

— Вот и я, Соня! — громко и радостно сказал он.

Сестра стояла в дверях ярко освещенной комнаты. Она испуганно оглянулась, притворила дверь и, обняв, крепко поцеловала его.

— Я знала, что вернешься. Папу позвать?

— Зови, — сказал он и вздохнул.

Соня еще раз прижалась к нему и выпорхнула из коридора.

Отец вошел грузной походкой, такой же большой и крепкий, каким его помнил Саша.

— Ага, вернулся! — тоже знакомым хрипловатым баском сказал он и поцеловал сына в лоб. Отошел на шаг и внимательно посмотрел на него.

— Был ранен?

— Да, в грудь.

— Так. Достукался.

Саша переступил с ноги на ногу. Былого страха перед отцом он не испытывал, но было тягостно.

— Демобилизован, конечно?

— Сам ушел.

— Вот как! Туда сам — и обратно. Ты что же теперь — с большевиками? — Вопрос прозвучал резко и неприязненно.

— Не знаю. Мне война осточертела, — ответил Саша.

Отец посмотрел на него еще раз и сказал уже другим тоном:

— Мать-то — не дождалась. Умерла. — Чуть помедлив, деловито распорядился: — Белье сжечь в печке. Прими ванну, Соня приготовит, что надо. Комнату твою занял полковник Мавлютин. Поместишься пока в моем кабинете. Покончишь с туалетом — приходи за стол.

И ушел, только половицы под ногами скрипнули.

— Саша, милый, как все хорошо обошлось! — радовалась Соня, не спуская с брата влюбленных глаз.

Когда Саша уезжал, Соня была еще девочкой-подростком, нескладной и застенчивой; сейчас это была хорошо сложенная девушка с горделивой посадкой головы, с мелкими, но правильными чертами лица; большие карие глаза, выражение которых непрерывно менялось, придавали ему особую живость и прелесть.

— Да ты, Соня, красавицей стала, — сказал Саша, любуясь сестрой и проникаясь ее радостным настроением. — От женихов, поди, отбою нет?

— Я каждому говорю: просите моей руки у отца, — засмеялась она. — Боятся.

За столом, кроме своих, было еще человек шесть.

— Сын, — коротко представил Сашу гостям Алексей Никитич Левченко.

— Очень приятно познакомиться, — отозвался сидящий с краю хмурый длиннолицый человек и назвал себя: — Сотник Кауров.

Саша сразу узнал в нем одного из тех двух «штатских», которых утром встречал на вокзале Варсонофий Тебеньков. Вторым был полковник Мавлютин — невысокий желчный человек с калмыцким лицом и колючим взглядом недобрых темных глаз. Это его Алексей Никитич поместил в Сашиной комнате.

Среди гостей находились также благодушный толстяк — начальник почтово-телеграфной конторы Сташевский, элегантный, рано облысевший лесозаводчик Бурмин, елейно-постный, похожий ликом на древнюю икону, владелец торговой фирмы Чукин и розовощекий здоровяк Судаков — служащий из Управления железной дороги.

— Идти против законов общественного развития — это безумие! Капитализм в России далеко не исчерпал своих возможностей, — громким, бодрым голосом говорил Судаков. — Я уверяю вас, господа: большевики долго не продержатся. Смешно, что о них приходится говорить всерьез.

— Нет, не смешно, — резко возразил Мавлютин. — Большевикам нельзя отказать в последовательности: вслед за рабочим контролем над производством они переходят к национализации банков. И, надо думать, на этом не остановятся.

— Грабеж! — крикнул Бурмин.

— Согласен с вами, — Мавлютин чуть наклонил голову, показав аккуратно расчесанный пробор. — Но ведь реальность факта от этого не исчезает. Вопрос о собственности, господа, — основной вопрос, выдвинутый нашим временем. Вот что следует понять деловым людям.