Н Ляшко - Минучая смерть

• Название: Минучая смерть
• Автор: Н Ляшко
• Жанр: Проза

---

Федя бегал с ребятами по слободке; почуяв в доме нужду, приноровился воровать на товарной станции и с телег возчиков дрова, кокс и уголь. Варвара как бы не замечала этого, радовалась его заботливости и корила себя: «Ой, дура, гляди: втянется парень в это, наплачешься». Украдкой, через окно, из-за забора и ворот, она наблюдала за Федей, прислушивалась к его голосу, жалела, что на завод до пятнадцати лет мальчишек не принимают, и не выдержала:

— А парня-то, Егорушка, до поры надо отдать в люди: хороший, а промежду уличных распускается. В карманах махорка, спички, поругиваться стал, на Веселую улицу, говорят, бегает. Хорошего не жди, а на цепь не посадишь.

Егор расспросил о проделках Феди, велел позвать Евдокимова, поговорил с ним, и тот повел Федю в город и сдал знакомому меднику в ученье:

— Учись, медницкое дело лучше нашего: мы без завода, что рыба без воды, а медник и в конском ухе кусок хлеба напаяет себе…

Медник и выпивал, и запивал, и ругался, и затрещины давал, но Феде нравилось помогать ему. Только мало приходилось ему быть возле медника, больше под руками медничихи вертелся он, а медничиха-у-у-у! — вызывала дрожь. Низенькая, рыжая, всегда встрепанная, пропахшая «добрым» мылом, она всегда была сердита, спокойно не могла слова сказать, дребезжала, суетилась — в ушах ломило от ее визгливых выкриков:

— Почисть!.. Сходи!.. Сбегай!.. Выполосни!.. Подотри!

Поставь утюг!.. Вовика забавь!.. Замой!..

И все не по ней, все не так, — за все била, выкручивала волосы, как-то особенно, по-птичьи, впивалась ногтями в уши, шипела, топала ногами, из-за каждого пустяка надрывалась, словно из нее вынимали душу, и Федя дал ей кличку «Нечистая сила». Сдался он ей не сразу: убегал к меднику и делал все наоборот - прожигал утюгом белье, путал соль с сахаром, корицу с перцем, уксус с постным маслом, часами ходил в лавки и на базар. Это приводило к тому, что «Нечистая сила» сильнее била его, раньше будила и вертела, вертела им, выталкивая вон лишь после обеда, когда засыпал золотушный, капризный ребенок.

Тогда Федя спускался в подвал. Лохматый медник оглядывал его и кривил рот:

— Ну, отстрадал? Вот запомни, как из-под штанов в голову ум перегоняют, чтоб легче костям было. Ну, чего уши развесил? Слушай, а сам чисть воцда неси. И деньги мне! Понял? Мне! Я работаю, а не она! Ее дело жрать готовое да поедом есть нас. Понял? Я ее отучу деньги перехватывать…

Федя слушал, чистил кастрюли, чайники, подносы, самовары, подсвечники, нагружался ими и нес заказчикам.

И каждый раз кто-нибудь брал у него работу и говорил:

— А за деньгами, мальчик, зайдешь на той недельке…

Голова его заранее начинала звенеть, в ушах резало.

Он молил, просил заплатить или отдать работу назад, плакал и возвращался медленно, с тоскою. У дома угрюмо поднимал голову и вздрагивал: как в страшном сне, «Нечистая сила» через окно пучила на него глаза, делала знаки, чтоб он не попался на глаза меднику, и бежала в сенцы:

— Ну, давай! Опять не все? А зачем работу отдал?

Зачем, стерва, спрашиваю, отдал?

«Нечистая сила» захлебывалась слюною и бранью, зажимала в пальцы нос Феди, колотила его затылком о стену, запрещала плакать и взрывалась приказаниями. Так день за днем, целый год, а в году триста шестьдесят пять дней, а в день можно и рвануть за волосы, и ударить, и ущипнуть, и пнуть ногою, и толкнуть, и схватить за нос, и, и, — и, — в год «Нечистая сила» высушила на щеках Феди румянец, надорвала его голос и так вышколила, что он вертелся юлою, все мог и все, кроме медницкого дела, знал. Разлучило его с нею несчастье: пьяный медник попал под фаэтон, доехал с городовым до больницы - и аминь.

Федя обрадованно стал собираться домой, но «Нечистая сила» сдернула с него сапоги и повела на кухню. Он сутки мыл и чистил рыбу, селедки, рубил мясо, перебирал на кисели клюкву, яблоки и груши. Когда поминальщики съели все и разошлись, «Нечистая сила» спрятала перемытую Федей посуду, оглядела комод и швырнула сапоги:

— Ну, лети, да поминай добром!

Федя обулся, Снаружи защелкнул на задвижки все двери: «Сиди, чтоб ты пропала», — и заторопился. Знал, что мученьям его конец, но озирался, мгновеньями слышал за собою крики «Нечистой силы» и бежал. Дома скупо рассказал о случившемся, напился чаю и лег спать. Засыпая, думал, что не проснется и через сутки, но сон отлетел ранним утром. Он из-под одеяла последил, как мать делит купленный хлеб: «Это на завтрак, ото на обед, это на ужин», — и вскочил:

— Мама, я у хозяйки пирогов стырил, возьми там в узле.

