Елена Хаецкая - Ведьма

• Название: Ведьма
• Автор: Елена Хаецкая
• Издательство: Азбука
• Жанр: Фэнтези
• Год: 1997
• ISBN: 5-7684-0265-9

Альтернативная история, знакомо-незнакомые события, причудливо искаженные фантазией... Мир, где любое народное поверье становится реальностью... Здесь, по раскисшим дорогам средневековой Германии — почти не «альтернативной», — бродят ландскнехты и комедианты, монахи и ведьмы, святые и грешники, живые и мертвые. Все они пытаются идти своим путем, и все в конце концов оказываются на одной и той же дороге. Роман построен как средневековая мистерия, разворачивающаяся в почти реальных исторических и географических декорациях. Главный герой — монах, которого вольнодумный студент Бальтазар Фихтеле прозвал Мракобесом. Найдет ли он свой путь, встретит ли Того, к Кому шел всю жизнь?

---

Тихо вышла Доротея из спальни, спустилась на кухню. Поверх просторной ночной рубахи повязала фартук, весь в пятнах жира.

На кухне было еще темно. Ощупью отыскала сальную свечку, зажгла, вставила в кулак оловянному рудокопу — свадебный подарок Марты Фихтеле, любимой тетки, матери Бальтазара.

Марта была низенькой, пухленькой. На руках у нее были ямочки. Доротея хорошо помнила себя девочкой: стоит в кухне, влюбленно смотрит на эти белые руки, ловко разделывающие тесто. Когда Бальтазар уходил из дома, Марта едва доставала макушкой ему до плеча. А возвращения сына так и не дождалась.

В память о Марте и непутевому Бальтазару открыта дверь этого дома. Хотя, как подумаешь, так поневоле на ум придет: гнать парня нужно вон, покуда не наделал бед.

Доротея бросила взгляд в окно. Через полчаса на кухню ворвется солнечный луч. Засверкают медью на беленых стенах кастрюли и сковородки, доротеина гордость. По праздникам она начищает их до блеска, а в будни не трогает. Вся еда варится в большой трехногой кастрюле, доставшейся еще от бабки.

Доротея потянулась за ножом, разделала на куски колбасу, другим ножом нарезала хлеб вчерашней выпечки. В очаге развела огонь, разогрела бобы, сваренные с вечера.

Стояла, смотрела, как кипит в кастрюле суп, как мелькают в нем бобы. «Ведьмины головы», называл их Бальтазар, когда оба они были детьми, вспомнила Доротея.

Однажды брат не на шутку напугал ее — рассказал про «ведьмину голову», а потом, когда тетка Марта позвала их обедать, все подмигивал и тишком корчил рожи, так что Доротея в конце концов подавилась. «Ты слопала целую толпу ведьм, сестра», — шепнул он ей, улучив момент, с хитрым видом. После этого девочка мучилась почти неделю, боялась — вдруг действительно проглотила злых духов. Будет теперь одержима, как та несчастная бабка Аулула, трактирная прислуга, которая то и дело бросалась на землю и вопила на разные голоса…

На похоронах своего второго ребенка Доротее невольно подумалось: может, и впрямь кто-то положил на нее дурной глаз? Как в воду глядел тогда Бальтазар…

Доротея отбросила с груди за спину две толстые желтые косы. Так задумалась, что вздрогнула, когда сзади подошел Эгберт.

— Опять завтрак задержала? — недовольно проговорил он, усаживаясь за стол.

Доротея поставила перед ним тарелку, встала, сложив руки на животе. Молча стояла, ждала, пока муж позавтракает, чтобы можно было убрать за ним посуду.

— Устал я от твоего брата, Доротея, — сказал Эгберт таким тоном, будто жена навязала ему подрывника на шею. — Все эти новшества до добра не доведут.

Доротея подала хлеб, колбасу, налила хлебного кваса.

— Раньше добывали руду без всякого пороха, — продолжал Эгберт, отлично зная о том, что жена не слушает. — Я начинал еще в те годы, когда твердь размягчали огнем, а не порохом. Раскладывали мы тогда перед плоскостью забоя костерчик, повыше, чем те, на которых отцы Иеронимус и Ремедий поджаривают оттербахских ведьм. Опасное дело было, чуть с проветриванием недогляд — беда, все задохнутся.

Доротея думала о ведьмах. И о девочке, которую похоронили вчера. Тяжело вздохнула, всей грудью.

Эгберт все не унимался:

— Горячий камень, бывало, обливаешь водой, все вокруг шипит, потрескивает. Вобьешь в трещину мокрый деревянный клин, он разбухает и камень крошится… Так и работали, хоть и опасно, но проверенно. А твой Бальтазар чуть что — сразу сует свой длинный нос: подорвем да подорвем. От его озорства Ханнес Зефцер оглох и головой трясет, а крепкий еще мужик был…

Отодвинул тарелку, встал, пошел к двери.

— Эгберт, — сказала женщина ему в спину.

Эгберт обернулся через плечо.

— Что?

— Третьего дня заходила Рехильда Миллер, — начала Доротея, — вызывалась помочь с родами.

— Это ваше бабье дело, — отрезал Эгберт.

— Так идти мне к ней? — несмело спросила Доротея. — Звала.

— Сходи, если надо.

— Так… девчонка-то вчерашняя, которую хоронили, ведь у Рехильды в прислугах была.

