Роса Монтеро - Дочь Каннибала

• Название: Дочь Каннибала
• Автор: Роса Монтеро
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006

Роман «Дочь Каннибала», отмеченный в 1997 году литературной премией «Примавера», был признан в Испании самой популярной книгой года. Режиссер Антонио Серрано экранизировал ее, сняв в главной роли знаменитую Сесилию Рот, звезду фильмов Педро Альмодовара. Роман построен на почти детективном сюжете: в аэропорту похищен муж героини; растерянная и испуганная сорокалетняя женщина, не доверяя полиции, начинает собственное расследование. Вместе с нею читатель втягивается в сложную и запутанную историю, участниками которой становятся бывший боевик-анархист, полицейские, судьи и наемные убийцы. Расследование становится все более драматичным и в конце концов погружает героев в мир международной организованной преступности… В круговерти событий героиня переосмысливает свою прежнюю жизнь, по-новому видит окружающий мир, своих близких и – наконец-то – понимает своего отца, по прозвищу Каннибал.

---

– Зачем? Разве не глупо уничтожать такие красивые книжки? Подождите немного, я уверена, все выправится, это последствия экономического кризиса…

– Не строй иллюзий, Лусия. «Курочка-недурочка» не идет. Возможно, это великолепные сказки, не спорю, но детям они не интересны. Мы пускаем под нож остатки тиражей, потому что не можем продать их, а за склад надо платить, и немало. Лусия, ты не представляешь, как я сожалею и как трудно мне говорить все это. Но с «Курочкой-недурочкой» мы покончили. Я не могу дать тебе аванс, потому что гонораров больше не будет. Твои книги мы больше не берем.

Я почувствовала, что проваливаюсь в колодец, становлюсь крошечной и хрупкой, просто Алиса в стране позора.

– Я же могу сменить персонажей, буду писать про «Мишку вприпрыжку», про «Мурашку – глупую букашку»! Ну пожалуйста, Эмилио!

– Мне очень жаль, Лусия. Ты же знаешь, что я тут не один, что у меня есть компаньоны. На данный момент мы решили прекратить публикацию твоих книг. Но это ведь не конец света. Попробуй в других издательствах.

Разумеется, я не рискнула пойти в другие издательства: от моего самоуважения практически ничего не осталось, еще одного отказа я бы просто не вынесла. Раненая гордость – очень странная штука. Она как зверь, который рычит и скулит у тебя в груди. Этот вопль погибающего животного сводит тебя с ума, заставляет лгать, только бы позабыть о нем. Только бы вынести невыносимое.

Наберись духу, Лусия. Сделай еще одно маленькое усилие, расскажи наконец все. Ты не закончишь эту книгу, если не скажешь все, что должна сказать. Про Рамона, например. Ведь ты нарисовала тут неверный образ. Ты совсем по-другому относилась к нему, не так, как дала понять на этих страницах. Я говорила, что он зануда, удручающе посредственный тип, и вы вполне можете спросить: «Если он так невыносимо скучен, зачем ты жила с ним?» И я вынуждена ответить: я его любила.

Поначалу, когда мы только познакомились, я испытывала к нему обычную безумную страсть со всеми присущими ей симптомами: сердцебиением, замиранием духа, предсмертной испариной, экстатическими восторгами от его голоса в трубке, от запаха его кожи, от его поцелуев. А потом все прошло. Умерло, как умирают все страсти. Погасло под пеплом рутины и презрения.

И вина в этом – моя, я знаю. Именно во мне умерли иллюзии и желания. Со мной всегда происходит одно и то же: катастрофа повторяется с чудовищной неумолимостью. По прошествии двух или чуть более лет я отправляю своего партнера в космос, или, быть может, сама отправляюсь на Луну. К этому времени все очарование пропадает, Мужчина превращается в одного из многих мужчин, с которым становится скучно до зевоты. Это открытие – не что иное, как разочарование.

У нас, у людей, страсти почти всегда кончаются именно так, разрушением внутреннего мира, однако тот факт, что это – один из самых распространенных видов безумия на нашей планете, ничуть не умаляет моего чувства ответственности и вины за то, что произошло. Тем более что некоторым из нас – как бы фантастично это ни звучало – удается избежать этого порочного круга. Я знаю женщину, которая уже четырнадцать лет замужем за неким архитектором, у них полный набор детишек их пятеро – сыновья, дочери, светленькие, темненькие, одним словом, комплект. Так вот, сия дама и сей господин продолжают желать друг друга с пламенной страстью, настолько, что могут захлопнуть двери перед гостями или грубо выставить приглашенных из дома ради того, чтобы скинуть с себя одежду и предаться, как подростки, любви на диване в гостиной. Это единственный случай, о котором я доподлинно знаю, это – чрезвычайная редкость, это – невероятное везение. Все равно что сорвать джекпот. Но, как их ни мало, такие пары есть, и остальным этот факт только отравляет существование. Представьте себе, что на свете живет человек, пусть один-единственный, который никогда не умрет. И он, это исключение из правил, делает чудовищность смерти еще чудовищнее. С любовью и желанием происходит нечто похожее: когда иллюзии кончаются, когда ты больше не находишь в себе сил любить, ты отчасти умираешь. А у других получается, говоришь ты себе, раздвигая ноги, морща лоб и подвергая себя пытке. У других получается, а у меня – нет. И втихомолку, без слез оплакиваешь все, что у тебя когда-то было.

