Леонид Борич - Случайные обстоятельства

• Название: Случайные обстоятельства
• Автор: Леонид Борич
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

Герои нового романа Леонида Борича «Случайные обстоятельства» — наши современники. Опытный врач, руководитель кафедры Каретников переживает ряд драматических событий, нарушающих ровное течение его благополучной жизни. Писатель раскрывает опасность нравственной глухоты, духовного мещанства.

В книгу входит также роман «Третье измерение» — об экипаже атомной подводной лодки.

---

Так и сказать, даже определеннее: «У вас, вероятно, у самого сын или дочь Женькиного возраста...»

Вдруг подумав об этом, вообще о том, что у сорокалетнего мужчины вряд ли совсем нет детей, он еще больше ожесточился против этого человека: Женьке только и не хватало, чтоб сразу и разведенный, и ребенок где-то... Но этот тип про детей, наверно, мимо ушей пропустит, а начнет разглагольствовать, что, дескать, согласитесь, Андрей Михайлович: бывает, возраст еще не... Бывает, согласится он, перебив. Бывает, но — лишь на несколько ближайших лет, уважаемый Сергей... Простите, не запомнил вашего отчества... А потом это трагикомедия, обычно.

И вот тут он, закурив, как следует затянувшись дымом, бесцеремонно и скажет ему эту грубую, уничтожающую фразу: «Мы же с вами люди взрослые, пожившие, повидавшие... Позвольте-ка чисто мужской вопрос... Что вы будете делать с моей дочерью — с вашей женой! — лет эдак через пятнадцать, двадцать?» И все!.. Нет, уже уходя, в дверях, он добавит: «Извините, но в моей некорректности есть и ваша вина. Думаю — в основном ваша».

Решительно протянув руку к кнопке звонка у дверей — единственной двери, не обитой дерматином, на которую он почему-то сразу и подумал, — Каретников приготовил выражение учтивой холодности на лице, но тут, взглянув на часы, подумал, что все-таки слишком уже позднее время даже для таких визитов, и сейчас же фраза, самая первая, которую обычно про себя люди почти всегда приготавливают, если для этого есть возможность, вдруг забылась Каретниковым. Впрочем, оно и к лучшему, успел себя успокоить Андрей Михайлович: слишком много чести было бы в таком приготовлении к встрече с человеком, которого он уже заранее не уважал.

Из-за всех этих размышлений, пока он поднимался пешком на шестой этаж, и из-за столь сложных и противоречивых чувств, которые владели им на этом пути, а потом еще и в течение нескольких особенно долгих секунд перед дверью — после того как он все же позвонил и, дожидаясь, подумал, уж не спят ли там, — Каретников не услышал шагов.

Дверь неожиданно отворилась, и он увидел перед собой невысокого худощавого мужчину в очках с массивной черной оправой.

— Андрей Михайлович?.. — произнес тот с удивлением, но приветливо и вполне спокойно. — Прошу...

Каретников несколько растерялся, что его, оказывается, знают, но виду не подал, вежливо поблагодарил, довольно холодно извинился — почти не извинился, а лишь заметил вслух, — что так поздно, и вошел. Он не понял своего первого впечатления — слишком много стараний ушло на самого себя, на то, чтоб и выражение лица, и взятый тон соответствовали его намерениям. На Сергее Георгиевиче были стоптанные войлочные шлепанцы, линялые спортивные брюки с пузырями у колен и клетчатая желтая рубашка, мятая и застиранная, но держался он с таким непринужденным достоинством, словно бы его застали не в этом затрапезном одеянии, а в выходном костюме и при галстуке. Лицо его было сухощавое, тонкогубое, слишком, пожалуй, правильное — из тех вполне интеллектуальных лиц, которые трудно запоминаются, если б не глаза его за толстыми стеклами очков: лучистые, теплые, с мягкой улыбкой. Однако от подобных частностей его лица, которые невольно располагали к себе, нетрудно все-таки было отгородиться: стоило лишь подумать об этом человеке как о чем-то абстрактном, представляющем отвлеченное зло или свалившуюся на тебя неприятность, и тогда выражение его глаз воспринималось так, что потому-то он и мог вскружить голову девчонке на какое-то время — конечно, ласковые глаза, да к тому же с интригующей, печальной такой поволокой...

— А вы раздевайтесь, в комнату проходите, — сказал предупредительно Сергей Георгиевич.

— Спасибо, — с учтивостью, но, как ему казалось, и достаточно сухо ответил Каретников. — Я, собственно, ненадолго... Если позволите, я так...

Снимать плащ не хотелось — это могло бы как-то умерить потом его решительность, привнести некоторую, что ли, домашность в их разговор, который на самом деле требовал лишь деловитой краткости. Однако, посмотрев на свои забрызганные туфли, на паркет с мокрыми подтеками у ног, Каретников заколебался.

— Да ну, что вы! — понял Сергей Георгиевич. — У меня тут... Прямо так идите!

