Дилан Томас - Под сенью Молочного леса (сборник рассказов)

• Название: Под сенью Молочного леса (сборник рассказов)
• Автор: Дилан Томас
• Издательство: Терра-Книжный клуб
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-275-00416-8

Дилан Томас (Dylan Thomas) (1914–1953) — английский поэт, писатель, драматург. Он рано ушел из жизни, не оставив большого творческого наследия: немногим более 100 стихотворений, около 50 авторских листов прозы, и множество незаконченных произведений. Он был невероятно популярен в Англии и Америке, так как символизировал новую волну в литературе, некое «буйное возрождение». Для американской молодежи поэт вообще стал культовой фигурой.

В сборнике опубликованы рассказы, написанные Диланом Томасом в разные годы, и самое восхитительное явление в его творчестве — пьеса «Под сенью Молочного леса», в которой описан маленький уэльский городок. Это искрящееся юмором, привлекающее удивительным лиризмом произведение, написанное рукой большого мастера.

Дилан Томас. Под сенью Молочного леса. Издательство «Терра-Книжный клуб». Москва. 2001.

---

Она засмеялась при звуках его голоса, который был так же тонок, как он толст.

Он услышал ее смех и повернулся к тому месту, где ее укрывала тень.

— Сначала стучитесь, — сказал он, — потом прячетесь, потом смеетесь.

Она вступила в световой круг, зная, что ей больше не нужно прятаться.

— Девушка, — сказал он. — Входи, да вытри ноги. — Он не стал ждать, а удалился в свой фургон, и ей ничего не оставалось, как последовать за ним по ступенькам в его тесную каморку. Он снова сидел и жарил тот же кусок хлеба. — Вошла? — спросил он, так как сидел к ней спиной.

— Закрыть дверь? — спросила она и, не успел он ответить, закрыла.

Она села на кровать и стала смотреть, как он жарит хлеб, пока тот не подгорел.

— Я могу поджарить лучше вас, — сказала она.

— Не сомневаюсь, — сказал Толстый Человек.

Она наблюдала, как он положил обугленный хлеб на стоявшую рядом тарелку, взял еще один ломоть и стал тоже держать его перед печкой. Он подгорел очень быстро.

— Давайте я вам поджарю, — сказала она.

Он бесцеремонно протянул ей вилку и буханку.

— Нарезай, — сказал он, — жарь и ешь.

Она села на стул.

— Погляди, какую ты яму сделала на моей постели, — сказал Толстый Человек. — Кто ты такая, чтобы являться и превращать мою постель в яму?

— Меня зовут Энни, — сказала она ему.

Вскоре весь хлеб был поджарен и намазан маслом, она поставила его на середину стола и пододвинула два стула.

— Я буду есть на постели, — сказал Толстый Человек. — А ты — тут.

Когда они закончили ужин, он подался со своим стулом назад и через стол уставился на нее.

— Я Толстый Человек, — сказал он. — Родом из Триорки. Гадалка рядом с нами — из Абердера.

— Я не с ярмаркой, — сказала она. — Я из Кардиффа.

— Есть такой, — согласился Толстый Человек. Он спросил, отчего она оттуда уехала.

— Деньги, — сказала Энни.

Потом он рассказал ей о ярмарке и о местах, где он побывал, и людях, с которыми встречался. Он сказал ей, сколько ему лет и какой у него вес, и имена всех братьев, и как он назовет своего сына. Он показал ей картинку бостонского порта и фотографию своей матери, которая занималась поднятием тяжестей. Рассказал, что летом бывает в Ирландии.

— Я всегда был толстый, — сказал он, — а теперь вот я Толстый Человек; по толщине со мной некому тягаться. — Он рассказал ей про период страшной жары в Сицилии, про Средиземное море. Она рассказала ему про младенца в палатке Астролога.

— Опять звезды, — сказал он.

— Младенец умрет, — сказала Энни.

