Георг Хакен - Синий свет, свет такой синий (Есенин)

• Название: Синий свет, свет такой синий (Есенин)
• Автор: Георг Хакен
• Жанр: Русская классическая проза

---

ДУНКАН (Черному человеку). Я сейчас буду танцевать только для вас!

ЕСЕНИН. Тебе следует посмотреть, как она с шарфом танцует. Замечательно!

Дункан танцует, воплощая в танце все то, о чем говорит Есенин.

Оживает у нее в руках шарф. Держит она его за хвост, а сама в пляс. И, кажется, это уже не шарф, а хулиган. Будто не она одна, а двое танцуют. Глазам не веришь - такая экспрессия получается. Хулиган ее и обнимает, и треплет, и душит... А потом вдруг - раз, и шарф у ней под ногами. Сорвала она его, растоптала - и крышка! Нет хулигана, смятая тряпка на полу валяется. Удивительно она это проделывает. Сердце сжимается. Видеть спокойно не могу. Точно это я у нее под ногами лежу. Точно это мне крышка! (Свирепея.) Стерва! Это она меня!.. (Залпом выпивает бокал шампанского и бросает его со всего размаху о стену.)

ДУНКАН (останавливается). Итс фо гуд лак!

ЕСЕНИН. Правильно! В рот тебе гудлака с горохом! (Со злой иронией.) Божественная, дивная Изадора! Мы все недостойны даже ножку вашу целовать! (Черному человеку.) Что же ты, черт, не поешь: многая лета многолетней Изадоре, тудыть ее в качель!

ДУНКАН (Черному человеку). Мы с Есениным не чувствуем эти 15 лет разницы. Ужасно, что мы привыкли считать зрелый возраст чем-то, что нужно скрывать. Женщины, если хотите, могут доказывать власть духа над материей. Вы согласны?

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Конечно.

ЕСЕНИН. Опять на меня жалуется! Пляшите, пейте, пойте, черти! И чтоб дым коромыслом, чтобы все ходуном ходило! Смотрите у меня!

Сыпь, гармоника, Скука...Скука...

Гармонист пальцы льет волной.

Пей со мной, паршивая сука,

Пей со мной.

Дункан подходит к Есенину, садится на пол рядом с ним и кладет голову ему на колени.

Излюбили тебя, измызгали,

Невтерпеж!

Что ж ты смотришь так синими брызгами,

Иль в морду хошь?

ДУНКАН. Я лублу Эссенин!

ЕСЕНИН А я - нет! Когда ты умрешь, никто о тебе не вспомнит. Через несколько лет твоя великая слава танцовщицы испарится. И - никакой Изадоры! А поэты и их стихи продолжают жить. И я, Есенин, оставлю после себя стихи. Такие стихи, как мои, будут жить вечно!

ДУНКАН (Черному человеку). Скажите ему, что он не прав. Я ненавижу танец. Я дарю людям красоту, которая не умрет. Я отдаю им душу. Я пользуюсь своим телом, как медиум, как поэт пользуется словами. Я могу дать людям то, что навсегда останется с ними, навсегда оставит в них след.

ЕСЕНИН. Что она тебе сказала?

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Она говорит, что настоящее искусство никогда не умрет.

ДУНКАН. Отшень карош рашен! Такой - ух! Не бывайт! (Целует Черного человека.)

ЕСЕНИН. Врешь! Ах ты, шкура барабанная, туда и сюда тебя! (Шлепает ее ладонью по спине.) Не смей целовать чужих! Ты - сука!

ДУНКАН. А ты - собака!

ЕСЕНИН (хватает ее за горло). Правду сука! Правду! Что ты говорила ему про меня?

ДУНКАН (хрипит). Карашо говорил, отшень карашо!

ЕСЕНИН. Врешь! Убью!

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Что ты делаешь? Ты ее задушишь!

ЕСЕНИН. Болван, ты не знаешь, кого защищаешь! Это же сука, шлюха, блядь!

ДУНКАН. Ну карашо, Серьожа, ..ать, ..ать, ..ать! Скажи мнье сука, скажи мнье стьерва.

ЕСЕНИН (остывая). Любит, чтоб ругал ее по-русски, нравится ей. И когда бью - нравится. Чудачка.

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. А ты бьешь?

ЕСЕНИН (смеется). Она сама дерется!

Дункан подходит к Есенину и Черному человеку, протягивает к ним раскрытую ладонь. На ней часы-брегет.

ДУНКАН. Смотрите! Тшасы! Для Эссенин! Он будет радовайтся, что у него теперь есть тшасы! (Есенину). Это мой подарок.

ЕСЕНИН. Я их не приму!

ДУНКАН. Если Эссенин лубит Изадора, он должен взяйт тшасы!

ЕСЕНИН. Ну, хорошо. (Берет часы.) Посмотрим, который теперь час. (Открывает крышку часов.) А тут кто?

ДУНКАН. Здесь мой фото. Как это по-русски, снимок Изадора. Там есть я и мой дети: Дейдре и Патрик. На памьять!

ЕСЕНИН (размахивается и швыряет часы об пол). Ты слишком подолгу думаешь об этих...детях! Пошла вон!

Дункан медленно уходит.

ЕСЕНИН.  Чем больнее, тем звонче,

То здесь, то там.

Я с собой не покончу,

Иди к чертям.

К вашей своре собачьей

Пора простыть.

Дорогая, я плачу,

Прости... прости...

(Оглядывается.) А где Изадора?

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Ушла. Обидел ты ее. Ведь дети у нее погибли, видишь, как скверно вышло.