— При чем тут девочка?

— Как с кладбища шли, Лиза говорила… будто сама Рехильда девчонку и извела.

— Не морочь мне голову, дурища, — рассердился Эгберт.

— Так идти к ней? — повторила Доротея.

— Боишься — так не ходи, — сказал Эгберт. — Мало, что ли, толковых баб вокруг. Попроси Катерину Харш, она поможет.

И вышел, хлопнув дверью.

Доротея нахмурила светлые брови, почти не видные на бледном лице. Медленно проходили мысли в голове у Доротеи.

Мертвая девочка.

Красавица Рехильда Миллер, добрая, отзывчивая.

Дети Доротеи.

Эгберт-младший, умер в полтора года от скарлатины.

Марта, три года, от удушья.

Николаус, два года, утонул в Оттербахе (и как недоглядели?) Анна, полгода…

Доротея тряхнула головой, провела рукой по животу. И снова потекли знакомые, много раз пережеванные мысли.

…Сходить на рынок, купить мяса…

…Пригласить ли Бальтазара на воскресный обед?..

…Заглянуть к Катерине Харш, жене Николауса…

Неспешно передвигались доротеины мысли. Как коровы на лугу. Куда им спешить? Вчера они были и будут завтра.

Как восход и закат.

После вчерашнего дождя земля раскисла, так и липнет к ногам. Еще неделя таких дождей — и не дай Бог не выдержит плотина, возведенная вокруг шахты, чтобы не затопило ливневыми водами. Строили-то ее шесть лет назад, еще при прежнем бургомистре.

Грунтовые воды из шахтных стволов откачивали при помощи конного ворота. Старый Тенебриус, известный в городе нищий, который знал все на свете, относился к этому с нескрываемым неодобрением: для такой работы лошади, мол, слишком дороги. И пускался в мутные воспоминания: в его-де время ворот крутили рабы. «Да какие еще рабы, Тенебриус?» — ярился Бальтазар Фихтеле, местный умник, наседая на старика со своими дурацкими расспросами. Тот отмахивался, плевался — не хотел попусту тратить слова на разговоры с молокососом.

Тенебриус был странным человеком. На вид ему можно было дать лет шестьдесят. А можно и все сто. Можно и двести, но лучше об этом не думать.

У него неопрятная лохматая голова, серые волосы, крупный острый нос и большой рот без единого зуба. На загорелом до красноты морщинистом лице горят крошечные черные глаза — невольно поежишься, если зацепишь их взглядом.

Нищий жил в лачуге, кое-как слепленной из всякого хлама, на самом берегу Оттербаха, у старого, давно уже обвалившегося забоя. Туда и ходить-то не любили.

Среди горняков бродили упорные слухи о призраках, гнездящихся под землей, в затопленных или засыпанных шахтах. С этим суеверием ничего не могла поделать даже католическая церковь. Время от времени отец Якоб вдохновлялся той или иной буллой, добравшейся из Рима до дикого горняцкого прихода, затерянного среди Разрушенных гор. И отважно выступал в одинокий крестовый поход против шахтерского язычества. Но его пламенные проповеди скоро забывались, а страхи — вот они, страхи, каждый день рядом и забыть о себе не дадут.

Куда больше успеха имели рассказы доротеиного брата Бальтазара. Чему-чему, а складно врать, подливать масла в огонь да стращать глупых баб и суеверных рабочих в университете его научили. И нужно отдать должное Бальтазару — истории он сплетал преискуснейше, просто мороз по коже. И хочется уйти, а любопытство не отпускает, заставляет слушать дальше. Хоть все и понимали, что подрывник Фихтеле — сумасшедший, а поневоле верили. Больно уж убедительно врал.

Шахта, которую облюбовал Тенебриус в качестве соседки, и вовсе пользовалась недоброй славой, вполне заслуженной. Ее называли «Обжора», потому что там постоянно гибли люди — то обвал, то вентиляционный ствол рухнет. Но больно уж много серебра добывали из ненасытного брюха Обжоры. И горняки, в который уже махнув на все рукой, брались за выгодный подряд. И Обжора проглатывала их, одного за другим. Так и шло год за годом, пока однажды не обвалилась, погребая под собой и серебро, и пятерых человек, и все их оборудование.

Это случилось почти двадцать лет назад, таким же тихим летним вечером, как и во время вчерашних похорон. Отец Якоб вел службу в горняцкой церкви. Туда ворвались люди — грязные, с окровавленными руками, и следом за ними ворвалась в церковь большая беда и закричала о себе во всю глотку.

Эгберт, тогда еще подросток, завопил тонким голосом:

— Обжора рухнула!

Все в один миг пожрала Обжора — и тихий вечер, и богослужение, и человеческий покой. Запах пыли и пота поглотил запах горящих свечей и ладана. Прихожане повскакивали со скамей, хлынули к выходу. В спешке сбили с ног отца Якоба, хлынули к выходу.

До ночи раскапывали завал, потом стало темно, и пошли по домам. Только Эгберт и еще двое (теперь-то они уже умерли) возились всю ночь, ворочали камни. У Эгберта остался под завалом старший брат, кормилец всей семьи.

Утром никто не вышел на работу. Разбирались: кто первым додумался нарушить цеховой устав, работать на закате, когда всякую трудовую деятельность положено прекращать? Так ни до чего и не договорились; все виновные погибли вместе со своей виной.