Леонард Гендлин - Перебирая старые блокноты

• Название: Перебирая старые блокноты
• Автор: Леонард Гендлин
• Издательство: Геликон»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

---

Хлопот у меня по дому было много и я еще даже фартука снять не успела, когда услышала звонок. Бегу вниз отворять — мы жили тогда на Малой Дмитровке, квартира была на втором этаже, а прихожая внизу. Отворяю и вижу стоит старичок, в черном пальто, в теплой шапке. Когда он спросил Антона Павловича и вошел в прихожую, я сразу узнала Льва Николаевича Толстого и очень смутилась. Он наверно меня за горничную принял. Я повела его наверх. Немножко успокоилась, но волнуюсь, конечно, и прислушиваюсь: опять все больше Вишневский говорит, а Толстого и А. П. совсем не слышно. Набравшись духу, я к ним постучалась:

— Не хотите ли чаю?

Толстой поблагодарил, но отказался. Я успела заметить: А. П. мрачный, а Вишневский веселый и все говорит и говорит… Часа полтора сидели они, смотрю — выходят. Толстой домой собрался. Я спрашиваю: не надо ли за извозчиком послать?

— Нет, — говорит, — я на конке доеду.

Антон Павлович тоже оделся.

— Я провожу вас до конки, Лев Николаевич.

Вернулся А. П. один, пошел к себе, лег на диван к стене лицом. Лежал молча, и вдруг я слышу: он стонет. Испугавшись, я бросилась к нему:

— Что с тобой, Антоша? Не надо ли тебе чего?

Молчит, лежит и стонет. Так прошел вечер, наконец не выдержала, принесла ему чаю и опять спрашиваю:

— Да что с тобой?

— Что ты, Маша, сама не понимаешь? Ведь Толстой был, Толстой!

Сам пришел. Ведь что-то ему было нужно? Видеть меня захотел. Что-то мне сказать хотел… Толстой! Полтора часа сидел и слова сказать не смог, Вишневский не дал. Все сам болтал. Я уж и провожать Льва Николаевича пошел: может он, думаю, по дороге мне скажет. Так нет же, Вишневский увязался и опять никому ни слова сказать не дал.

Через несколько лет, когда отношения А. П. с Толстым были уже достаточно близкими, в нашем кругу начали даже поговаривать о юм, не подумать ли А. П. о женитьбе на Татьяне Львовне[2], которая щюявляла к нему довольно заметный интерес. Однажды А. П. скаpал мне довольно строго:

— Тебе бы, Маша, следовало съездить к Толстым с визитом. А то неловко, право, Татьяна Львовна у нас бывает, а мы не отвечаем.

Он-то к ней совершенно безразличен был и от всех этих разговоров только морщился и отмахивался, но тем более считал нужным соблюдать вежливость.

— Мне самому в ближайшее время не удастся, а ты поезжай. Я прошу тебя об этом.

Для меня слово А. П. всегда было законом и я согласилась. А дело было на масленой. В тот день, когда я собиралась к Толстым, А. П. пригласил к нам на блины артистов Художественного театра. Когда он накануне сказал мне об этом и попросил обо всем распорядиться, я руками всплеснула:

— Ах, господи! А я именно завтра собиралась к Толстым! — Лучше бы мне промолчать и попросту отложить на день задуманный визит, но было уже поздно.

— Что ж, не откладывай больше. Поезжай непременно. Посидишь часик и домой вернешься.

От досады я чуть не плакала. Подумать только: все артисты Художественного театра! Это так весело всегда бывало, И платье у меня новое, от Ламановой, оно так ко мне идет… Сейчас я вам покажу это платье.

Мария Павловна открывает ящик стола, роется в бумагах и довольно быстро отыскивает фотографию; худенькая молоденькая девушка, большеглазая и милая, в платье с высокими рукавами.

— Ничего не поделаешь, надела я это самое платье и поехала к Толстым в Хамовники с одной мыслью в голове: как бы скорей выполнить долг вежливости и поспеть домой.

Приехала я не вовремя — Толстые обедали, и слуга попросил меня подождать. Во время обеда о визитерах докладывать было не принято.

Наконец, появилась Татьяна Львовна. Она мне очень обрадовалась.

— Ах, М. П., как это мило, что вы приехали! Наши будут так рады!

Она потащила меня в сад, на так называемую «горку», где Толстые обычно сидели всегда после обеда. Лев Николаевич очень меня ласково встретил и усадил рядом с собой. Было несколько человек гостей, и шел оживленный разговор, в котором горячее участие принимал и Л. Н. Прислушавшись, я поняла, что речь идет о каком-то светском молодом человеке, студенте белоподкладочнике, который неожиданно для всех постригся в монахи. Толстого эта история, очевидно, очень занимала.

— Я тоже знаю такой случай, — сказала я.

