Рахим Эсенов - Легион обреченных

• Название: Легион обреченных
• Автор: Рахим Эсенов
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 1988
• ISBN: 5-235-00109-5

Эсенов Р. М.

Легион обреченных: Роман. — М.: Мол. гвардия, 1988. — 384 с. — (Стрела).

Заключительный роман трилогии о самоотверженной работе чекистов Туркмении. Главный герой — Ашир Таганов, отличившийся в борьбе о басмачеством, о чем повествуется в предыдущих двух книгах — «Предрассветные призраки пустыни» и «Тени «желтого доминиона». В годы Великой Отечественной войны он выполнял особое задание Родины в тылу фашистской Германии. Ему удалось сорвать планы командования вермахта, которое пыталось сформировать из военнопленных среднеазиатских национальностей так называемый Мусульманский легион и бросить его в бой против Советской Армии.

© Издательство «Молодая гвардия», 1988 г.

---

— Может, это сдержанность? — спросила Джемал.

— Я тоже так думала вначале. Душевная черствость — вот это что! Черта характера немецкого обывателя.

На кухне шумела вода, заглушая ее голос, но Урсула умудрялась говорить так, что Джемал все слышала: до появления Фюрста хозяйке дома хотелось выговориться. Джемал наизусть знала эти рассказы, дополнявшиеся всякий раз новыми подробностями. Урсула, выросшая в интеллигентной семье, где искренние человеческие отношения были нормой, всем своим существом не воспринимала психологию немца, до мозга костей пропитанного духом мещанства. Эти свойства души лавочников, мелких служащих, оставшихся без работы, и использовал Гитлер.

Представлявшая Германию лишь по детским впечатлениям, навеянным сказками братьев Гримм, с девичьими грезами, рожденными человеколюбивыми строками Гёте и Гейне, она не скрывала своих чувств.

— Прекрасную, доброжелательную Германию, сердечных немцев я создала сама, в своем воображении, — откровенничала Урсула. — Горько, когда твои радужные представления разбиваются о суровую действительность. Но ведь еще несколько лет назад Германия, ее люди были иными, лучше...

Лестница веранды застонала под тяжелыми шагами Фюрста. На этот раз он насвистывал «Персидский марш» Штрауса. Джемал вся засветилась: где она слышала такую же мелодию? Сердце сладко защемило... Где? Не в Германии и не в Иране, хоть и называется «персидской»... Да это же популярное «Гранатовое дерево»! Там, в далеком Конгуре, слова этой народной мелодии напевал каждый мальчишка: «Галанын, дуйбунде бир гавун ийдим, этини ийдимде пачагыны гойдым. Эйеси геленде...»[9] Это вовсе не персидская мелодия! Музыка ее родного аула, музыка Каракумов!

— Пожалуйста, не говори при Карле лишнего, — прервал ее мысли жаркий шепот Урсулы. — Он интересуется тобой, Черкезом и вашим компаньоном. В Германии сейчас страшно, а Карл человек долга... — Урсула не успела досказать, но зато Джемал сумела оценить заботливость своей соседки.

В дверь сначала показался большущий живот, а затем ввалилась вся туша. Внешне Фюрст здорово смахивал на тучного рейхсмаршала Геринга, но, несмотря на свою грузную фигуру, двигался проворно.

Глазки Фюрста сверкнули рыжим пламенем. Он напоминал крупную гиену, от которой ускользнула добыча, и ему ничего не оставалось, как молча удалиться в свой кабинет. Насвистывая опять «Персидский марш», он взял со стола «Майн кампф», открыл седьмую страницу. «Когда одолею? — подумал он. — Еще кто узнает...» Сел за стол, прочел с полстраницы, сладко зевнул — глаза предательски слипались, открыл ящик стола, достал большую книгу в ярком переплете — «Путеводитель по Лувру». Книга попала Фюрсту при аресте какого-то художника, и гестаповец прельстился красочными картинками. Ее он тоже не стал читать, лишь лениво полистал первые страницы и шумно захлопнул. Снова подивился терпению тех, кто осиливает прочитывать такие громадные книги, а о том, что их еще нужно написать, он и не задумывался. Фюрст пошарил вокруг глазами, словно что-то ища, но в доме других книг не было, и он, потянувшись с хрустом, бросился на диван и тут же захрапел...

— Надеюсь, тебе у Урсулы было хорошо? — Черкез скорее утверждал, чем спрашивал, зная, как Джемал уважает соседку.

— Милая женщина, Вот только Фюрст отравлял нам настроение.

— Фюрст, конечно, не Мадер.

— Что Фюрст, что Мадер — два сапога пара! — выпалила Джемал и тут же осеклась, увидев, как Черкез делал ей знаки, показывая на громоздкий розовый абажур, висевший под высоким потолком.

— Зачем ты так, Джемал-джан? — Черкез чуть коснулся пальцами ее губ. — Наш Вели-ага по-отечески заботится о нас.

Джемал душили слезы. Она опустилась на диван, плечи ее тряслись в беззвучном рыдании. Черкез молча прижал жену к себе, вновь сопереживая причину ее слез.

Все эти годы Черкез и Джемал почти всегда разъезжали вместе. В позапрошлом выпал случай выбраться в Турцию, и тогда супруги решили осуществить давно задуманное: бежать оттуда домой. Черкез показал Джемал на карте турецкий городишко, куда они собирались. Впритык к нему два небольших грузинских поселка. Стоило лишь пересечь границу, которую турки не очень-то охраняли, и — советская территория.

