Александр Иличевский - Нефть

• Название: Нефть
• Автор: Александр Иличевский
• Издательство: Новый мир
• Жанр: Современная проза

---

Подавшись коротко вперед в облаке звучащей серебряной пыльцы, Глеб осторожно, ведомый легчайшим напряжением втягивающего дыхания этого таинственного присутствия, начал медленно продвигаться в его устье.

По мере приближения он стал догадываться, что уловленное им — не что иное как ход, о котором говорил ему сегодня утром Петенька, — и вместе с тем уверился, что, войдя в него, — он потеряет брата безвозвратно.

Поэтому, перед тем как исчезнуть, он в нерешительности приостановился… и вдруг вспомнил все.

Точнее, не вспомнил — вспомнить он не мог: увидел.

Сначала увидел две сцены — одну за другой в двух разных аэропортах: первая стряслась в Домодедово, когда я встречал свое "впечатленье". Она была страшно возбуждена и зачем-то все время оглядывалась в толпе, как будто высматривая в ней кого-то, — и вдруг, на миг задержавшись взглядом, успокоилась — и больше не смотрела.

Вторая — в Шереметьево: мы с Петей провожали родителей, и отец, когда они уже прошли таможенный контроль, вернувшись к барьеру, как-то тревожно посмотрел на меня — и хотел еще что-то сказать, но тут подскочил Петя, — и он не успел — и только обнял нас обоих и чмокнул по очереди на прощанье.

И увидел я пять пальм, посреди усадебного двора запрокинувшихся в синюю высь долгими свечками, — когда мы вместе (поскольку решил, что для нее это будет отличным турпоходом: тогда, провозившись неделю с оформлением документов на владение, — автостопом, часто петляя и отклоняясь, — мы пропутешествовали от Цфата до Эйлата) приплыли из Лимасоли и на следующий день отправились бродить в окрестностях <…> в поисках прадедовской усадьбы, — которая отыскалась наконец на дне удивительного чашеобразного пустыря.

С его края разлетался вид на засаженную пардесами холмистую, плывущую в горизонт полого вниз — долгими волнами — местность. Вогнутый склон редко пестрел охапками кустов барбариса, олеандра, убогими деревцами апельсиновых дичков: там я впервые увидел иссиня-черных, с ярким желтым клювом дроздов — нанизывая в воздухе пронзительные, тугие трели, стелясь по-над самой травой, они перелетали от куста к кусту — ходили друг к другу в гости.

И увидел я — густые, сочащиеся молочной кровью сгустки света — разметавшиеся по подолу ее платья: ломая ногти и подобранные с замусоренного полу щепки, мы открыли шкатулку, добытую из тайника полуобрушенной стены второго этажа; в провале открывался, перекипая через край пустыря перистым закатом, наполненный парус неба, — и крышка все-таки не выдержала нашего натиска и отвалилась, и мы, дико крича и задыхаясь от удачи, стали хватать горстями украшенья… и вдруг — зависли, перекатывая в ладонях крупный, желтоватого оттенка камень.

И увидел я следом страшное: ее и Петю, идущих навстречу от метро. Встретившись взглядом, она остановилась на мгновение, но потом, взяв меня поудобней за руку, прошла — и что-то звериное мелькнуло в ее лице.

И увидел я тогда — в мою последнюю ночь, в мою первую ночь в ее новой, недавно снятой квартире, как она встала — и тихой белой тенью прошла в темноте куда-то.

Глава 16 УЦЕЛЕВШИЕ ЗАПИСКИ, ПРИХВАЧЕННЫЕ ПЕТРОМ

Записка первая, интеллектуальная. "Хорошо известно, что человек, сидящий на стуле, похож на кентавра.

Кентавр, в свою очередь, похож на ставшего на четвереньки человека, у которого вместо крыльев выросла еще одна пара рук.

Неизвестно: ездил ли Шива верхом. Я ни одного изображения Шивы-всадника не видел. Но, может быть, я плохо искал.

(Шива, между прочим, напоминает двукрылую мельницу, вращающуюся в стробоскопическом свете, как на ветру: день сменяет ночь за четверть оборота.)

Зато я однажды видел репродукцию древнеперсидской миниатюры, изображавшей Синдбада верхом на птице Рух. Их фигуры вместе напоминали двуглавого дракона, вошедшего в непоправимый штопор.

Также неизвестно, умеет ли Сфинкс летать.

Сиамские близнецы похожи одновременно на Тяни-Толкая и двуглавого дракона — с лишней парой шасси.

Тяни-Толкай — это кентавр, глядящийся в зеркало, которому его отражение забежало за спину.