Он провел Каретникова в комнату, предложил кресло, поспешно убрав с него полотенце, прихватил из шкафа какую-то одежду и, извинившись, вышел.

Жалея уже, что так и не снял плащ, Каретников огляделся. Комната была как комната, в меру запущенная, со стандартной, далеко не новой мебелью, расставленной вдоль стен с той казенной правильностью, которая сразу выдает непритязательный и именно мужской вкус с неизменной тягой к строгой симметрии. Андрей Михайлович не заметил в комнате ни тех необязательных, а иногда и вовсе как будто излишних безделушек, придающих тем не менее жилью хоть какую-то индивидуальность и уют, ни обычных для семейной квартиры женских мелочей — пудреницы, помады, флакончика духов. И эта, кажется, почти верная примета холостой жизни, когда пепельница и телефон поставлены прямо на пол, у дивана, чтобы всегда быть под рукой...

С обостренной и злорадной наблюдательностью Каретников отметил, что постельное белье на приготовленном ко сну диване было далеко не первой свежести, и ему приятно было, что это как-то умаляет хозяина квартиры.

Чтобы чем-то занять себя, а главное — показать Сергею Георгиевичу, когда тот вернется, свое полнейшее спокойствие, Каретников взял со стола первую попавшуюся книгу и бегло стал просматривать ее. Структурализм... выявление логики порождения, строения и функционирования сложных объектов духовной культуры...

Настраивая себя на иронию, Каретников подумал: «Ишь ты, какие у нашего зятя умные книжки... Даже гриф соответствующий — „Для научных библиотек“», — а когда вычитал, что применение структурных методов ставит целью ниспровержение привычных иллюзий в области гуманитарного познания, в том числе и психологизма, Каретников усмехнулся: «Ну да, зачем математику подобные иллюзии?! Тоже мне... ниспровергатель!» Это прозвучало сейчас по отношению к Сергею Георгиевичу почти как матерное выражение, и Каретников остался доволен.

С предисловием он вполне разобрался, вычитал, что какой-то исследователь-француз устную речь назвал женской компонентой языка, письменность — мужским его началом, удивился, как нежно говорится вообще о слове — что оно одиноко, трепетно, загадочно и хрупко в своем бытии, — отметил, как это красиво сказано, и усмехнулся, вспомнив, что они, французы, умели даже и об одном из хронических симптомов некой болезни красиво выразиться: «Капля доброго утра».

Из оглавления Каретников выбрал два названия поинтереснее — «Придворные дамы» и «Проза мира», — но, просматривая их, все больше чувствовал раздражение. То, по отдельности понимая каждое слово, он почему-то совсем не улавливал смысла всей фразы, а то и сами слова — просто слова! — были совершенно непонятны ему. Что это, в самом деле, такое: «матезис»... «таксономия»... «эпистема»?..

В этом было нечто унижающее его — так много не понимать в книге, которую кто-то же все-таки читает, тем более даже этот... Сергей Георгиевич... А может, и он тоже ничего в ней не смыслит? Ведь сплошная какая-то заумь!

Хотелось в сердцах захлопнуть, отложить книгу, но послышались шаги, и Каретников торопливо углубился во что-то снова непонятное:

«...тонкая линия видимости при своем возвращении охватывает целую сложную сеть неопределенностей, обменов и уклоняющихся движений...»

Сергей Георгиевич появился уже в приличных брюках, в другой рубашке, аккуратно причесанный — все это сделало его солиднее, старше, — и, увидев книгу в руках Каретникова, радушно предложил:

— Возьмите почитать. Любопытная вещица...

И говорил, и держался он как-то совершенно на равных, и это не устраивало Каретникова. Он все же рассчитывал, что с первых же секунд увидит перед собой смущенного, растерянного человека, возможно, уловит даже и некоторое заискивание перед собой, а с ним обходились так, будто ничего предосудительного не происходит и он, Каретников, не вправе в чем-либо устыдить этого человека.

— Ну что вы, — проговорил Андрей Михайлович, откладывая книгу, — я и не осилю ее.

Как он полагал, тон его был достаточно обидным. Нарочитая и нескрываемая игра в свою простоватость — дескать, куда уж нам!.. — на самом-то деле совсем неприкрыто о другом говорила: мол, тут еще бы разобраться, тебе ли до меня, уважаемый. Правда, чтоб понять это, собеседнику надо бы обладать чувством иронии...

— Жаль... — помолчав, спокойно улыбнулся Сергей Георгиевич, а Каретникова задело, что так это было произнесено, словно вполне допускалось, что ему, может статься, такая книга действительно не по зубам, и сожаление высказано именно по этому поводу.

— Все же, я думаю, мне удалось почерпнуть из нее, пока я тут сидел, что человек не является, к сожалению, ни самой древней, ни самой постоянной из проблем познания. — Каретников прибегнул к одной из наиболее тонких своих улыбок, давая понять, что не такой уж он простак, как могло подуматься этому Сергею Георгиевичу. — И чем только не занимался человеческий ум, прежде чем на самого человека обратил внимание!..