Николай Никандров - Любовь Ксении Дмитриевны

• Название: Любовь Ксении Дмитриевны
• Автор: Николай Никандров
• Жанр: Современная проза

Настоящий сборник представляет читателю не переиздававшиеся более 70 лет произведения Н.Н.Никандрова (1868-1964), которого А.И.Солженицын назвал среди лучших писателей XX века (он поддержал и намерение выпустить эту книгу).

Творчество Н.Никандрова не укладывается в привычные рамки. Грубостью, шаржированностью образов он взрывал изысканную атмосферу Серебряного века. Экспрессивные элементы в его стиле возникли задолго до появления экспрессионизма как литературного направления. Бескомпромиссность, жесткость, нелицеприятность его критики звучала диссонансом даже в острых спорах 20-х годов. А беспощадное осмеяние демагогии, ханжества, лицемерия, бездушности советской системы были осмотрительно приостановлены бдительной цензурой последующих десятилетий.

Собранные вместе в сборнике «Путь к женщине» его роман, повести и рассказы позволяют говорить о Н.Никандрове как о ярчайшем сатирике новейшего времени.

---

– Нет!

– Ну вот видите! – сделала убеждающую мину Марья Степановна, потом прибавила, со вздохом, певуче: – Не ожидала я этого от Геннадия Павловича, не ожидала! А нам-то он казался таким порядочным, таким благородным!

– Раньше он был другим, – пожаловалась молодая женщина. – На него революция так подействовала. Приблизительно с 1919 года он начал жалеть тратиться на меня. А в 1921 году уже открыто проповедовал свои новые послереволюционные взгляды. "Жена, если она человек, а не вещь, сама должна зарабатывать на себя". И все в таком же роде.

– Ого! – возмущенно прыснула Марья Степановна и с недоброй улыбкой уставилась сквозь очки куда-то вдаль. – Совсем по-большевистски. Это только у большевиков не дела ют различия между мужчиной и женщиной. Комсомолки, на пример, – рассказывала она о большевиках как о турках, – комсомолки, те, например, носят у них мужские штаны, мужские картузы, по-мужски стригут волосы, по-мужски курят, сплевывают, сквернословят. Полное освобождение от всяких "женских нежностей". Насмотрелась я на них тут летом, наслушалась…

– Брр… – между тем зябко задрожала Ксения Дмитриевна и, поеживаясь, с испугом огляделась на обступавший их со всех сторон угрюмый вековой лес. – А все-таки у вас тут, Марья Степановна, жутко, тоскливо. Я в такой глуши не смогла бы долго прожить. Меня уже и сейчас что-то гложет, что-то давит в этом беспросветном полумраке леса, в его скованной неподвижности, в могильном безмолвии. И хорошо, и красиво, и в то же время клубок подкатывается к горлу, хочется плакать…

– Скоро должны вернуться из Москвы наши. Тогда, на людях, вам будет повеселее, – сказала Марья Степановна. – Хотите, пока светло, пройдемся по нашему лесу?

– Очень.

Они встали, спустились с террасы, вышли из палисадника и окунулись в вечный сумрак угрюмого северного леса.

И опять заговорили о Геннадии Павловиче, о мужчинах, женщинах, о любви, браке, разводе…

III

– А вот и наши идут, Валерьян Валерьянович с Людочкой, – указала Марья Степановна на конец лесной просеки, когда она и Ксения Дмитриевна возвратились к новому сосновому палисаднику дачи, почему-то напоминающему ограду вокруг могилы.

– Валерьян Валерьянович и Людмила Митрофановна! – воскликнула Ксения Дмитриевна с оживившимся лицом и уста вилась в конец широкой просеки на две приближающиеся человеческие фигуры, мужскую и женскую. – Вот интересно, изменились они за время революции или нет? Ну как они живут? Все служат?

– Служить-то служат, – покачала головой Марья Степановна и кисло поморщилась под очками. – Но какая теперь служба? Сегодня ты служишь, завтра тебя "сокращают"… Вале рьяна Валерьяновича в этом месяце понизили на один разряд, Людочку на два. Что хотят, то и делают.

Дочь Марьи Степановны, Людмила Митрофановна, и ее муж, Валерьян Валерьянович, оба советские служащие, сойдя с поезда и пользуясь отсутствием посторонних свидетелей, пока шли лесной просекой, всю дорогу бранились между собой.

Валерьян Валерьянович – очевидно, на правах мужа – старался насильственно что-то втолковать жене. Жена назло мужу не желала слушать его, зажимала руками уши, перебегала по траве через всю ширину дороги с одной стороны просеки на другую. Муж въедливо догонял ее и, нагорбясь как дятел, долбил и долбил ее в затылок своими речами…

– Вот видите, – кивнула на них Марья Степановна. – Тоже все время ругаются: и дома, и на службе, и в поезде, и на просеке. И тоже только и разговору у них, что "разойдемся" да "разойдемся". Разойтись-то легко, а дети?

Как раз в этот момент супруги увидели издали в палисаднике своей дачки рядом с седовласой Марьей Степановной другую даму, молодую. Муж и жена переглянулись, перебросились несколькими деловыми словами – очевидно, заключили временное перемирие, потом, подобравшись, по шли рядом с таким видом, как будто впереди их ожидала засада.