Когда человек всматривается в зеркало и не видит себя, первое, что ему приходит в голову: "я ослеп". Когда внезапно исчезает ваше отражение и ни одна отражающая поверхность больше уже не способна, возвращая зрение, вас видеть, вы принимаетесь рефлекторно вглядываться в любой глянец, попадающийся вдоль траектории перемещения: сначала все еще не веря в случившееся, позже — настойчиво проверяя, не появилось ли отражение снова.

(Способность поверхности отражать свет, более или менее достоверно передавая детали изображения источника этого света, называется зеркальностью. Глянец — это низкая, наиболее распространенная степень зеркальности.)

Исчезновение собственного отражения, как правило, является трагедией для человека. Отрицая случившееся, человек начинает в панике отыскивать любые зеркальные поверхности, снова и снова убеждаясь в их пустоте.

Посмертная маска есть слепок, отражение, снимок, сливки — снятые с пустоты, в которую вглядывается умерший.

Позже паника сменяется подавленностью, и вы уже не намеренно, а лишь рефлекторно — наподобие тика, не себе повинуясь, — вглядываетесь в отражающие поверхности, которые минует ваш скорбный путь.

Передвижение человека в городском ландшафте совершается по преимуществу по касательной к плоскостям, этот ландшафт образующим. (Касание — это мгновенная параллельность.)

Движению и взгляду параллельные поверхности сначала появляются в боковом зрении.

Жест, сопровождающий переключение внимания на предмет, возникший в боковом зрении, представляет собой составное вращательное движение туловища и головы.

Вращение также составляет суть движения, которое совершает собака, безнадежно пытающаяся поймать свой собственный хвост.

Человек, беспрестанно смотрящий по сторонам в надежде где-нибудь отразиться, поймать свое — уже не существующее — отраженье, похож на такую собаку.

Вестибулярный клубок суммы вращений в конце концов вызывает тошнотворное вертиго.

Кто-то выразил, что вложенное отражение — это художественный прием, осуществляющий перевод действительности в интеллигибельное состояние.

Вот это-то состояние, по закону каламбура, и оказалось для меня гибельным."

Вторая записка, криминальная. "… …, я — …, прием. … …, я — …, прием.

(Слышен шорох помех, будто перелистывает атлас связи кто-то.)

…, я — …, прием. Прием.

(Наконец, вырывают из атласа лист, находят на нем меня — цок — прокалывают карандашом: начинается сеанс связи.)

— Прием. Сейчас я нахожусь в твоей мансарде (если помнишь и если счет все еще тебе доступен — последний этаж самого красивого дома на Патриарших прудах, ближайший к одной из Бронных подъезд).

Обе створки твоего окна открыты, тростниковые жалюзи подняты в свиток с рамы; сорок два кубометра — за вычетом объема кушетки, книжного шкафа, меня, столпотворенья моих страхов и желе рождающего их долгого взгляда, — а также роя червонных шмелей сознанья, атакующих, как нектар, эти страхи (эти строки), — так что в результате вычитания мы получаем минус-объем, не-место — как и положено всякому предсмертному созерцанию) населены смеющимися облачками тополиного пуха: они плавно водят хороводы, цепляясь за углы, внезапно будоражась шумом, доносимым сквозняком от Садового кольца.

Я хватаю их ртом, различаю их вкус, вкус смеха, щекотки.

Из окна, различенные ветками, листвой, движимые смесью ветерка и воображенья, просыпаются в комнату — световой шелухой — блики, — оседают на потолке, обоях, неровно разворачиваясь своими обратными сторонами — пятнами прозрачной тени.

Я уверен — я слышу их шелест.

Московский июнь. Полдень. Примерно, тридцать в тени: влажная духота, которая затянется до возможной грозы.

Я думаю о том, чтo если она не случится.

Гроза обещает принять во внимание…

Вот уже прошло четыре года с тех пор, как не прошло и дня, чтобы я не вспомнил о тебе. Может быть, потому, что, исчезнув, ты прихватил, как скарб, и меня с собою. Ведь по сути ты — вор, и я должен был это помнить. Вор своей наготы, моего желания, наших общих развлечений и авантюр — источников интереса, повествованья.

А также — наших общих денег — мы не успели тогда поделиться: нас подставили, был объявлен розыск, мы вспыхнули — нужно было деться. И когда решили, обжегшись, ехать в Крым — мы собирались пожить на приколе в Гурзуфе, — ты не пришел на Курский на стрелку.

Один я не поехал.

Ты же канул бесследно — вместе со мной и со всей добычей.

Все эти четыре года я болтался по свету, как в проруби волчье семя.

Исколесил на нашем "гольфе" всю Европу, был в Турции, гостил у Короля в Беер-Шеве, подолгу жил в Праге, Берлине, Варшаве…