Тобайас Смоллет - Приключения Перигрина Пикля

• Название: Приключения Перигрина Пикля
• Автор: Тобайас Смоллет
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1955

Тобайас Смоллет (1721–1771) принадлежал к замечательной плеяде английских реалистов-просветителей XVIII века. Его творчество составляет важный этап в развитии английского реалистического романа. Роман «Приключения Перигрина Пикля» представляет большой интерес. Он обладает ценностью исторического документа, в котором без прикрас отразились общественно-политические нравы и быт Англии на пороге промышленного переворота.

---

Несмотря на флегму, он не мог не скорбеть по поводу своих неудач в торговле и, вслед за банкротством некоего судового страховщика, которое лишило его пятисот фунтов, объявил о своем намерении уйти от дел и удалиться в деревню. В этом решении его поощряла и поддерживала единственная его сестра, мисс Гризль, которая ведала его домом со времени смерти его отца и ныне переживала тридцатый год своего девства, имея капитал в пять тысяч фунтов и солидный запас бережливости и набожности.

Казалось бы, эти качества должны были сократить срок ее безбрачия, так как она никогда не выражала отвращения к супружеской жизни, но, по-видимому, она была слишком осторожна в выборе, чтобы найти в столице спутника себе по вкусу; ибо я не могу допустить, что она так долго не имела претендентов на свою руку, хотя обаяние ее особы было не слишком велико, а манеры не слишком приятны. Не говоря об очень бледном (чтобы не сказать желтом) цвете лица, который, быть может, объяснялся ее девственностью и умерщвлением плоти, она отличалась косоглазием, каковое было отнюдь не привлекательно, и столь широким ртом, что ни искусство, ни усилия не могли сократить его до сколько-нибудь пристойных размеров. Вдобавок набожность ее была скорее сварливая, чем смиренная, и нимало не смягчала некоторой величавости в обращении и разговоре, направленных к тому, чтобы внушить представление о значении и родовитости ее семьи, прошлое которой, кстати сказать, никакая геральдика и никакие традиции не могли проследить дальше, чем за два поколения назад.

Она как будто отреклась от всех идей, усвоенных ею в ту пору, которая предшествовала занятию ее отцом поста шерифа, а эрой, определявшей даты всех ее наблюдений, являлось занятие ее папашей должности мэра. Мало того, эта добрая леди столь заботилась о поддержании и продолжении рода, что, подавляя все эгоистические мотивы, принудила своего брата вступить в борьбу с его же собственными наклонностями и даже преодолеть их настолько, чтобы заявить о любви к особе, на которой он затем и женился, как мы увидим впоследствии.

Поистине она была шпорой, подстрекавшей его на все его необычайные предприятия, и я сомневаюсь, удалось ли бы ему выбраться из той жизненной колеи, по которой он так долго следовал машинально, если бы его не пришпоривали и не побуждали к действию ее неустанные увещания.

Лондон, по ее словам, был приютом беззакония, где честный, доверчивый человек ежедневно рисковал пасть жертвой мошенничества; где невинность подвергалась постоянным соблазнам, а злоба и клевета вечно преследовали добродетель; где всем правили каприз и порок, а достоинства встречали полное пренебрежение и презрение. Это последнее обвинение она высказывала с энергией и скорбью, явно свидетельствовавшими о том, в какой мере считает она себя образцом того, о чем упоминала; и, право же, приговор был оправдан теми толками, какие вызвал ее отъезд у друзей женского пола, которые, отнюдь не приписывая его похвальным мотивам, ею руководившим, намекали с саркастическим одобрением, что она имела веские основания быть недовольной городом, где так долго оставалась в пренебрежении, и что, конечно, разумно было сделать последнюю попытку в деревне, где ее достоинства будут менее затенены, а состояние покажется более соблазнительным.

Как бы там ни было, но ее увещаний, хотя они и отличались убедительностью, оказалось бы недостаточно для того, чтобы преодолеть апатию и vis inertia[2] ее брата, если бы она не подкрепила своих аргументов, подвергнув сомнению кредитоспособность двух-трех купцов, с которыми он вел дела. Устрашенный намеками на какие-то сведения, он сделал надлежащее усилие: взял из дела свой капитал и, поместив его в банковские акции и индийские бумаги, переселился в деревню — в дом, выстроенный его отцом у моря ради удобства вести кой-какие торговые дела, в которых он был глубоко заинтересован.

Итак, здесь мистер Пикль обосновался навсегда на тридцать шестом году жизни, и хотя боль, какую он почувствовал, расставаясь с близкими приятелями и порывая все прежние свои связи, была не настолько острой, чтобы вызвать какое-нибудь серьезное расстройство в организме, но тем не менее он испытал крайнее смущение при первом своем вступлении в жизнь, с которой был вовсе незнаком. Впрочем, он встретил в деревне множество людей, которые из уважения к его богатству искали знакомства с ним и проявляли одно лишь дружелюбие и гостеприимство. Однако беспокойство, связанное с необходимостью принимать эти знаки внимания и отвечать на них, было невыносимой обузой для человека с его привычками и характером. Посему он возложил заботу о церемониале на свою сестру, которая гордо исполняла все формальности, тогда как он сам, обнаружив по соседству таверну, отправлялся туда каждый вечер и наслаждался своей трубкой и кружкой, весьма довольный поведением хозяина трактира, чей общительный нрав позволял ему хранить молчание, ибо он избегал всех лишних слов, так же как уклонялся и от других ненужных расходов.