К тому времени, когда я познакомилась с Рамоном, я уже слишком много раз пережила подобное. Я думала, что Рамон, такой спокойный, с таким хорошим характером, мужчина, с которым мы никогда не ссорились, от которого я никогда не слышала ни одного сердитого слова, станет моим последним пристанищем, что на его умиротворенности мы сумеем построить прочные отношения. Но через два-три года его умиротворенность стала казаться мне безразличием, я постепенно уверилась в том, что мы не ссорились лишь потому, что ему на все было наплевать. Через несколько лет Рамон превратился для меня в человека слабого, безжизненного, не умеющего страдать. Куда подевалась красота мира? Куда пропала вся та полнота жизни, тот рай, куда отправила меня страсть? Пусть лучше меня предадут, пусть лучше меня покинут, пусть лучше я потеряю возлюбленного, пока длятся судороги любви, пусть я буду рвать на себе волосы в грозовые и бессонные ночи, только бы не чувствовать в который раз, как гаснут во мне звезды, как отсутствие любви пожирает все вокруг, словно библейская чума, как полноценная жизнь гниет, будто паданка, как – в конце всех концов – горло у тебя пересыхает от пыльного вкуса боли.

Потому что боль всегда пахнет пылью, хотя со мной случилось так, что боль пахла кровью. Три года прошло с тех пор, как я врезалась в грузовик Стояла туманная ночь, асфальт был скользкий, я ужасно устала, очень торопилась, сделала поворот, а там был грузовик, он полз как черепаха. Это – всего лишь сухой отчет о дорожно-транспортном происшествии. Я много раз думала об этом, прокручивала в своем воображении, что бы было, если бы изменился хоть один фактор. Что бы произошло, если бы не было тумана? Если бы я настолько не устала, так не торопилась домой? Если бы шоссе не было скользким, как каток? Весь металл мира врезался мне в рот. Кроме одного куска. Этот кусок продырявил мне живот. Я была на шестом месяце. В животе у меня была девочка. Ножки, головка, сжатые в кулачок ручки. Я видела ее на экране, когда мне делали УЗИ, доченьку мою, полностью сформировавшуюся, черно-белое чудо моей плоти. Я убила ее в той аварии, а заодно потеряла и матку. Последнее их не так уж и беспокоило – мне было уже немало лет. Старородящая, как это называется на их оскорбительном жаргоне. Вся жизнь до того потребовалась мне, чтобы решиться, победить внутренний голос, который отговаривал меня рожать, заглушить нашептывания матери, которая бубнила, что выжить можно только без детей. А теперь я пустая. Так говорят о себе женщины, которые подверглись той же операции. Пустая. Будто главное в них – матка. Древние римляне отказывали в социальном статусе бездетным женщинам. Это запечатлено в нашей памяти. Так называемые первобытные народы не воспринимают бездетных женщин: для них это – почти асоциальное явление. Это тоже запечатлено в нашей памяти. Даже производители товаров для секс-шопов делают теперь надувные куклы с животом беременной над той щелью, ради которой их и покупают!

Подбородок мне скрепили проволокой, тщательно собрали из кусочков челюсти, но девочку спасти не смогли. Я женщина, которая не знает, что такое рожать, а говорят, будто это все равно что быть оленем и не знать, что такое бегать. Разумеется, операцию мне делали под наркозом, так что я не помню, как извлекли из меня мою девочку. Но каждый раз, когда я снимаю протезы, я вижу черную пустоту во рту и вспоминаю тот миг, когда железо впилось мне в лицо, ту боль, кровь, осколки кости, кусочки мяса… Кровь, плоть, кости, боль – все равно что рожать. Но – все искореженное, как в черном фарсе. Мой рот – могила моей дочери.

Об этом я никогда не говорила. Лгать можно молчанием, что я и делала. К примеру, я никогда не рассказывала Адриану о своей беременности. Известное дело: одна ложь следует за другой, как одна капля дождя следует за другой. И мои отношения с Адрианом были совсем не такие, какими я их вам представила. Хотя все, что я вам говорила, правда, или почти правда, или частично правда. Но необходимо кое-что добавить. Кое-что важное, главное, что изменит общую картину.

Мы с ним были из разных галактик, как две кометы, чьи хвосты на мгновение пересекаются в космосе. Он явился из детства, у него никогда не было постоянной женщины, он хотел жить со мною и мною, хотел, чтобы мы создали очаг, чтобы мечтали о будущем, чтобы клялись друг другу в вечной верности, чтобы обещали друг другу все, что только можно и нельзя. А я уже прошла утомительный жизненный путь, я уже знала, что вечность кончается довольно быстро – чем она вечнее, тем быстрее заканчивается. Поэтому я отстраняла его, отталкивала, отдаляла от себя. Чем больше он требовал от меня, тем больше я задыхалась, и чем больше я не давалась, тем сильнее хотел он меня настичь. Но если отступал он, я атаковала, преследовала и требовала – ведь любовь есть игра сообщающихся сосудов.