Николай Никандров - Рынок любви

• Название: Рынок любви
• Автор: Николай Никандров
• Издательство: РГХИ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004

Настоящий сборник представляет читателю не переиздававшиеся более 70 лет произведения Н.Н.Никандрова (1868-1964), которого А.И.Солженицын назвал среди лучших писателей XX века (он поддержал и намерение выпустить эту книгу).

Творчество Н.Никандрова не укладывается в привычные рамки. Грубостью, шаржированностью образов он взрывал изысканную атмосферу Серебряного века. Экспрессивные элементы в его стиле возникли задолго до появления экспрессионизма как литературного направления. Бескомпромиссность, жесткость, нелицеприятность его критики звучала диссонансом даже в острых спорах 20-х годов. А беспощадное осмеяние демагогии, ханжества, лицемерия, бездушности советской системы были осмотрительно приостановлены бдительной цензурой последующих десятилетий.

Собранные вместе в сборнике «Путь к женщине» его роман, повести и рассказы позволяют говорить о Н.Никандрове как о ярчайшем сатирике новейшего времени.

---

— Что же вы молчите? — с раздражением спросила она. — Говорите что-нибудь!

— Что я могу сказать? — повел бровями Шурыгин. — Я могу сказать только то, что сознаю себя кругом виноватым.

— Но тогда я вас не совсем понимаю, — сказала она. — Скажите определенно, мы расходимся или нет?

— Конечно, расходимся, — тихо, но твердо ответил Шурыгин. — Это уж бесповоротно. Мои обстоятельства так сложились.

— "Обстоятельства"! Ха-ха-ха! У него "обстоятельства"! Какие же это у вас "обстоятельства"?

— Валечка, не будем говорить об этом. Все равно этого уже ничем не поправить.

— Ах да, я и забыла, что "без объяснения причин". Вот оно когда вам пригодилось, это "без объяснения причин"! Я заранее знала, что такой финал будет. Конечно, раз вы познакомились со мной на бульваре…

— Валя, при чем тут бульвар?

— Конечно, если вы нашли себе молоденькую… Недаром сняли бороду, выбрились, помолодились, я сразу заметила.

— Валя! При чем тут молоденькая? Молоденькие хуже. Их еще долго нужно учить, прежде чем от них начнешь брать то, что они могут дать.

— Фу, какая мерзость!

— Мерзость это или не мерзость, но только это так.

— Вот какое у вас, у мужчин, понятие о любви!

— Да, у нас такое понятие о любви, у нас такое.

Она с гадливостью посмотрела на него. Это ему понравилось: легче порвет, скорее уйдет… Надо ей еще помочь в этом. И он сказал:

— Вы, женщины, еще не представляете себе, какие мы, муж чины, в сущности, изверги! Вы и десятой доли не знаете о нас!

— Не напускайте на себя, не напускайте, — догадалась она и сделала презрительную гримасу, потом передохнула и взяла другой тон: — Ну-с, Павел Сергеич, дело это прошлое, конченое, теперь сознайтесь, какая вертушка, какая вертихвостка, какая ветрогонка, какая девчонка заставила вас снять вашу чудную бороду?! Только не лгите, не сочиняйте, говорите правду…

Шурыгин неестественно рассмеялся, вскочил с места и, чтобы чем-нибудь заняться, начал переносить посуду и остатки закусок со стола на подоконник.

— Молчите? — наблюдала она за его увиливающим ли цом. — Но я и без ваших слов вижу, что попали вы в лапы хо-о-рошей госпоже. Она повертит вами, она повертит, не то что я, дура, давала вам полную свободу во всем и ничего не требовала от вас за это. Вот и получила. Вот и благодарность, вот и награда за хорошее отношение. К людям нельзя хорошо относиться, обязательно сделают за это пакость. Впрочем… впрочем… у вас, может быть, уже денег нет давать мне? Тогда другое дело. Тогда, конечно, разойдемся. Потому что задаром я не могу. Задаром вас, охотников, нашлось бы много, из тех же жильцов нашего дома или из старых друзей моего мужа, хотя с мужчинами знакомыми я не хотела бы связываться: пойдут сплетни, узнают дети, дойдет до мужа…

— Да, — ухватился за поданную ему мысль Шурыгин и с обрадованным лицом остановился посреди комнаты, держа порожнюю чайную посуду в руках. — С деньгами у меня действительно вышла заминка, и прежней суммы я бы все равно уже не смог вам давать.

— А о чем вы думали раньше, когда сходились со мной?

— Раньше? — опять забегал по хозяйству Шурыгин. — Раньше у меня были деньги, потому что я распродавал мануфактуру и катушечные нитки одной группы лиц. А теперь мануфактура пришла к концу, нитки пали в цене…

— И нитки у вас тоже есть?

— Да, есть немного. Но неважные нитки, не "цепочка", а "вилка".

— Нет, отчего же, "вилка" тоже хорошие нитки. У вас черные или белые?

— И черные, и белые. Я вам сейчас дам на дорогу. Пол дюжины черных, полдюжины белых, будете дочек своих обшивать.

— Спасибо.

Толстый, широко расставив ноги, Шурыгин с великим тру дом нагнулся к полу и вытащил из-под кровати низкий ящик.

— Только вы очень много мне не давайте, — взволнованно проговорила Валя, заглядывая и видя, как он нарочно заслоняет от нее ящик.

— Это не много, по полдюжинке уложу вам на дорогу.