Егор расхохотался, а Варвара растерялась и ушла за печку. Федя два дня бродил по слободке, у завода, но от родных мест, от товарищей уже отлетело что-то. Все как бы пригнулось и было серым, скучным… Вороны у собаки, казалось, тоже вырвались из цепких лап «Нечистой силы» и не могли притти в себя. А у речки, на месте, где так хорошо было ловить рыбу, Федю охватили тоска и слезы.

И пойти не к кому, и сидеть дома не было сил.

Отец уже сказал ему, что летом, если нога не станет прежней, он заложит дом, наймет адвоката, будет судиться с заводом и высудит, вырвет свое, а тогда… Отец волновался, размахивал рукой, но в его и в материных глазах был страх: оба боялись просудить дом и остаться без крова.

Все лишнее было уже прожито. Не будь огорода, да маленькой помощи котельщиков и жившего по соседству модельщика Середы, давно была бы снесена на толчок последняя одежда.

С виду нога отца была здоровой - ни ран, ни опухоли, ни красноты, но согнуть, ступить на нее нельзя было: она изнутри как бы загоралась и долго звенела режущим звоном.

Оживал отец только перед утренним чаем и после ужина: мать подкладывала под него клеенку, окунала в горячий соленый раствор летнее одеяло, оборачивала им больную ногу, а потом растирала и мяла ее. Отец яснел, поблескивал зубами и тянул:

— Во-о-во-о-от, поводн-и-и грешника по раю, он тебя на закорках таскать будет.

Федя понял, почему мать ни разу не навестила его у медника, пожалел, что ругал ее, сходил в город и сам нанялся на работу к жестянщику. Варвара собирала его с плачем.

Егор хотел сказать ему наставление, но только махнул рукой и пробормотал:

— Спасибо, что сам увидал, как у нас сладко, и догадался.

За воротами, в бледном оттепельном свете, Федя простился с матерью, взял из ее рук узел и, пряча лицо, на ходу выкрикнул:

— Ты б хоть раз в три месяца забегала, а то сиротой, посчитают и жеще жучить будут!

— Да разве я не хочу, что ты!..

Варвару корчило от жалости и боязни, что Федя всю жизнь будет попрекать ее этим днем: отпустила, мол, в люди в рваных рубахах, в латаном пальто, в коротких брючонках. В слезах ее мелькали и расплывались рыжие голенища Феди, сборки штанин и сморщенная заплата из-под узла…

IV

В апреле, когда дни зыбились чистым, без пылинки, сверкающим светом, Егор начал замечать, что досыта не наедается и не вскакивает по ночам от боли. Вначале он удивлялся: «Что такое?» — затем его потрясла радостная догадка: «А-а». Он суетливо ощупал ногу, легонько согнул ее и послушал: боли не было. В груди и в голове его все вспенилось, и в гуле крови звоном колокольчика запорхали слова:

«Кажется, поправка? Вот ведь, а?»

Мысль, что боли могут возобновиться, облила его голодом. Он раз за разом переворачивался, лежал на больной ноге, болтал ею и прислушивался. Тело охватывал трепет, а когда входила Варвара, сердце стискивала растерянность: подмывало обрадовать ее и боязно было:

«А ну, как только на время отлегло?»

Радость, страх и нетерпение делали его глухим и слепым. Он притворялся сонным, не отвечал на слова Варвары и с дрожью ждал, когда она уйдет на огород. Оставшись один, он хватался за костыли, осторожно ступал на больную ногу, шел от постели к порогу, назад и обливал комнату улыбками:

«Ха, верно, ей-ей, а?»

Больше недели по нескольку раз в день делал он так.

Потом встал с одним костылем, походил и кивнул:

«Хорошо!»

После этого он стал опираться на костыль, как на палку.

Затем притопнул однажды ногами, заходил быстрее, свистнул, оделся и пошел наружу. Одна рука его была вытянута.

Он как бы гладил ею весенний свет и по ступенькам крыльца, как в золотую воду, спускался в него. Прошел по тени осокоря, подмигнул ему: «Смотри, что будет» — и крикнул от сарая:

— А я помогать тебе иду!

Варвара опрокинула ящик с семенами: не слушая Егора, задыхаясь, бранила его за то, что он встал, вела к дому и смеялась. А он приседал, как бы пускаясь в пляс, и гудел:

— Это ты меня, ей-ей. Без тебя наделал бы я делов, как пить дать. Вот ведь, а? Вылежал-таки… Недели три не верил себе, вое молчал…

Мгновеньями Варваре не верилось, что он идет без костылей. Про себя она давно решила, что ему больше не работать, и жила тремя заботами: додержать Егора в постели, пока его не перестанут мучить боли; дождаться, когда Феде исполнится пятнадцать лет, и устроить его на завод; не допустить до того, чтобы дом был заложен. Это она тянула с наймом адвоката: не верила, что суд станет на сторону Егора. И вдруг! Вместе с Егором в ней и вокруг все выпрямилось: и спина, и сердце, и осокорь. Она помолодела и засуетилась: выставила рамы, — окна настежь, — вскопала вокруг дома землю и посадила цветы, побелила стены, вымыла крыльцо, вкопанный под осокорем стол и посыпала двор песком.