Он отворил дверь и вышел во тьму. Она огляделась вокруг, но не шелохнулась, спрашивая себя, не отправился ли он за полицейским. Еще одно задержание полицией ей совсем ни к чему. В открытую дверь она смотрела в неприветную ночь, пододвинув стул поближе к огню.

— Задержат, так хоть будешь в тепле, — сказала она. Но, заслышав Толстого Человека, задрожала, а когда он стал, словно живая гора, подниматься по ступенькам, прижала руки к своей впалой груди. Сквозь темноту она увидела, что он улыбается.

— Видишь, что наделали звезды, — сказал он, внося на руках младенца от Астролога.

После того, как она побаюкала младенца, прижимая его к себе, а он поплакал ей в платье, она рассказала Толстому Человеку, как испугалась его ухода.

— Какое мне дело до полицейских?

Она сказала, что полиция ее ищет.

— Что ты такого сделала, чтобы тебя искала полиция?

Она не ответила, лишь крепче прижала ребенка к своей иссохшей груди. Он увидел ее худобу.

— Надо питаться, Кардифф.

Потом ребенок раскричался. От тихого всхлипывания он перешел на визг, разразившись бурей отчаяния. Девушка качала его на коленях, но ничто не могло его унять.

— Прекрати это! Прекрати! — говорил Толстый Человек, но слезы у младенца текли еще сильнее. Энни осыпала его поцелуями, но он все вопил.

— Надо что-то сделать, — сказала она.

— Спой ему колыбельную.

Она спела, но ребенку не понравилось, как она поет.

— Осталось только одно, — сказала Энни, — надо покатать его на карусели.

Неуверенно ступая, она спустилась по лесенке — ручка ребенка обвила ее шею — и побежала к опустевшей ярмарке, Толстый Человек, пыхтя, — следом за ней.

Меж ларьков и палаток она добралась до центра ярмарки, где стояли в ожиданье деревянные лошадки, и взобралась в седло.

— Заводите мотор, — крикнула она. Было слышно, как в отдалении Толстый Человек раскручивал старый механизм, приводивший в движение лошадей, весь день скакавших деревянным галопом. Она услышала судорожный гул мотора, настил под ногами загрохотал. Она увидела, как Толстый Человек поднялся на него рядом с ней, дернул посредине ручку и залез в седло самой маленькой лошадки. Когда карусель пришла в движение, сначала медленно, нехотя набирая скорость, ребенок на груди у девушки перестал плакать и захлопал в ладоши. Ночной ветер трепал его волосы, музыка звенела в его ушах. Круг за кругом неслись деревянные лошади, заглушая свист ветра цокотом копыт.

Так их и обнаружили люди из фургонов, Толстого Человека и девушку в черном с ребенком на руках — под музыку шарманки, которая звучала все громче и громче, они неслись круг за кругом на своих механических скакунах.

Дерево

Перевод М. Кореневой

Над домом, из которого виднелись вдалеке холмы Джарвиса, поднималась башня, где дневные птицы могли вить себе гнезда, а совы — летать вокруг по ночам. Если смотреть из деревни, свет в окошке на башне горел, как светлячок, но в комнате под воробьиными гнездами редко зажигали свет; некрашеный потолок был сплошь затянут паутиной; отсюда можно было видеть холмистую местность на двадцать миль вокруг; пыль по углам хранила тайну следов когтей.

Ребенок знал дом от крыши до погреба; знал неправильной формы лужайки и хижину садовника, где буйно разросшиеся цветы рвались из своих горшков; но ему не удавалось найти ключа от двери в башню.

Дом менялся от его настроения, и по его желанию лужайка становилась морем или небом — чем угодно. Когда лужайка была унылым водоемом в милю длиной и он плыл по волнам под парусом на сорванном цветке, садовник тоже, бывало, выходил из своей хижины. Он тоже срывал себе прутик и пускался под парусом. Оседлав садовую метлу, он летел, куда бы ни пожелал ребенок. Он знал все истории от сотворения мира.