Он еще несколько раз повторил эти слова: "На дорогу". Было видно, он и нитки ей давал отчасти затем, чтобы произнести эти два слова, чтобы напомнить ей о дороге, чтобы она скорее уходила, напрасно не томила. Ему было необходимо как можно скорее освободить от нее свою душу для другой, для Наташи, надо было сегодня же начать думать о ней, налаживать связь с ней. Как это хорошо, как это прекрасно, как это глубоко освежает все существо человека: порвать с одной и сейчас же начать с другой. Точно из города выезжаешь на дачу! И ни одного дня не придется мучиться в одиночестве, рыскать с лицом сумасшедшего по бульварам.

— А это ничего, что я туда же вам две пачки разных иголочек уложу? — спросил он Валю умиленно, упаковывая для нее кулечек.

— Ничего. Иголки мне нужны.

— А это ничего, если я пакетика два синьки туда же суну?

— Ничего. Синька тоже пригодится.

— А синька наша замечательная. Такой синьки в продаже нет.

Он с грохотом задвинул ящик обратно, положил перед Валей пакет с прощальными подарками и сам остановился перед ней. Он нарочно не садился, он как бы выпирал ее из комнаты своим животом.

— На дорожку, — то и дело повторял он, нетерпеливо топчась на месте выпяченным животом к ней. — На дорожку.

Она вдруг поняла, презрительно фыркнула, вскочила, начала собираться домой.

— Что ж, — как со сна потянулась она, остановившись возле вешалок, и перегнулась корпусом назад. — Делать нечего… Насильно мил не будешь… Пожили — и довольно… Насладились…

Она опять, как во сне, надела свое выцветшее серо-лило вое пальто, накинула на плечи облезлое желтое боа, которое Шурыгин когда-то так любил на ней, а теперь иначе не называл в душе, как "собачье боа", потом с такой же медленностью она укрепила на голове шляпу, натянула на дрожащие пальцы перчатки, взяла со стола свою бедную старенькую сумочку — пустую сумочку! — протянула руку за лежащими на уголке стола подарками — прощальными подарками! И вдруг рука ее остановилась в воздухе, опустилась, не взяла подарки, и слезы горя, обиды, оскорбленности, слезы предвидения на этот раз уже окончательной своей гибели бурным потоком хлынули из ее глаз.

— Господи! — вскричала она с леденящим ужасом в голосе, запрокинула назад голову и с таким стоном и с таким видом схватилась руками с двух сторон за лицо, точно хотела разорвать его надвое: — Какой ужас!

Чтобы она не грохнулась на пол, Шурыгин ловко подставил ей стул. Она в пальто, в перчатках, в шляпе, повалилась на стул, упала лицом на стол.

— Выпейте холодной воды, выпейте же…

И, сунув ей в руку стакан с водой, Шурыгин быстро пошел одеваться, чтобы идти ее провожать. Иначе она могла еще засидеться.

XIII

Он вез ее домой на извозчике.

— К вам в первый раз ехала на извозчике и от вас в последний раз уезжаю на извозчике, — сказала она в пути с печалью. — Что же это вы, обещали меня познакомить с хорошим человеком, если будете расходиться со мной, а сами не знакомите. Или это тоже были одни слова, одни обещания?

— Нет, я имею в виду для вас одного хорошего человечка, моего близкого приятеля.

— Он кто?

— Старший счетовод из "Сельскосоюза", имеет отношение к разным продовольственным складам, так что голодные сидеть не будете.

— Как его фамилия?

— Арефьев. А что, разве вы его знаете?

— Нет, я так спросила. Хотела узнать, русский он или еврей. Хотя теперь на это не очень-то приходится смотреть.

— Он русский, чисто русский. Он очень хороший малый, я его давно знаю, он мой товарищ по курсам бухгалтерии Езерского, хотя значительно моложе меня. И скажу правду: он лучше меня.

— А он сейчас свободен? — сквозь слезы протянула в нос Валя.

— Да. Почти.

— Что значит "почти"?

— Свободен.

— А он захочет? — опять несчастно протянула она в нос.

— Должен захотеть.

— Как это так — "должен захотеть"?

— Зная его вкус, думаю, что захочет.

— А если нет? — как ребенок, хмыкнула она заплаканно.

— Тогда поищем другого. Вы, сударыни, искать не умеете! Нас, жаждущих чистой любви мужчин, много, гораздо больше, чем вы предполагаете. Нами кишат все частные дома Москвы, учреждения, клубы, театры, церкви, бульвары, улицы, трамваи. Всегда и всюду нами движут только поиски женской любви, иначе мы вечно лежали бы в своей берлоге. Но вы совсем не знаете нашей мужской психологии. Мужчина прежде всего трус в любви, и ваша прямая обязанность приходить к нему на помощь. А вы этого не делаете. Вы ходите по самым освещенным и многолюдным улицам Москвы, строите мужчине глазки и думаете, что он заинтересуется, воспылает и подойдет знакомиться. Он, может, и заинтересуется, и воспылает, но не подойдет знакомиться.

— Подходят, — сказала Валя. — Я за те четыре дня убедилась, что подходят.

— Да, подходят, но какие подходят? Самые нахальные под ходят, самые отбросы подходят, последний сорт! Подходят только сих дел мастера. А мужчина скромный, порядочный, воспитанный, ищущий серьезной и глубокой любви, такой мужчина на освещенной и многолюдной улице к вам никогда не подойдет.