— Да, что вы, М. П.! — оживился Толстой, — и вы лично знали этого молодого человека? — Он сразу же всем туловищем повернулся ко мне.

— Разумеется, знала, — отвечала я. — Я даже однажды с ним на балу танцевала.

— Да? Ну и что? И как же вы с ним танцевали? Какой танец? Он был хорошим танцором? А о чем вы с ним во время танца разговаривали?

Толстой даже кулаки подложил под коленки, устраиваясь поудобнее и буквально забрасывая меня вопросами: «А не было ли тут несчастной любви? А был ли он вообще влюбчив? А из какой он семьи? А каков он из себя? Как одевался? Приятен ли характером?»

Я отвечала, как могла, удивляясь тому, что граф Толстой так любопытен и невежливо настойчив. Отсидев положенное время, я стала прощаться. Меня уговаривали остаться пить чай, но я извинилась и все-таки распрощалась.

— Я провожу М. П. до извозчика, — заявила Татьяна Львовна.

— Нет уж, — сказал Толстой, — я сам провожу М. П. Посажу на извозчика и возьму марку.

Это означало заметить номер пролетки. Так обычно поступали, когда дама уезжала одна. Всю дорогу Л. Н. продолжал настойчиво расспрашивать все о том же студенте.

Я вспомнила об этом случае через несколько лет, когда читала «Отца Сергия»[3]. Этот рассказ Л. Н. прислал мне с дарственной надписью:

«Дорогой Марии Павловне с благодарностью за сюжет. Л. Н. Толстой»…

4.

В самом начале 1951 года мне позвонила из Ялты Елена Филипповна Янова — заместитель директора чеховского музея. Два раза она была у нас дома в Москве, один день потратила на изучение архива. Часть материалов, связанных с жизнью и творчеством Чехова, я передал в дар музею.

Е.Ф. попросила меня подготовить фильмографию русских дореволюционных, советских и зарубежных фильмов, созданных по произведениям А. П. Чехова, а также написать краткую историю о чеховских пьесах, поставленных в России и в СССР.

Работа меня увлекла. В архивах Москвы и Ленинграда удалось разыскать редчайшие материалы. 20 апреля я отправил Яновой законченную работу. 10 мая Мария Павловна прислала короткое письмо:

«Дорогой Леонард Евгеньевич!

Огромное Вам спасибо за Ваш труд. Представляю себе, сколько у Вас ушло драгоценного времени.

Мы с Еленой Филипповной будем рады принять Вас в середине июня. Пожалуйста, не стесняйтесь, летите самолетом, билеты в оба конца мы оплатим. В Симферополе Вас встретит машина. К Вашему приезду подготовим гонорар, для этого у нас имеются специально отпущенные средства.

Вы очень хорошо написали о пьесах Антона Павловича, которые шли и продолжают идти в театрах национальных и автономных республик. Спасибо также за присланные афиши и программки.

Обнимаю Вас,

с уважением М. Чехова.

Елена Филипповна шлет Вам огромный привет. 10 мая 1961 года.»

5.

Любовь к музыке зародилась у Чехова еще в юности, одновременно с увлечением литературой и театром. В таганрогские годы музыка занимала определенное место в повседневной жизни большой чеховской семьи.

Младший брат писателя, его первый биограф Михаил Павлович Чехов[4] вспоминал: «Приходил вечером из лавки отец, и начиналось пение хором; отец любил петь по нотам и приучал к этому детей. Кроме того, вместе с сыном Николаем он разыгрывал дуэты на скрипке, причем маленькая сестра Маша аккомпанировала на фортепьяно!»

С детства Антон горячо полюбил степь. Таинственные степные шорохи, пение птиц, далекая песня, различные степные «голоса» — все это жадно впитывал в себя юный Чехов. Здесь он научился вслушиваться в особую волнующую музыку ночной тишины. Позднее все это богатство звуков ожило в его изумительной повести «Степь»[5].

Мария Павловна рассказала, что Чехов очень любил С. И. Танеева[6] и всю жизнь с ним дружил. В его игре он отмечал ясное ощущение формы, сочетавшееся с широкой фресковой манерой воплощения замысла.

Ночь холодная мутно глядит
Под рогожу кибитки моей,
Под полозьями поле скрипит,
Под дугой колокольчик звенит,
А ямщик погоняет коней…

Мне все чудится: будто скамейка стоит,
На скамейке старуха сидит.
До полуночи пряжу прядет,
Мне любимые сказки мои говорит,
Колыбельные песни поет…

— Это стихотворение Якова Полонского[7] жило в памяти Сергея Ивановича едва ли не с детских лет и сочеталось в воображении с образом нянюшки его Пелагеи Васильевны. Когда у нас в гостях бывал Танеев, Антон Павлович просил его исполнить полюбившийся романс.