— Вначале, — говорил он бывало, — было дерево.

— Какое дерево?

— Дерево, на котором свистит черный дрозд.

— Коршун, коршун, — кричал ребенок.

Подняв глаза, садовник смотрел на дерево и видел на суку громадного коршуна или парящего на воздушном потоке орла.

Садовник любил Библию. Когда солнце опускалось и сад заполнялся людьми, он садился со свечой у себя в хижине и читал о первой любви, читал легенды о яблоках и змеях. Но больше всего он любил историю о смерти Христа на древе. Деревья образовали вокруг него ограду, и о смене времен года судил он по оттенкам коры и по ходу сока в покрытых землей корнях. Его мир двигался и менялся вместе с током весны по веткам, весны, убиравшей их наготу; его Бог рос, как дерево, из похожей по форме на яблоко земли, даруя цветенье детям своим и позволяя срывать своих детей с их мест зимним ветрам; зима и смерть прилетали на одном ветре. Он сидел, бывало, у себя в хижине и читал о распятии, вглядываясь в зимние ночи поверх уставленного горшками подоконника. В такие ночи, думал он, любовь гаснет и многие из ее детей падают наземь, как срезанные ветки.

Своей игрой ребенок преображал взлохмаченные ветрами лужайки. Садовник называл его по имени его матери, и сажал к себе на колени, и говорил с ним о чудесах Иерусалима и рождении в яслях.

— Сначала была одна деревня — Вифлеем, — шептал он на ухо ребенку перед тем, как из сгущавшейся тьмы раздавался звонок, приглашавший к чаю.

— Где Вифлеем?

— Далеко, — говорил садовник, — на востоке.

На востоке поднимались холмы Джарвиса, укрывавшие солнце, с деревьями, вытягивавшими из трав луну.

* * *

Ребенок лежал в постели. Он глядел на лошадку-качалку — ему хотелось, чтобы у нее выросли крылья, чтобы, сев верхом, он мог помчать в арабское небо. Но шторы колыхали ветры Уэльса, и на неприбранной площадке под окном трещали сверчки. Игрушки были мертвы. Он заплакал, потом перестал, не ведая причин для слез. Ночь была ветреная и холодная, ему под одеялом было тепло; ночь была огромная, с гору, а он — мальчик в своей постельке.

Закрыв глаза, он пристально вглядывался в крутящуюся тьму, более глубокую, чем тьма в саду, где в одиночестве стояло первое дерево, на котором прилепились воображаемые птицы, и горело огнем. Он подумал о первом дереве, посаженном так близко от него, словно это его друг в саду, и под веками слезы вновь набежали ему на глаза. Он осторожно выбрался из постели и на цыпочках подошел к двери. Лошадь-качалка прянула вперед на своих полозьях, напугав ребенка, так что он бесшумно побежал назад к своей постели. Ребенок посмотрел на лошадь — лошадь стояла спокойно; ступая опять на цыпочках по ковру, он пробрался к двери, повернул ручку и выбежал в коридор. Двигаясь вслепую, на ощупь, он добрался до лестницы и посмотрел сверху вниз — он увидел, как сонм теней заколыхался по углам, услышал их гулкие, колеблющиеся голоса, нарисовал в воображении их глазницы и тощие руки. Но они были маленькие, загадочные и бескровные, не закованные в невидимую броню, а окутанные тканями, тонкими, как паутина; пока он будет спускаться, они станут перешептываться между собой, трогать его за плечи и свистеть ему в ухо — тс-с-с. Он спустился вниз, вытянул перед собой руку, похлопывая пустоту, полагая, что ощутит, как у него под пальцами, крадучись, проскользнет сухая, бархатистая голова и, словно туман, застрянет у него под ногтями. Но там ничего не было. Он открыл дверь, и тени выскользнули в сад.