Уилл Айткен - Наглядные пособия

• Название: Наглядные пособия
• Автор: Уилл Айткен
• Издательство: АСТ
• Жанр: Контркультура
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-023181-4

Японская молодежная культура…

Образец и эталон стильности и модности!

Манга, аниме, яой, винил и “неонка” от Jojo, техно и ямахаси, но прежде всего — конечно, J-рок! Новое слово в рок-н-ролле, “последний крик” для молодых эстетов всего света…

J-рок, “быт и нравы” которого в романе увидены изнутри — глазами европейской интеллектуалки, обреченной стать подругой и музой кумира миллионов девушек…

---

Сто раз раскланявшись, поулыбавшись и пожелав всем всего хорошего, наконец-то выбираюсь из магазина английской книги, покупаю коробку суши «на вынос» и двухлитровый мини-бочонок «Саппоро» и бреду домой под затихающим дождем. То-то славно будет почитать, не так ли?

Читать, сидя прямо на плоской, набитой шарикоподшипниками подушке, абсолютно невозможно. Составляю подушки вместе двумя пирамидами по две штуки в каждой и пытаюсь улечься так, чтобы локоть опирался на одну пирамиду, бедро — на другую, а книга покоилась на татами; вот только подушки разъезжаются во все стороны на вонючих скользких циновках. Прислоняю две подушки к стене, усаживаюсь на оставшиеся две. Очень скоро выезжаю на заднице прямо на середину комнаты, уткнувшись подбородком в Патрицию Хай-смит[21]. В ярости вытаскиваю футон из шкафа, ГДЕ ЕМУ, БУДЬ ОН ПРОКЛЯТ, ПОЛАГАЕТСЯ НАХОДИТЬСЯ В ТЕЧЕНИЕ ДНЯ, сворачиваю его в некое подобие валика и кладу поверх подушек, так, чтобы устроиться на них полулежа, облокотившись на футон. Но стоит мне принять эту не самую неудобную позу, как в дверь стучится горничная со свежими кухонными полотенцами — нюхом чует, ежели я, не дай Боже, пытаюсь нарушить японские обычаи в уединении своей комнаты, — при том, что, поскольку я не готовлю, мне и со старыми полотенцами неплохо. Аригато, сучонка. Швыряю «Сладкий недуг» на пол. Лучше бросить вызов тайфуну, чем проторчать лишнюю минуту в «Клубничном коржике».

Будь я на сорок фунтов полегче и на восемь дюймов покороче, то, крепко зажмурив голубые глаза и выкрасив вьющиеся рыжие волосы в иссиня-черный цвет, издалека и под дождем я бы, пожалуй, и сошла за японку, что плывет себе под живописным бумажным зонтиком (знаете, сколько здесь дерут за «Книрпсы»[22]?), надвинув его чуть не на самые глаза. Каменная лестница — плоские ступени поросли мягким мхом — зигзагом поднимается вверх по склону горы, на каждой площадке — крохотные деревянные часовенки или каменные фонарики. Останавливаюсь у одной из часовен, бросаю монетку в сто иен в открытую коробку из-под рыболовных снастей, беру ароматическую палочку, укрепляю ее под низким свесом крыши и зажигаю, воспользовавшись положенным тут же синим спичечным коробком с изображением горы Фудзи на крышке. Во всей моей исполинской туше религиозности ни искры, но мне всегда жуть как нравилось поджигать что-нибудь.

А лестница уводит все выше. Узкая грунтовая тропка отходит в сторону и теряется в подлеске за пагодой. Высокая желтая трава щекочет лодыжки, влажные листья стряхивают дождевые капли мне на рубашку, мокрая ткань начинает просвечивать. Впереди на дороге — какая-то дохлая тварь. Ну, не совсем дохлая — еще дышит, подрагивающие бока залиты кровью, под обрубленным хвостом — горка дерьма, обгадилась от страха. Забавно, в Японии крысу встретить как-то не ждешь. А эта — ух, хороша, серебристо-черная, и судорожно подергивается. Обшариваю кусты в поисках подходящей палки, кладу ее поперек крысиной шеи, встаю на оба конца сразу. Бока опадают насовсем — точно воздух выпустили.

Тропа вьется все вперед и вперед и заканчивается на небольшой прогалине. Миниатюрный храм на склоне горы кажется скорее эллинским, нежели японским. Классический фронтон, небольшая лестница, вместо колонн — кариатиды, и не девушки, нет, но две вытянутые в длину, улыбающиеся каменные кошки. На алтаре, рядом с потускневшей медной чашей, до краев заполненной монетами, кто-то оставил кус сырого мяса с воткнутым в него переливчатым синим пером. Чье-то сердце размером чуть меньше моего кулака. И довольно свежее; во всяком случае, выглядит еще теплым.

Пора идти. Бегу по тропе обратно, вся покрылась гусиной кожей. На каменной лестнице кое-как оклемы-ваюсь. Ловлю себя на мысли, что чашечка зеленого чая была бы в самый раз. Да вы, девушка, я гляжу, натурализуетесь, или где?

