Сергей Кравченко - Яйцо птицы Сирин

• Название: Яйцо птицы Сирин
• Автор: Сергей Кравченко
• Жанр: Историческая проза

Грозный пожаловал лицензию на уральский и сибирский промысел семейству купцов Строгановых, — решил посмотреть, что из этого выйдет? Не опасно ли для здоровья путешествовать в места, столь отдаленные? Остережет ли путника от туземной нечисти крест православный? Можно ли там дышать? Водится ли еда? Пьется ли вода? Нет ли невесомости? Сверху ли небо? Снизу ли земля? Восходит ли солнце из-за всей Сибири или только из-за Камня?

Вот такие были вопросы, и хотелось их прояснить.

---

И лес, лес заполнял все пространство между болотами, холмами, горами и небом. Огромные, толстые сосны и лиственницы казались каменными столбами, колоннами древних крепостей, павших, но по-прежнему неприступных.

Старики на Чусовой сказывали, что от хвоста Серебрянки до реки Туры полдня пешего ходу. Но сорок стругов, даже облегченных в Кукуй-граде, на себе не потащишь. Решили поставить на полозья с десяток судов, а потом, если придется, вернуться за остальными. Срубили полозья для волока. Поволокли корабли, похожие на сани, надрываясь, скользя в каменных осыпях, увязая в сырых лощинах.

Зря, конечно, Ермак воды по-настоящему не разведал. Тащиться наугад было глупо. Но еще глупей было ждать да рассуждать. Пан, правда, предлагал сидеть до холодов и ехать санным поездом под парусами, но остальные его не послушали, — хотели-таки плыть по воде.

Так промучились три дня. И уже слышались голоса, что струги нужно кинуть, поклажу перебрать, с собой нести только самое нужное. Или уж назад поворотить. Ропот у костров, выкрики на сходках множились, становились злее, настойчивей, и Ермак задумался. Стоит ли класть голову за царскую прихоть? Не вернуться ли на Волгу и не сплыть ли к Хвалынскому морю? А может, и правда, бросить струги, распустить слабых, а с дружками верными двинуть вперед налегке, без дурацкой клетки? Чем там не земля? Ведь бились за что-то сибирские всадники, остановившие разведку в прошлом году? Знать, готова в Сибири для молодца добыча!

Ермак застыл на холме, приложив окованную рукавицу к стальной переносице шлема, и смотрел вперед, не мигая...

Глава 19 1581 Москва Авторское отступление 1: Наставление свыше

Мы снова сидели с Иваном Грозным на верхней площадке дворцовой лестницы, что ведет от Красного крыльца на площадь Соборную. Иван восседал в резном кресле с высокой спинкой, а я — на верхней ступеньке, по леву руку. Снизу, в полупрофиль, неподвижная, прямая фигура царя казалась особо величественной. Грозный был безмолвен. Глаза его смотрели прямо, брови не ломались безумной молнией, а гнулись правильной дугой. Казалось, опытный фотограф долго усаживал царя, поправлял на нем складки кафтана, убирал за ухо седую прядь, по-одесски шутил, выманивал улыбку.

И это ему удалось. Грозный был вполне пригоден для парадного портрета. И получиться должно было здорово: орлиный нос, горящие, наполненные мыслью и напором глаза, осанка, мощные, но не толстые кисти рук на царских регалиях, — порода!

Грозный думал, что вот, поляки разбили пушками каменные стены Острова, и Псков почти окружили, но Шуйский Иван Петрович держится крепко, отобьет! И погода неплохая. И сын вот родился — три сына теперь у царя, крепок рюриков корень! И еще крепче стоять будет, когда сибирское дело сделается. Грозный улыбнулся. Можно было снимать.

Но пред царем не фотограф Яша суетился, а спальник Федор Смирной стоял.

Смирной тоже выглядел картинно. Стержень спины держал по-мхатовски, руками не теребил, ногу не подгибал — держал пятки вместе, носки врозь. Кафтанчик Федин польского стиля пламенел киноварью и даже позумент на нем кой-какой имелся; шапка, тоже красная, оторочена была натуральным мехом, почти в цвет молодецких волос...

Э! Да что ж он, скотина, перед царем в шапке стоит?! Неужто есть тому причина? Уж не сын ли он царю боковой-пристяжной? Уж не на царство ли намылился мимо Иван Иваныча Большого, Федор Иваныча Среднего, да Дмитрий Иваныча Новорожденного? А может, я его с кем путаю? А вдруг он тот самый князь Федор, на голову болезный и есть?

Нет. Вон они у Архангельских врат стоят. Оба. Иван Большой да Федор Средний — с окольничьим царским Годуновым за дела разговаривают, планы на будущее строят, младенцу Димитрию здравия желают.

— Ты шляпу-то сыми!

Смирной завертелся, не понимая, откуда звук, и что за «шляпа» такая.

— Шапку ломай, холоп, царю кланяйся! — грозно рыкнул я в близкое ухо, и все стало на свои места. Федор сорвал шапку, согнулся в пояс, и когда выпрямился, глаза его больше не были стеклянными пуговицами.

Иван медленно кивнул.

— Пора бы посох митрополиту вернуть, — шепнул я и ему.