ЕСЕНИН. Скверно это, сам знаю. Какая-то чертовщина! Часто мы с ней ругались. Вздорная баба, к тому же иностранная - не понимает меня, ни в грош не ставит. Меня это злит. Замечательная она, знаменитость, умница, а недостает чего-то, самого главного. Того, что мы русские, душою зовем.

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Ну и плюнь ты на нее. Было бы о чем думать!

ЕСЕНИН. Не могу. Хочешь верь, хочешь не верь, я ее любил. И она меня любила, и, я знаю, любит. А какая нежная была со мной, как мать. Она говорила, что я похож на ее погибшего сына. В ней вообще очень много нежности. Мы крепко любили друг друга. Можешь ты это понять?

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Ты же ей в сыновья годишься, она же старая для тебя? С пьяных глаз женился на старухе!

ЕСЕНИН. Ты не говори, она не старая. Она красивая, прекрасная женщина. Но вся седая, под краской, вот как снег. Знаешь, она более русская, чем все там. У нее душа наша, она меня хорошо понимала.

ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Не противоречь сам себе. Только что ты говорил обратное.

ЕСЕНИН. Богом тебе клянусь, вот святой истинный крест! А то, что ей сорок, так, дай Бог, тебе быть таким в семьдесят! (Оборачивается. Черный человек исчез.) И какую-то женщину сорока с лишним лет... называл своей милой...

КАРТИНА ВТОРАЯ

25 декабря. Пятница. Раннее утро. В номере Есенин и Эрлих.

ЕСЕНИН (у стола, смотря на листы с рукописями, что-то считает). 101, 102, 103, 104...

ЭРЛИХ (поднимаясь с маленького дивана). Что ты делаешь?

ЕСЕНИН. Погоди, кацо, не мешай. 108, 109, 110... Кончил!

ЭРЛИХ. Что?

ЕСЕНИН. "Полтаву" подсчитывал. Знаешь, у меня "Гуляй-поле" больше, куда больше! Хотя... Пушкин был одним из самых образованных поэтов в Европе. Языки знал. Работать над стихами умел. А что я? Конечно, талантливый человек. Но невежественный. Что мне литература? Работать над стихами я так и не научился. Я учусь слову в кабаках, на улицах, в толпе - везде. До Пушкина мне, брат, далеко... Слушай, кацо, поедем к Клюеву? Понимаешь? Я его люблю! Это мой учитель! Слово-то какое!

ЭРЛИХ. Поедем

ЕСЕНИН. Слушай! И слушай меня хорошо! Вот я, например, могу сказать про себя, что я  - ученик Клюева. И это правда. Клюев меня учил даже таким вещам: "Помни, Сереженька! Лучший размер лирического стихотворения - 24 строки". Кстати, когда я умру, а это случится довольно скоро, считай, что ты это получил от меня в наследство. А я обязательно скоро умру.

Друг мой, друг мой, прозревшие вежды

Закрывает одна лишь смерть...

ЭРЛИХ. С чего это ты запел о смерти?

ЕСЕНИН. Поэту необходимо чаще думать о смерти. Только помня о ней, поэт может особенно остро чувствовать жизнь. Жизнь... жестяночка ты моя... перегнутая... переломатая... Только короткая жизнь может быть яркой. Жить значит отдать всего себя... поэзии... без остатка. Жить - значит сгореть.

ЭРЛИХ. Смотри, Сергей, какой рассвет за окном! Люблю наблюдать за утренним небом. Сначала свет густой, синий, а потом постепенно становится реже и голубее.

ЕСЕНИН. Синий свет,  свет такой синий...

ЭРЛИХ. Что?

ЕСЕНИН. Да так, вспомнились строки. Знаешь откуда?

ЭРЛИХ. Конечно. "Исповедь бандита".

ЕСЕНИН. Бандита, говоришь? Хулигана, кацо! Но я давно уже не тот. Это они хулиганы и бандиты в душе, а не я.

ЭРЛИХ. О ком ты говоришь?

ЕСЕНИН. О них. Банда надутых рыб! Грязные половики для саней! Протухшие утробы! Солдатское пойло! Напрасно орет всякая бездарная шваль, что Есенин поэт уходящей деревни. Вот Клюев на меня обижался, ведь он считал меня своим. А я не крестьянский поэт и не имажинист, я просто поэт, и дело с концом. Нет, верно, поедем к Клюеву, кацо? Поднимем его с постели и перевезем сюда, в "Англетер". Понимаешь, это единственный человек, которого я по-настоящему прочно и долго любил. И хотя наши пути разошлись, все же я хотел бы увидеть его и посмотреть какой ощупью он теперь идет.

ЭРЛИХ. Поедем, но имей в виду, что адреса его я не знаю.

ЕСЕНИН. Это пустяки! Я помню... Здесь, неподалеку от Исакия, на Большой  Морской... Ты подумай только: ссоримся мы с Клюевым при встречах каждый раз. Люди разные. А не видеть его я не могу. Как был он моим учителем в поэзии, так и останется. Люблю я его.

День. За столом сидят Есенин, Клюев, Эрлих, Устинова.

ЕСЕНИН. Тетя Лиза, Вова, вот он - "смиренный Миколай". Мой старший брат!

КЛЮЕВ. Ах, Сереженька, лепил я твою душеньку, как гнездо касатка.

ЕСЕНИН. Николай всем нам дорогу расчищал. Вы не знаете, чего это стоит. Он пришел первым, и борьба всей тяжестью легла на его плечи.

КЛЮЕВ. Мне многое почувствовалось в твоих словах - продолжи их, милый, и прими меня вновь в сердце свое.

ЕСЕНИН (запевает частушку).  Шел с Орехова туман,

Теперь идет из Зуева.

Я люблю стихи в лаптях