– Мама, папа! – в развевающейся на ветру голубой рубашке, без пояса, с непокрытой вихрастой головой, размахивая длинными руками, выбрасывая ногами, как дьяволенок с того света, вдруг бросился из палисадника им навстречу Боря. – А к нам какая-то женщина приехала жить!

– Навовсе! С вещами! – резко прокричала маленьким ротиком Липочка, едва поспевающая за братом, с такой оголтелой рожицей, точно у них в доме в отсутствие родителей стряслось великое несчастие.

И детишки, словно отважные гонцы, доставившие на поле сражения важные вести, отпрянули от своих ошарашенных родителей так же стремительно, как и подлетели к ним.

– Простите, – обратилась Марья Степановна к гостье, и в голосе ее послышалась растерянность. – Пока наши с дороги переоденутся, умоются, вы посидите тут, а я пойду в кухню хлопотать насчет обеда. Пообедаете с нами.

Ксения Дмитриевна, оставшись на террасе одна, не заметила, как начала думать…

…Вот она сейчас сидит у черного крыльца своих старых московских друзей и с волнением ждет: позовут они ее обе дать или не позовут? Может статься, что и не позовут…

– Это что за дама к нам там приехала? – едва переступив порог дома, спросил у своей тещи Валерьян Валерьянович, замученный службой, семейными неурядицами, ежедневной ездой на железной дороге, сутулый, худосочный интеллигент, с небритого лица которого никогда не сходило выражение чело века, только что исхлестанного кнутами.

– Это Беляева Ксения Дмитриевна, – тихо, озираясь, про говорила Марья Степановна и двумя тряпками выхватила из горячей духовки синюю полуведерную кастрюлю с супом.

– Она к нам надолго? – снимал возле умывальника пиджак Валерьян Валерьянович, закатывая рукава сорочки.

– Нет, ненадолго, – хлопотала с обедом Марья Степановна. – Только одну эту ночь переночует.

Валерьян Валерьянович нагнулся перед умывальником, нацедил в обе пригоршни воды, с фырканьем окатил ею запыленное лицо.

– Знаем мы эту "одну ночь"! – покривил он вбок мокрое недовольное лицо. – Это только так говорится, что на одну ночь, – намыливал он щетинистое лицо. – А делается совсем иначе. Этим людям важно только влезть в дом, только ступить туда хоть одной ногой. А потом их оттуда родильными щипцами не вытащишь.

– Валерьян! – взмолилась теща. – Не говорите так о ней, не говорите! Она так несчастна!

– А мы счастливы? – истерически взревел, весь в мыле, Валерьян Валерьянович. – Вчера почти что со скандалом вы проводил из дома на станцию одного такого московского кочевника: обманным образом забрался в дом и не желает уходить! Вцепился в чужой дом, как клещ! Пришлось почти что силу употребить и еще взять на свой счет железнодорожный билет до Москвы.

Валерьян Валерьянович стоял и вытирал полотенцем лицо, шею, уши.

– И нам же оскорбления посылал из вагона, когда тронулся поезд! – возмущался он. – "Окопавшиеся интеллигенты!", "недорезанные буржуи!" И это за нашу же хлеб-соль, за то, что мы три дня его кормили, поили, делились с ним подушками, рискуя от него заразиться! То было вчера, а сегодня, пожалуйте-с, уже является другая! Вчера мужчина, сегодня дама. Вчера безработный, сегодня разведенная. А завтра еще кого прикажете ожидать? Ты безработный? Ну и иди на биржу труда. Ты развелась с мужем? Ну и разводись, черт с тобой, мне не жалко, только при чем же мы тут, зачем ты насильственным образом ввергаешься в наш дом?!

– А если ей негде жить? – бросала на ходу свои замечания Марья Степановна, таскавшая из кухни в столовую пищу, посуду…

– А мне какое дело? – перед выходом в столовую на девал пиджак Валерьян Валерьянович. – Значит, по-вашему, у кого нет в Москве "жилой площади", тот может преспокойно залезать мне на шею? К черту! Не желаю! Вот не выйду туда обедать, подавайте мне здесь!

Валерьян Валерьянович взмахнул руками и бомбой вылетел из кухни.

Минуту спустя все мирно сидели в столовой за общим столом и обедали.

Неразговорчивость хозяев во время еды, их холодные, как каменные маски, лица и наконец слишком откровенное поведение детей, таращивших удивленно-вопросительные глаза на непрошеную гостью, – все это красноречивее всяких слов говорило Ксении Дмитриевне, что ей в этом доме так же не рады, как везде.

Куда ей деваться? Где искать внимания, участия?

Почему же, на каком основании она всегда была о людях лучшего мнения?

И в знак протеста против черствого отношения к себе хозяев она старалась за обедом как можно меньше есть.

– Ксения Дмитриевна, вам подложить еще? – спрашивали у нее хозяйки, то старая, то молодая.

– Нет, благодарю вас, не хочется, – демонстративно отвечала она, расстроенная, готовая расплакаться от голода, от унижения.

– Вы, может быть, стесняетесь? – допытывалась Марья Степановна, учуявшая в поведении гостьи что-то неладное. – Вы, может быть, думаете, что у нас супу не хватит? Супу-то хватит. Жидкого наварили много. А вот второго – не знаю…