Клод Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

• Название: Заблуждения сердца и ума
• Автор: Клод Кребийон-сын
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1993
• ISBN: 5-239-01229-6

Предлагаем вниманию читателей три французских романа, изданных нами в трех книжках. Это А. Гамильтон «Мемуары графа де Грамона», Кребийон-сын «Заблуждения сердца и ума», Ш. де Лакло «Опасные связи». Три шедевра французской прозы XVIII столетия складываются в своеобразную трилогию о любви. Но не только о ней, они – о незащищенности человека, о его бессилии перед обществом с его гибкой моралью и податливыми нравами.

«Заблуждения сердца и ума» – самый лучший из написанных Кребийоном романов как бы раскрывает суть происходящего с героями во всех трех книгах. Это история молодого человека, вступающего на путь светского воспитания, а точнее, морального развращения, история разрушения внутренней цельности человека, история «заблуждений» сердца и ума.

---

Этого было мало, чтобы успокоить меня; но она была права, не рискнув на большее. Если бы она пустила в ход все чары для моего обольщения, они принесли бы ей только временный успех: голос рассудка немедленно развеял бы их, или они просто сами потеряли бы свою силу раньше, чем она успела бы воспользоваться своей победой; излишняя поспешность понапрасну подхлестнула бы мои чувства, но очень скоро они бы снова остыли – и именно в тот миг, когда они были бы ей больше всего нужны.

Госпожа де Люрсе обладала достаточным опытом, чтобы все это обдумать, и, без сомнения, она обдумала все. Во время ужина она оказывала мне не больше внимания, чем принято в обществе; так ведут себя дамы с мужчинами, к которым они безразличны, к которым давно привыкли. Ее разговоры были так же сдержанны, как взгляды, и вела она себя так умно, что если в начале ужина я был уверен, что получил полную отставку, то в конце его, выходя из-за стола, я уже мог надеяться, что она вспомнит, что любила меня, и будет со мной нежна, как никогда прежде.

Хотя при свойственном мне тогда тщеславии я мог бы загореться желанием вновь завоевать ее сердце, не это занимало меня: просто я был уязвлен тем, что госпожа де Люрсе не испытывает сожалений; но сам я их не испытывал. Когда кончился ужин, я совсем забыл, для чего, собственно, решил остаться, и уже готов был последовать в переднюю за гостями, собравшимися уходить.

«Пусть остается со своим счастливым любовником, сменившим меня, – подумал я. – Пусть проведут вдвоем восхитительную ночь. Какое мне дело до их удовольствий? Зачем я стану мешать им? Ведь я ее не люблю. С какой стати мне ревновать?»

Итак, я встал, чтобы попрощаться; но в этот миг маркиз, который, как я полагал, сгорал от нетерпеливого желания остаться наедине с госпожой де Люрсе, подошел к ней, чтобы откланяться. Это меня озадачило. Я думал, она постарается удержать его, но, сказав несколько любезных слов о том, что он напрасно торопится, она его отпустила, даже не условившись с ним о следующей встрече.

Такое равнодушие после всего того, чему я был свидетелем, показалось мне неестественным. Далекий от мысли, что они мало думают друг о друге и что мои подозрения необоснованны, я, наоборот, решил, что они уже договорились о новом свидании, когда она так долго о чем-то с ним шепталась с загадочным и смущенным видом; поэтому, сообразил я, внезапный уход маркиза был задуман нарочно; как только остальные гости разъедутся, он снова явится к госпоже де Люрсе.

Мое предположение, хотя и несколько романтичное, было вполне правдоподобно; оно не противоречило установившимся обычаям. Мне показалось, что я проявлю ум и находчивость, если не только догадаюсь об этом свидании, но и помешаю ему. Я придумал злокозненный план: оставаться у госпожи де Люрсе до такого позднего часа, чтобы маркиз потерял терпение и даже мог бы подумать, что если бы я не был счастливым избранником в прошлом или настоящем, то не имел бы права на столь дерзкое поведение.

Ко всем этим доводам прибавился еще один, который перевешивал все остальные и заставлял меня добиваться разговора наедине с госпожой де Люрсе. Я был уверен, что она меня обманула и что я не имею права простить ей ее притворную добродетель. Мне не хотелось больше играть роль влюбленного юнца; моя честь требовала дать ей понять, что я хорошо осведомлен и не намерен для ее удовольствия изображать былое уважение; для исполнения этого замысла нельзя было придумать более подходящей минуты; ведь, несмотря на свою неприступную добродетель, которую мне так и не удалось сломить за три месяца воздыханий, она назначает свидание мужчине, который не затратил на эту победу ни сил, ни времени и, может быть, даже и не стремился к ней. Я рисовал себе увлекательную картину ее смущения, нетерпеливого ожидания, которое ее охватит, и меня так пленила эта мысль, что я ни за что не мог отказаться от предстоящего зрелища.

Занятый столь приятными размышлениями, я только ждал подходящей минуты, чтобы осуществить свой замысел. Наконец, час настал. Я сделал вид, что выхожу вместе с другими, и так натурально простился с госпожой де Люрсе, что она даже как будто немного растерялась. Некоторое время я оставался в прихожей, тихо беседуя с одним из моих людей, которому мне, по существу, нечего было сказать, а когда все разошлись, я вернулся в гостиную.