— Ты, Федор, возьми у дьяка дворцового посох, да отнеси Дионисию. Пусть не сердится. Да зови ко мне ужинать. Хочу послушать о жизни вечной. И не зело лепечи! От царя послан.

Тут на крыльце оказался дворцовый дьяк Ферапонт с длинным предметом, обернутым красной тканью. Федор принял посох и рванул вниз по лестнице.

По жизни Федор знал кремлевские закоулки, как свои пять пальцев. Но это — по жизни. Но у нас, соскочив с нижней ступеньки, он вдруг задергался, как Буриданов осел, меж левой копной Успенского и правыми копешками Архангельского и Богоявленского соборов.

— Ошую беги, ошую!

— Федор кинулся влево, но пути не чуял — то ли ему огибать Успенье, то ли втискиваться в щель между Успеньем и Ризоположеньем?

— Правее держи, в белые врата. Служебное крыльцо Дионисия с обратной стороны пристроено, чтоб государя суетой монашеской не смущать.

Федор пробежал белокаменный свод, круто вывернул влево и поскакал по крутой лестнице в покои митрополита.

Старец встретил его насупленно. Принял сверток. Развернул. И чуть не грохнулся оземь, узревши дело рук опального Курляты.

Федор не дал преосвященному возопить и затарахтел смиренно, но твердо, — я едва успевал подсказывать.

— Изволь отче отужинать с государем. Да будь готов к беседе о жизни вечной. А за посох не серчай, замздится сторицей.

— Ка-ак замзди-ится!?.. — слезливо затянул митрополит, но мы опередили.

— Скажи ему, что в посольском приказе сыскались три рога единороговых, неочищенных, — нашептывал я.

— Нынче они в государевой сокровищнице, — подхватил Федя, — так ты возьми их, да отдай умельцам-златодельцам. Вот посох и поправится.

И мы выкатились на свежий воздух, не дожидаясь греха.

На площади тем временем все пришло в расстройство.

Царь без спросу убрел в опочивальню, хоть до вечера было далеко, а еще намечался званый ужин.

Великий князь Иван Иваныч и Годунов панибратски толкались у входа в Архангельский погост. Федор Иваныч и вовсе уселся наземь, разуваться начал.

Собачья свадьба безбоязненно вертелась у ног и бердышей караульного наряда. В открытые окна дворцовых спален высунулись посмотреть на собачьи радости голые Ирина Годунова и ее сенная девушка Глаха. Забыли одеться дуры. Стрельцы отвлеклись от собак.

Пришлось их всех разводить, направлять, строить, одергивать, гнать с площади стрелецкими сапогами, стыдить именем Девы Марии и прочих святых дев, непорочных ныне, присно и до наших веков. Вот же люди непостижимые! Никак не могут без гласа свыше, без божьей воли, без начальства небесного и земного. Все ищут благословения, наставления, приказа, казни. Жаждут канона, литургии, чуда, сказки. Как с ними управиться, когда они в глаза не смотрят, а лупятся в пустое небо, — все ждут Книгу Голубиную?

Ну, хоть читать еще не разучились, и на том спасибо!

Быстрее назад, к Ермаку!

Глава 20 1582 За Камнем По Туре и Тоболу

Ермак по-прежнему стоял на холме, приложив окованную рукавицу к стальной переносице шлема, и смотрел вперед, не мигая.

— Ну что ты стал, Ермоша! — зашептал я ему в ухо, хоть и было оно прикрыто кованой пластиной, — одесную гляди!

Богатырь повернул башню головы направо градусов на 30, но дальше могучая шея в пластинчатом ошейнике не подалась. Тогда он довернул наводку всем бронированным корпусом.

— Видишь, — мга над пролеском? Иди туда, это и есть река Тура. Две недели пути по течению, и она впадает в Тобол. Тобол течет с полудня от башкир. Вода в нем теплая, стыть не успевает. По Тоболу сплывай на... полночь, — я с трудом подбирал понятные Ермаку слова, — через три сорока верст впадете в Иртыш. Там наше Птичье Место. Ищи дуб. Дубы тут в редкость.

Ермак снова заскрипел доспехами, обернулся направо, налево, видит — нету никого. Перекрестился, крикнул так, что уши заложило:

— На конь! Струги не покинь! Вода недалече!

Станичники нехотя зашевелились, потянулись к мешкам, конской упряжи, стругам на длинных полозьях.

Ермак обходил их, ободрял, божился, что слышал глас небесный, видел перст указующий и прозрел путь на тридцать поприщ.

Прозрение сбылось почти сразу. Прибежал передовой казачок с криком «Волок!». Действительно, среди густой, затвердевшей от сухости травы проступили едва заметные колеи, оставленные волокушами. Летом здесь перетаскивали сани из Серебряной в Туру и обратно.

Пошли веселей. Вышли к реке на очень удобной поляне, сделали привал, переночевали. Наутро отправили отряд назад в Кукуй. Еще через день все струги оказались в сборе. Кричали ехать немедля, но Пан настоял обождать еще день, — подсмолить струги, срубить сарай для полозьев, зарыть малый дорожный припас, укрепить по бортам судов рогатки для пищалей. И еще распределили людей. В каждый струг назначили начальника, гребцов, немцев с пищалями. Переводчиков развели на первое и последнее судно. Святого Порфирия и Боронбоша посадили на головной корабль. Для спасу и для страху.