Лестница выводит во внешний двор одного из тех громадных храмовых комплексов, каких я всегда стараюсь избегать: там вечно кишмя кишат школьники в форме; они сперва этак робко подступаются к тебе, спрашивают, нельзя ли поупражняться в английском, а когда им скажешь «нет», разъяряются не на шутку. (Не далее как на прошлой неделе на Тогецукё я столкнулась с одним из таких крокодилов, так он за мной несколько кварталов гнался, вопя: «Гайдзинка! Гайдзинка!»)

Но храм, похоже, пуст. Даме в будочке у входа в частоколе не до меня; сует мне в окошко бледно-зеленый клочок бумаги.

Просовываю его обратно.

— Английский, кудасай[23].

Наклонившись, она шарит под стойкой и вновь выпрямляется — в руках у нее смятый проспект на английском и японском: Храм Дзэнриндзи[24].

Дзэнриндзи, главный храм Дзёдо-сю (Буддизм Чистой Земли)[25]. Секта Сейдзан Дзэнриндзи была основана в 855 Синее. Обычно его называют Эйкандо, по имени Эй-кана (1032–1111), седьмого верховного священнослужителя…

Вот-вот. Таким местам вечно дают одно имя, а называют совсем другим. А еще в проспекте наблюдается весьма полезная карта комплекса, только на японском, разумеется. Красная свастика, повернутая набок — Бонни уверяет, это такой буддийский символ, — отмечает какое-то особенно священное место. С одной стороны груды песка взрыхлены граблями в некое подобие узора «оп-арта»[26]. Прямо передо мною из склона горы торчит группка строений из темного дерева: все они соединяются между собою крытыми галереями. Оставляю сандалии и зонтик в одном из металлических запирающихся шкафчиков рядом с билетной кассой и вхожу в галерею.

До чего же славно идти по голым деревянным доскам босиком, переступая здоровенными босыми ножищами. Но вот опять — ложный шаг, в самом что ни на есть буквальном смысле этого слова: ноги полагается затягивать в чулки или втискивать в крохотные виниловые тапочки, однако сегодня я вовсе не собиралась ни в какой храм и треклятых тапочек с собой не захватила. Доски поскрипывают и потрескивают. Гигантские сосны, под сенью которых расположен храм, благоухают древним бальзамом, к нему примешивается аромат благовоний, подхваченный влажным дуновением ветерка.

В первом храме, или павильоне, или уж как там их называют, два парня в богатых шелковых халатах и черных шифоновых чехольчиках на лысых макушках что-то празднуют. Один колотит деревянным молоточком по огромной тиковой жабе, второй производит носом характерные жужжащие звуки: ни дать ни взять мушиный рой над сортиром в жаркий день в Альберте. На стене красуется официальный календарь Дзэнриндзи — весь такой глянцевый, тут тебе и каллиграфия, и летящие журавли; все — ваше за какие-то жалкие 2200 иен.

Возвращаюсь на дощатый настил; меня обгоняют две низкорослые дамочки в парчовых костюмах и нейлоновых чулках цвета застарелых бинтов. Дамочки кланяются и, сверкнув золотыми коронками зубов, взбегают вверх по ступеням, ведущим к пагоде. Я пропускаю их вперед, давая как можно больше «форы», и тащусь вверх по другой лестнице к следующему павильону. Павильон заставлен огромными белыми деревянно-бумажными ширмами, и все они плотно закрыты, за исключением тех, что впереди в самом центре — эти приоткрыты самую малость, довольно, чтобы одним глазком заглянуть.

Виден кусок темной залы с высоким потолком, алтарь в обрамлении толстых деревянных колонн, замысловатые золоченые канделябры в форме цветов лотоса. В самой глубине комнаты, за алтарем, различаю что-то вроде золотой статуи в нише. Видеть вижу, а толком разглядеть не удается: такая досада! Золотой отблеск манит и притягивает, белые бумажные двери не пускают.

Упрямо ошиваюсь вокруг здания. Знаю: все прочие ширмы закрыты плотно, но думаю про себя, если возвращаться снова и снова, одна из них, может статься, и раздвинется, пока я стою спиной. Разумеется, ничто не мешает мне просто-напросто взять да и отодвинуть одну из створок, я прямо-таки представляю, как она ходит в желобке, но как-то оно неправильно будет. И без того ощущаешь себя настырной иностранкой, здоровенные ножищи — в каждой маленькой лужице, здоровенные (ну, в сравнении) титьки, точно воздушные шары, так и норовят ткнуться в физиономию каждого прохожего, здоровенная задница сметает ряды пешеходов в сточную канаву всякий раз, стоит мне повернуться.

Возвращаюсь к фасаду, вновь припадаю к щелочке. Все, что мне дано. Все, чего бестолковая гайдзинка заслуживает.

Сзади — приглушенное хихиканье. Две дамочки в парчовых костюмах. Одна отодвигает створку похожей на ящерку рукой. Обе улыбаются золотозубыми улыбками, кланяются.

— Додзо[27], — говорят они. — Додзо.

Перешагиваю через высокий порог, шлепаю по татами. Дамочки, громко тараторя, семенят впереди. Встают перед широким алтарем, дважды хлопают в ладоши, кланяются, отходят назад, склонив головы набок. Та, что пониже — она-то и отодвинула створку, — поднимает смуглую руку и делает жест, что в ином мире сочли бы крайне непристойным. Обе сгибаются пополам от смеха. Спиной вперед, шаркая, семенят назад через татами, беспрерывно кланяясь, пока не оказываются за дверью.