Госпожа де Люрсе сидела на кушетке, в раздумье. Несмотря на всю мою отвагу, мне стало не по себе, когда я остался с ней наедине; все, что я собирался сказать, вылетело у меня из головы. Но надо было как-то выйти из положения, в которое я попал по своей вине; наконец, досада, охватившая меня при виде госпожи де Люрсе, и предвкушение оскорбительной для нее сцены вернули мне твердость.

– Как, это вы? – спросила она с удивлением. – Смею ли спросить, зачем вы вернулись? Что подумают мои слуги?

– Я полагаю, сударыня, – сказал я насмешливо, – что вас не столько беспокоит, что подумают ваши слуги, сколько другое, более важное для вас обстоятельство.

– Я никогда не отвечаю на вопросы, которых не понимаю, – сказала она, – и не спрашиваю о том, что меня не интересует; поэтому я не буду вникать в смысл этих слов, я просто попрошу вас не оставаться здесь в такой поздний час.

– Я знаю, – ответил я, – что весьма обрадую вас, если сейчас же уйду; но теперь только час ночи, и я бы очень хотел, чтобы вы позволили мне провести с вами еще хотя бы час-другой.

– Вот благородное предложение, – ответила она, подражая моему любезно-почтительному тону; – я искренне огорчена, что не могу его принять.

– Можете, сударыня, – возразил я, – я должен о многом переговорить с вами, так что вы без скуки проведете время, которое я прошу мне уделить.

– Может быть, и так, – сказала она, – но я все-таки считаю, что вы неудачно выбрали момент для разговоров, да и вряд ли он доставит мне большое удовольствие: должна вам сказать, не примите за упрек, что до сей поры вы не очень меня развлекали.

– Сегодня, сударыня, вы будете более довольны мной, – сказал я; – я настолько уверен в этом, что решил обратиться к вам с этой просьбой, хотя, как и следовало ожидать, она показалась вам нескромной. Мне понятно, почему вы сочли ее неуместной. Я знаю, что отнимаю у вас мгновения, сулящие вам более острые радости, чем беседа со мной; не говорю уже о том, что нетерпение ваше разделяет некто, горько ропщущий на препятствия, которые я ставлю на пути к ожидающим его удовольствиям; к тому же он не уверен, что вы непричастны к неприятности, которую я ему причиняю.

– Вот поистине великолепная фраза! – воскликнула она. – Она настолько же изящна, насколько туманна и длинна. Чтобы так неясно выразить свою мысль, надо изрядно потрудиться.

– Если вы разрешите, – ответил я, – я скажу яснее.

– О, я разрешаю, – с живостью сказала она, – и даже прошу вас об этом. Я не прочь узнать, какие низкие мысли занимают вас: полагаю, это что-то не совсем обыкновенное.

– Простите меня, сударыня. Мысли, которые вам кажутся необыкновенными, разделяются очень многими людьми.

– Вступление слишком длинно, – сказала она резко, – перейдемте к делу.

– Перейдемте, – сказал я, краснея от гнева. – Вы полагали, сударыня, что я всегда буду глубоко уважать вас и что ваше самоотверженное сопротивление заставит меня особенно ценить победу над вашей добродетелью, так как я буду считать, что я единственный, кому удалось ее поколебать. Вы так думали и были правы…

– Присядьте, сударь, – спокойно прервала она меня. – Такое начало предвещает длинную речь, и я буду рада, если вы устроитесь поудобнее.

Я сел напротив нее, и, хотя ее иронический взгляд немного смущал меня, я продолжал:

– Как я уже сказал, сударыня, вы были правы: я чувствовал себя бесконечно счастливым от мысли, что нравлюсь вам. По молодости лет и неопытности я был легковерен; будь я лучше осведомлен, вы не могли бы действовать так смело. Но вы совсем напрасно затратили столько усилий: вы переоценили мою догадливость; вы могли бы обмануть меня, не прибегая ко всем этим хитростям. Да, сударыня, я так слепо преклонялся перед вашими добродетелями, что ни минуты не сомневался в том, что вы именно таковы, какою хотели себя изобразить: что вы никогда не знали любви, что все покушения на ваше сердце были напрасны и что я первый, кому удалось его затронуть.

– Вы ни минуты не сомневались! – прервала она меня. – Если вы и переоценивали меня, то отнюдь не недооценивали себя. Нужно поистине быть высокого мнения о себе, чтобы воображать, будто вы обольстили женщину, которая до встречи с вами была неприступна. Право, вы не отличались излишней скромностью.

– Не упрекайте меня, сударыня, – сказал я с волнением, – ваша честь меньше пострадала от этого, чем моя. Если бы я смотрел на вас как на обыкновенную женщину, я, вероятно, меньше бы любил вас. Неужели вам было бы приятнее внушать мне обыкновенную, недостойную ваших нравственных качеств склонность, на какую вам не пристало бы отвечать? Моя крайняя робость и неумение говорить о своей любви должны были подсказать вам, насколько велико мое уважение и как мало я надеялся завоевать вашу благосклонность.