Глава II

Его знакомят с характеристическими чертами коммодора Траньона и его приближенных; он встречается с ними случайно и заключает дружбу с этим командиром

Словоохотливый трактирщик вскоре описал ему нравы всех жителей графства и между прочим нрав его ближайшего соседа, коммодора Траньона, весьма странный и оригинальный.

— Коммодор и ваша милость, — сказал он, — станете в скором времени закадычными друзьями; у него куча денег, а тратит он их, как принц, то есть на свой манер, потому что, будьте уверены, он, как говорится, немножко чудаковат и ругается мастерски, хотя я готов поклясться, что он, как грудной младенец, ничего худого не думает. Помилуй нас бог, у вашей чести весело будет на душе, когда вы послушаете его рассказ о том, как он лежал борт о борт с французами, и об абордажных крюках, вонючих бомбах, картечи, круглых ядрах, железных ломах, — господь да помилует нас! — он был великим воином в свое время и потерял на службе глаз и пятку. И живет он не так, как все прочие сухопутные христиане, а держит у себя в доме гарнизон, как будто находится в гуще врагов, и заставляет слуг круглый год стоять по ночам на вахте, как он выражается. Его жилище защищено рвом, через который он перебросил подъемный мост, а во дворе поставил патереро, всегда заряженные ядрами и находящиеся под наблюдением некоего мистера Хэтчуея, у которого одну ногу оторвало ядром, когда он был лейтенантом на борту коммодорского судна, а теперь, получая половинный оклад, он живет с ним на правах друга. Лейтенант очень храбрый человек, большой шутник и, как говорится, раскусил своего командира, хотя у того есть в доме еще один фаворит, по имени Том Пайпс, который был у него боцманматом, а нынче держит в повиновении прислугу. Том — человек неразговорчивый, но мастер по части боцманских песен, свиста, трех горошин и орлянки — второй такой глотки не найдется в графстве. И вот, стало быть, коммодор живет очень счастливо на свой манер, хотя иной раз его приводят в ужасный гнев и смятение просьбы бедных родственников, которых он терпеть не может по той причине, что кое-кто из них толкнул его на то, чтобы уйти в море. Затем он обливается потом при виде адвокатов — точь-в-точь так же, как иные люди чувствуют антипатию к кошкам; кажется, его однажды судили за то, что он ударил одного из своих офицеров, и это ему обошлось недешево. Кроме того, его чрезвычайно огорчают домовые, которые не дают ему покоя и поднимают такой шум, словно — господь да помилует нас! — все дьяволы вырвались из пекла. Не дальше чем в прошлом году, примерно в это самое время, его целую ночь напролет изводили два зловредных духа, которые забрались к нему в комнату и проказничали вокруг его гамака (в доме у него нет ни одной кровати). Тогда, сэр, он позвонил в колокольчик, созвал всех своих слуг, зажег свет и предпринял основательные поиски, но домовых, черт бы их побрал, не нашли. Как только он снова улегся и все домашние легли спать, проклятые духи опять затеяли возню. Коммодор встал в темноте, схватил свой кортик и напал на них обоих с такой отвагой, что через пять минут все вещи в комнате были переломаны. Лейтенант, услыхав шум, явился к нему на помощь. Том Пайпс, узнав, в чем дело, зажег свой фитиль и, выйдя во двор, дал сигнал бедствия, выстрелив из всех патереро. Ну, разумеется, весь приход всполошился; одни подумали, что высадились французы, другие вообразили, будто дом коммодора осажден разбойниками; что же касается меня, то я разбудил двух драгун, которые были у меня на постое, и они поклялись страшной клятвой, что это шайка контрабандистов вступила в бой с отрядом их полка, стоявшего в соседней деревне; вскочив на коней, эти резвые ребята поскакали прочь с быстротой, на какую только способны были их лошади. Ах, сударь, тяжелые нынче времена, когда работящий человек не может заработать себе на хлеб, не рискуя попасть на виселицу! Отец вашей милости — упокой, господи, его душу! — был прекрасный джентльмен, и ни один человек не пользовался в этом приходе таким уважением, как он. И если вашей чести понадобится пакетик превосходного чаю или несколько бочонков настоящего бренди, я ручаюсь, что вас снабдят к полному вашему удовольствию. Так вот, говорю я, шум продолжался до утра, пока священник, за которым послали, не прогнал духов в Красное море, и с той поры в доме было спокойно. Правда, мистер Хэтчуей смеется над всей этой историей и вот здесь, на этом самом месте, заявил своему командиру, что двое домовых — это две галки, которые провалились в дымоход и хлопали крыльями, поднимая шум на всю комнату. Но коммодор — он очень раздражительный и не любит, чтобы над ним подсмеивались, — пришел в ярость и бушевал, как настоящий ураган, крича, что он умеет отличить дьявола от галки не хуже, чем любой человек в трех королевствах. Он соглашался с тем, что птицы были найдены, но отрицал, будто они явились виновниками суматохи. Что же касается до меня, сударь, я думаю — многое можно сказать и за и против, хотя, будьте уверены, дьявол никогда не дремлет, как говорит пословица.