К отъезду все было готово — и билеты, и чемоданы. Но накануне вечером Черкез пришел от Мадера как в воду опущенный. Войдя в дом, приложил палец к губам, показал глазами на стены и молча вышел на улицу. Жена с недобрым предчувствием оделась наспех и с захолонувшим сердцем вышла за ним следом.

Прогуливаясь, они прошли в соседний парк, сели на скамейку, выкрашенную в желтый цвет. В общественных местах рейха с объявлением «расовых законов» такие специальные места отводились для лиц отверженных рас. Хотя Мадер и объявил Аманлиевых иранцами, представителями арийской расы, но как это докажешь полицейским, которые, увидев их на скамейке, предназначенной только для немцев, непременно заберут в участок.

— Мадер все знает. — Голос Черкеза охрип от волнения. — Сказал, выкиньте из головы мысль о побеге. Дома нас считают изменниками...

— Откуда он узнал-то? Кроме нас двоих...

— Был третий — подслушивающий аппарат. — Черкез снял шляпу, промокнул платком пот на лбу. — Мадер прокрутил мне все наши разговоры. Микрофон есть даже в нашей спальне. Как мог я забыть, среди кого живем? Это же не люди, а шакалы.

— Нечестивец! — негодовала Джемал. — Рыцарь тевтонский. Предками еще похваляется!..

С тех пор Черкез по делам фирмы ездил без жены, и только в Болгарию их отпустили вместе. А в Иран, по делам, далеким от коммерции, Черкез поехал с Мадером. Резидент вроде забыл об истории с неудавшимся побегом, хотя иногда нет-нет да посмеивался: «Доверять-то доверяй, но и проверять не забывай. Так, кажется, говорят любимые в народе большевистские партайгеноссе?»

Из поездки в Иран и Туркмению Черкез вернулся совсем не свой, стал молчалив и задумчив. От Джемал не ускользнула перемена в муже, и вечерами, прогуливаясь по Берлину, она жадно расспрашивала его о доме. А он рассказывал о Туркмении невероятное, будто в раю побывал. О каких-то колхозах, новых заводах и фабриках, появившихся на родной земле, о новых людях, вовсе не похожих на те, которых она помнила как во сне, представляла по россказням, услышанным в шахском Иране и фашистской Германии, из уст баев и мулл, эмигрантской шушеры и самого Мадера.

— Немцы собираются пойти на нашу Родину войной, — с тяжелым сердцем выдавил Черкез. — Наверно, это произойдет скоро...

— Война? — удивилась Джемал.

Черкез, задумавшись, не ответил, но разговоры о войне он слышал давно — и от Фюрста, и от Мадера. Немцы спят и видят себя хозяевами чужих стран; они задыхаются без жизненного пространства и винят в такой несправедливости весь мир. Разве не о том же бредит и Мадер? Такой вежливый, деликатный, прямо ангел во плоти. Конечно, он не так циничен и твердолоб, как Фюрст, и путь «великой Германии» на Восток мечтает проложить изощренно, руками и кровью самих же азиатов... Черкез давно уловил это, но не осознавал четко до тех пор, пока не сходил в Туркмению, пока сама жизнь не раскрыла ему окончательно глаза на иезуитскую политику Мадера и ему подобных.

— Они хотят, — Черкез будто разговаривал с самим собою, — чтобы наша Родина стала такой, как Польша, Чехословакия...

— О аллах! — Джемал схватилась рукой за ворот плаща, мысленно уносясь в Каракумы, и ей привиделись пылающие юрты, дым пожарищ, брат Ашир с кандалами на руках, плачущая мать и сестренка Бостан, подгоняемые солдатами в рогатых касках... Давно ли ее саму с диким гиканьем догнал за барханами Хырслан, увез в Иран, и несколько постылых лет она пребывала в каком-то тумане. И словно вернувшись оттуда, воскликнула: — Что будет с нашими родными?! Ты видел их?

— Видел, издали... Маму, Бостан.

— Как они?

— Мама старенькая. По возрасту здорова. А сестренка замужем, детей куча. Муж — хороший человек, оба работают в колхозе, счастливы. От тебя им передали привет.

— Ашир как? — Большие глаза Джемал погрустнели: вспомнила об отце. О его гибели она услышала в Иране. — Женился?

— Он четыре года учился в России, на учителя. Одет красиво, сам такой же красивый, смеется, говорит, дальше буду учиться, пока профессором математики не стану... И жену его видел, — продолжал Черкез, не знавший, что Ашир Таганов до учебы работал в контрразведывательных органах, откуда уволился по состоянию здоровья. — Красивая такая, русоволосая.

— Русская?

— Немка. Врач. Зовут Гертой... Да ты не расстраивайся,— рассмеялся Черкез, — твоя невестка не похожа на здешних немок. В Советском Союзе не различают людей по расам. Там все равны...

И чем больше супруги вспоминали о доме, о родных, тем больше растравляли себя. Опомнившись, пытались отвлечься, но мысль о возвращении на Родину все же не оставляла их, хотя Черкез теперь об этом почему-то даже и не заикнулся. Уж не раздумал ли, забеспокоилась Джемал. Как удалось Черкезу свободно повидать многих родичей, расспросить о них? Не встречали же его там с распростертыми объятиями? Но и он вроде не прятался ни от кого. А вездесущие чекисты, кизыл аскеры куда подевались? Неужто всех вокруг пальца обвел? Послушаешь Мадера, так там агента опасность подстерегает на каждом шагу: большевики, комсомольцы, энкавэдэшники...