Анатолий Тоболяк - История одной любви

• Название: История одной любви
• Автор: Анатолий Тоболяк
• Жанр: Советская классическая проза

Анатолий Тоболяк родился в г. Новокузнецке, Кемеровской области. Рос и учился в Сибири и на Урале. После окончания средней школы сотрудничал в редакции городской газеты «Орский рабочий». Заодно учился на факультете журналистики Уральского государственного университета. Затем работал на Крайнем Севере (Таймыр, Эвенкия) и в Средней Азии. Сейчас (1975 г.) Анатолий Тоболяк — корреспондент Сахалинского областного комитета по телевидению и радиовещанию. Это его первая повесть. (Журнал «Юность» № 1 1975)

---

Первый конфликт произошел уже через месяц после начала работы Кротова.

Иван Иванович Суворов написал заметку о любопытном происшествии. На реке Котуй эвенк-проводник Хутокогир в схватке с медведем спас двух молодых геологов. Суворов был чрезвычайно горд, что раздобыл эту маленькую сенсацию. Машинистка перепечатала информацию и передала ее Кротову для дневного выпуска новостей. Вскоре появился Суворов. Ему сообщили, что информация у Кротова.

Ссутулившись, с хмурыми складками на лбу Суворов подошел к столу, за которым работал Кротов. Его желчное лицо нервно подергивалось.

— Заметка у тебя?

Кротов продолжал писать.

— Заметка у тебя, что ли? Чего молчишь?

Кротов поднял затуманенные раздумьем глаза.

— Вы ко мне обращаетесь?

— А к кому же еще? Заметку давай!

Кротов отложил в сторону ручку:

— С каких пор мы с вами на «ты»?

— Давай, давай, подумаешь! — поторопил Суворов.

Кротов протянул ему машинописный листок, переправленный так, что за чернильными строками не видно было печатных. Суворов машинально взял листок, взглянул — и лицо его страшно исказилось. Несколько секунд губы старика беззвучно шевелились.

— Это… ты… меня… так?

Кротов безмятежно подтвердил, что он.

Суворов весь задрожал. Взгляд его обошел комнату и снова уперся в листок, словно в какую-то ядовитую нечисть.

В полной тишине Кротов проговорил:

— По-моему, информация неплохая. Факт интересный. Только написана слабо. Я ее сократил, выделил главное в первый абзац и убрал мишуру. В таком виде она пойдет.

Суворов захрипел:

— Ты… учишь… меня?

— А вы что, господь бог?

— Учишь?.. Меня?.. Ты?.. — Он скомкал бумагу и швырнул ее в лицо Кротову. — Вот тебе! Нос утри своей писаниной!

Тот поймал па лету бумажный комок, расправил и на всю комнату отчеканил:

— Как говорил Остап Бендер, вам, предводитель, пора лечиться электричеством.

— Молокосос! Сопляк! Ты еще на свет не появился, а я уже печатался!

— Отечественной журналистике это не пошло на пользу.

— Стиляга городская!

Кротов залился своим тонким смехом.

— …Учить меня вздумал! Жизни еще не нюхал, а учить взялся. Я тебе такую учебу покажу, что в штанах мокро станет.

Кротов оборвал смех.

— Не понял, — сказал он. — Это как же?

— А вот тогда увидишь как! На готовеньком, понимаешь, привыкли жить, у папы с мамой за пазухой. Войны не нюхали, жизни не пробовали… уже учить вздумал!

Суворов пошел вразнос. Кротов внимательно слушал, склонив набок голову с рассыпавшимися по плечу светлыми волосами. Наконец выбрал секунду и отчеканил:

— На курсах ликбеза, дядя, вас явно не учили вежливости.

Суворов кинулся на него. Диктор Голубев, бывший в кабинете, схватил Ивана Ивановича за рукав, оттащил. Вмешались другие сотрудники, стали его уговаривать, успокаивать, увели… Подтянутая сорокалетняя Юлия Павловна Миусова взялась отчитывать Кротова:

— Вы должны были отдать заметку Борису Антоновичу. Борис Антонович сам правит Ивана Ивановича. Вы не имеете морального права этого делать. Мало того, что он опытней вас, он же еще старший редактор… Неужели вы не понимаете? Нужно соблюдать субординацию хотя бы.

— В творчестве субординация? Как это?

— Ах, оставьте, пожалуйста! — разволновалась Миусова. — Вы без году неделю работаете у нас, а уже хотите править старшего редактора. Это просто смешно и неэтично, наконец.

Кротов потряс смятым листком.

— Я должен пустить в эфир ахинею? Почитайте!

— Да поймите же, это не ваше дело, не ваше дело. Согласна, вам поручены последние известия. Но ведь вы всего лишь корреспондент. Есть старшие редакторы, есть, наконец, Борис Антонович.

— А я за что получаю деньги?

— Брось, старик, — миролюбиво вмешался диктор Голубев. — Не лезь в бутылку.

— Вы можете править нештатных авторов. Это ваше право. Но старшего редактора с тридцатилетним стажем…

— Понял, — сказал Кротов.

— Слава богу, поняли!

— Надо было не править, а выкинуть в корзину.

— Брось, старик, — повторил Голубев. — Не зарывайся.

Кротов схватил наушники, яростно нацепил их, спутав волосы, и включил стационарный магнитофон. Через минуту в комнату влетела Катя. Никого не замечая, она встала рядом с мужем и принялась гладить его по плечу…

Об этой семейной сцепе и о конфликте с Кротовым Юлия Павловна Миусова рассказала мне, недоуменно вскидывая брови и поджимая губы.

— Вы должны принять меры, Борис Антонович.

Я пообещал.

Взволнованная Миусова покинула кабинет.

После обеда Суворов не появился в редакции. Это меня обеспокоило. Я позвонил ему домой. Жена Ивана Ивановича ответила, что обедать он не приходил.

Я вызвал к себе Кротова.

Он вошел с бобиной пленки в руках, увешанный длинными разноцветными лентами раккордов. Волосы взлохмачены, в руке дымится сигарета.

— Вызывали?

— Вызывал. Ты что, курить начал?

— Пробую.

— Иди выкинь сигарету, сними с себя эти елочные украшения, причешись — тогда приходи. Ты работаешь в редакции или в цирке?

Он безмятежно улыбнулся:

— А разве не одно и то же?

— Хватит острить! Делай, как я сказал. И принеси эту злосчастную заметку.

Он пожал плечами и ушел. Через минуту раздался стук в дверь (обычно ко мне в кабинет не стучат).

— Да! Заглянула светловолосая голова Кротова.

— Разрешите?

— Входи.

— Разрешите сесть?

— Ты чего паясничаешь?

— Я не паясничаю. Соблюдаю субординацию, — он бухнулся на стул. — Можно курить?

— Ты что, действительно курить начал?

— Первый опыт. В школе не пробовал.

— Так ты начнешь пить, чего доброго.

— Точно! Табак, алкоголь, наркотики. Цепочка.

— Довольно балаганить. Где заметка?

Он подал мне измятое, исчерканное произведение Суворова. Я внимательно прочитал оба варианта: машинописный суворовский и рукописный — между строчек — кротовский.

— Так. Все ясно. Теперь слушай внимательно. — Я поднял трубку и попросил телефонистку соединить с редакционной бухгалтерией: она размещалась в соседнем доме. — Клавдия Ильинична? Здравствуйте. Воронин. У нас есть деньги в кассе? Есть! Очень хорошо. Сейчас к вам зайдет новоиспеченный журналист. Да, да, тот самый, молоденький, но с задатками крупного скандалиста. Так вот. Выпишите ему командировку в Улэкит. На десять дней, начиная с завтрашнего. Выдайте ему денег, сколько полагается, и гоните его в шею, пока он не успел наговорить вам грубостей. — Я положил трубку и обратился к Кротову: — Иди оформляй командировку, а завтра с утра в аэропорт, и чтобы духу твоего здесь не было. Позднее зайдешь ко мне, получишь задание. Возможно, придется поехать в стадо. Нужны материалы об оленеводах. Увидишь тайгу — развеешь свои детские иллюзии. Все ясно?

Кротов с ошеломленным видом покачал головой.

— Что тебе не ясно?

— Это как… в награду или в наказание?

— Ни то ни другое, умник. Мы оперативный орган. Нужно — лети без разговоров. Что касается сегодняшней стычки, то совершенно официально тебя предупреждаю: укороти язык.

— Укороти, я сказал. И попробуй разобраться, в чем разница между гонором и гордостью, принципиальностью и мальчишеством. Все. Полемики не будет. Укатывай отсюда!

Он вылетел из кабинета страшно обрадованный.

Я снова поднял трубку и вызвал отдел культуры окрисполкома.

— Зина? — узнал я голос секретарши. — Здравствуйте, Воронин. У вас там случайно не появлялся такой мрачный человек с густыми бровями?

— Суворов, что ли? — недолго думала она. — Сидит у Вениамина Ивановича в кабинете. Позвать?

— Нет, не надо. Ему вообще лучше не знать, что я звонил. Можно это сделать?

— Конечно.

— Вот спасибо. Всего доброго.

Я повесил трубку. В аппаратной истошно визжала перекручиваемая через головки магнитофона пленка. А ведь сколько раз предупреждал операторов, чтобы не перематывали таким образом!

5

Утром Кротов улетел.

В полдень раздался звонок из отдела культуры. Меня и Кротова вызывали к Бухареву.

Вениамин Иванович Бухарев сидел в просторном кабинете, из окна которого был виден весь поселок. Это был маленький, щуплый человек с черными гладкими волосами, с лицом загорелым, плоским, в отметинах оспин. Он встал со своего места, пожал мне руку и предложил садиться. Узкие глаза Бухарева глянули на меня поверх стола из-под припухших век.

— Редко заходишь, Вороний. Забыл начальство.

Начало не предвещало ничего хорошего. Я достал сигареты, закурил. Некурящий Бухарев поморщился, но пододвинул пепельницу. Довольно миролюбиво он спросил, какие новости в редакции, как идет работа. Я начал рассказывать о новой сетке вещания, о специальном выпуске на эвенкийском языке, поделился ближайшими редакционными планами… Он слушал, скосив глаза, глядя куда-то мимо моего плеча. Лицо его мрачнело. Я напомнил, что в конце октября мы должны подготовить часовую передачу для Москвы, предполагается и его выступление.